СЧАСТЬЕ в ОБЩЕМ СОСТОИТ В УДОВОЛЬСТВИИ 

А что удовольствие — это первичное врожденное благо, или, как обычно говорят, «первичное соразмер- ное и сообразное природе благой, доказывается тем, что всякое живое существо с первого момента своего рож&дения стремится к удовольствию и радуется ему как высшему добру; от страдания же оно уходит как от величайшего зла и по возможности отталкивает его от себя (мы видим, что даже Геракл, сжигаемый ядови&тым хитоном, не может удержаться, чтобы не запла&кать:

[...то вскакивал, то падал] Со стоном, с рёвом; вторили вокруг Локрийцев склоны горные и скалы Эвбейские...) 134.

И в самом деле, так поступает всякое еще не испор&ченное живое существо, которое руководствуется своей неиспорченной и здоровой натурой.

Таким образом, не требуется никакого обоснования и исследования для доказательства того, что к удоволь&ствию следует стремиться, а страданий следует избе&гать. Ясно, конечно, что оно так же воспринимается на&шими чувствами, как жжение огня, белизна снега, сла&дость меда, ибо такого рода восприятия не нуждаются для своего подтверждения в каком-нибудь надуманном обосновании, на них достаточно лишь указать. В самом деле, если отнять у человека чувства, он лишится и всего остального: самой природой должно решаться, на&ходится ли что-нибудь в соответствии с ней или на&правлено против нее; удовольствие уже само по себе должно быть предметом стремления, страдания же само собой надо избегать.

В самом деле, что имеет в виду природа, что служит основанием для ее суждения, ко&гда она к чему-либо стремится или чего-либо избегает, если не удовольствие и страдание?

Что удовольствие в самом деле есть что-то первич&ное, сообразное с природой, а также и наиболее желан&ное или наивысшее из благ, можно видеть уже из того, что удовольствие — это единственное благо, ради кото&рого мы стремимся ко всем остальным, так что само оно желанно не ради чего-либо другого, а исключительно ради него самого. Мы можем, конечно, стремиться к чему-нибудь другому для того, чтобы испытать радость или удовольствие, но наверняка никто не станет спра&-

шивать, ради чего мы хотим это испытать, а также ради чего мы желаем быть счастливыми. Удовольствие и сча&стье, таким образом, следует считать как равными по своему значению, так и тождественными по существу. Таким образом, удовольствие — это цель [жизни], или, иначе говоря, величайшее и высшее из благ, которому подчинены все остальные; само же оно ничему другому не подчинено.

Сказанное подтверждается еще и тем, что счастье, как мы уже указывали, только потому считается сча&стьем, что оно есть состояние, в котором можно жить наиболее приятно и радостно, т. е. с возможно наиболь&шим удовольствием. Исключила из этой жизни прият&ное, радости, удовольствия, разве останется у тебя ка&кое-нибудь понятие о счастье? Не останется не только того счастья, которое я назвал божественным, но и дру&гого, которое можно считать человеческим и которое до&пускает «больше» и «меньше», или усиление и умале&ние, лишь потому, что при нем может возрастать или уменьшаться удовольствие.

Так как наше положение может стать более ясным благодаря сопоставлению удовольствия и страдания, то представим себе кого-нибудь, чья жизнь протекает в непрерывных больших и многочисленных телесных и духовных удовольствиях, не омраченных никаким стра&данием. Можно ли назвать состояние, которое было бы лучшим или более желательным, чем это? Ведь чело&веку, живущему такой жизнью, должна быть присуща твердость духа, не боящегося ни смерти, ни страдания, ибо смерть исключает чувства, страдание же, если оно длительно, обычно бывает легким, если же оно тяжелое, то оно кратковременно, так что при тяжелом страдании можно черпать утешение в его кратковременности, при длительном — в его легкости.

Если вдобавок еще чело&век не страшится богов и не упускает удовольствий, порождаемых как воспоминанием о прошлых благах, так и ожиданием будущих, неизменно представляя их себе и радуясь им, то можно ли себе представить луч&шую жизнь, чем ту, которая выпала на его долю?

Представь себе, с другой стороны, какого-нибудь че&ловека, который дошел до предела возможных для человека телесных и духовных страданий и лишен вся&кой надежды на их смягчение, человека, который не мо&жет помянуть добром прошлое и лишен всяких удоволь&ствий в настоящем и будущем: можно ли назвать или представить себе более бедственное положение?

Ведь если более всего следует избегать жизни, пол&ной страданий, то поистине страдальческая жизнь — это величайшее зло. И из этого положения в соответст&вии с логикой вытекает, что величайшее благо — это жизнь, полная удовольствий. И нет ничего другого, на чем наш ум мог бы остановиться как на более крайнем случае. Все болезни и горести есть не что иное, как раз&личные виды страдания, и, кроме него, нет ничего, что одним своим присутствием могло бы пошатнуть или со&крушить человеческую природу.