О СЧАСТЬЕ, ИЛИ о ВЫСШЕМ БЛАГЕ, ПОСКОЛЬКУ ОНО ДОСТУПНО ЧЕЛОВЕКУ 

Рассмотрению вопроса о счастье я предпосылаю сле&дующие замечания. Счастье прежде всего называют конечной целью, т. е. величайшим, конечным и высшим

благом.

Благом называется вообще все то, что возбу&ждает к себе влечение, причем некоторые из благ жела&тельны сами по себе, иные же нужны для достижения благ другого рода; счастье же — это такое благо, кото&рому должны быть подчинены все другие блага, в то время как оно само себе довлеет.

Хотя счастье и блаженство, или блаженная жизнь,— это одно и то же, мы тем не менее иногда в силу род&ственности выражений говорим о цели блаженной жизни, поскольку мы считаем [понятия] «цель блажен&ной жизни» и «блаженная жизнь» тождественными, а не потому, что мы хотели бы этим сказать, будто суще&ствует более высокая цель, которой блаженная жизнь считалась бы подчиненной.

Таковы наши вводные замечания. С самого начала следует различать два рода счастья: одно —высшее, которое нельзя ни усилить, ни умалить, другое же — подчиненное, которое допускает большую или меньшую степень удовольствия.

Первое воспринимается как некое состояние, лучше, приятнее и желательнее которого нельзя придумать: в этом состоянии не нужно опасаться никакого зла и нет такого блага, которого бы ты не имел; в нем все жела&тельное возможно, оно прочно и не может никогда пре&кратиться.

Второй же вид счастья мы понимаем как состояние, в котором [человеку] хорошо, насколько это только воз&можно, пли в котором количество необходимых благ наивысшее, зла же как можно меньше; в этом состоя&нии [человеку] дано провести долгую, приятную и спо&койную жизнь, по крайней мере постольку, поскольку это позволяют условия местности, общественной среды, образа жизни, телесная конституция, возраст и другие подобные обстоятельства.

В самом деле, я недаром провожу это различие и даю такое определение, ибо, хотя как будто и очевидно, что первый вид счастья следует считать свойственным исключительно богу, тем не менее нет недостатка в лю&дях, которые, ставя слишком высоко себя и свою муд&рость, смеют на него надеяться и даже претендовать.

Эти люди считают себя равными богам, и с их стороны

уже очень скромно, если они считают себя ниже одного лишь Юпитера.

Однако эти люди, по-видимому, совершенно забы&вают о том, что они смертны и немощны, ибо все со&знающие это легко могут знать, что людям, кроме вто&рого рода счастья, недоступно никакое иное. Мудрость оказывает тебе большое благодеяние уже тогда, ко&гда — в то время как все люди до известной степени не&счастны — ставит тебя в такое положение, в котором ты несчастен меньше других, или если, невзирая на разнообразные степени несчастья, которым ты под&вержен от рождения, она ставит тебя в такое положе&ние, в котором ты несчастен меньше всего. Ибо быть счастливым — это и есть быть свободным от тех бедст&вий, которые могут тебя согнуть, и между тем насла&иваться благами, выше которых в условиях, в каких ты находишься, не бывает.

Вот причина, по которой я полагаю, что мудрец, даже лишившись зрения и слуха, будет все же насла&иваться блаженной жизнью, ибо он сохранит для себя и в этом положении возможно наибольшее количество благ и будет свободен если не от телесных, то от ду&шевных недугов, которые, если бы он не был мудр, могли бы его мучить.

Мало того, я заявляю, что, даже подвергнутый ужас&ной пытке, мудрец останется счастливым. Но конечно, он будет наслаждаться не божественным счастьем, а лишь человеческим, которое всегда есть удел мудреца в той степени, какая только возможна при данных ус&ловиях.

Конечно, мудрец при пытках испытывает мучения, иногда даже от них он стонет и плачет, но при всем том, если необходимо их терпеть, он не усугубляет (своих мук) и не делает их более жестокими своим не&терпением и отчаянием. Более того, сохраняя по воз&можности присутствие духа, он их смягчает и в какой- то мере облегчает; и, таким образом, он более счастлив, чем если бы он дал себя сломить этим мукам, как это бывает с теми, кто, будучи подвергнуты подобным же пыткам, не переносят их с таким же мужеством и присутствием духа и не обладают равной степенью муд- рости (ведущей к честной жизни и обеспечивающей чистую совесть), с помощью которой они могли бы пус&тить в ход соответствующие средства.

Вот почему никто не имеет основания издеваться над нашими рассуждениями и говорить, что для нас, мол, все равно, что бык Фаларида 13°, что розы, и, мол, по нашему мнению, мудрец, сгорая внутри этого пресло&вутого быка, будет восклицать: «Как приятно! Меня это совсем не трогает! Мне это безразлично!» Ведь есть вещи, которые мудрец, несомненно, предпочел бы, на&пример телесный отдых, свободный от всяких недомога&ний, и отдых для души, радостно созерцающей свои блага.

И есть вещи, которых мудрец ие желал бы себе, но которые он, раз уж они случились, терпеливо пере&носит, даже принимает с некоторой признательностью и одобрением, поскольку они дают ему повод радоваться своей душевной стойкости и сказать: «Я сгораю, но не побежден» 131.

Почему же это нежелательно — не то, что меня сжигает огонь, а то, что я остаюсь при этом непобеж&денным?!

Таков наш взгляд на этот счет: и мудрец страдает от болезней, либо тиран может подвергнуть его пытке без всякой вины с его стороны, но в обоих случаях он переносит это с достоинством. К сказанному я хочу лишь добавить, что не всегда и не для всех наступают такие времена, когда нельзя было бы жить значительно легче и счастливее.