[Против «Первого размышления» 39] [Единственное сомнение]  

Тот, кто делает для себя все свои предубежде&ния не только сомнительными, но даже на ка&кое-то время ложными, до тех пор, пока они не будут как бы уравновешены и превратная при- вычка не перестанет отвлекать суэюдение от пра&вильного восприятия вещей,— тот освобождает свой ум от всех предубеждений.

Но я сделал для себя все мои предубеждения не только сомнительными, но даже на какое-то время ложными, до тех пор пока они не будут как бы уравновешены и превратная привычка не перестанет отвлекать суждение от правильного восприятия вещей.

Итак, я освободил свой ум от всех предубеж&дений.

Особенно здесь надо сказать о новой меньшей по&сылке, поскольку ее доказательство составляет основ&ное содержание первого «Размышления», но, с другой стороны, чтобы было ясно, содержится ли в твоем рас&суждении паралогизм или нет, необходимо раньше в нескольких словах коснуться новой большей посылки.

Итак, прежде всего, ты делаешь в ней предположение, что все предубеждения могут быть превращены в сом&нительные; но это предположение, как видно из вы&шесказанного, столь же невозможно, сколь ложно. Не&которые предубеждения настолько достоверны, что сом&неваться в них непозволительно. Ведь сколько бы ты ни воображал себе Солнце квадратным либо темным, на какой бы ты ни опирался при этом аргумент, чтобы заставить себя этому поверить, ты все же на самом де&ле не станешь в силу этого сомневаться в том, что Солнце круглое и яркое, точно так же как недопу&стимо было бы, если бы ты вообразил, что перпенди&куляр не образует двух углов, [в сумме] равных двум прямым, и попытался бы вбить себе это в голову с помощью какого-нибудь довода, дабы в один прекрас&ный день иметь возможность на деле усомниться в том, что таким путем образуются два угла, прямых или равных двум прямым.

Во-вторых, ты предполагаешь, что твои предубеж&дения могут оказаться не только сомнительными, но и ложными. Но имепно это представляется пока тем более невероятным, что расстояние между сомнитель&ной мыслью, в которой содержится все же какая-то доля вероятности, и самой истиной и достоверностью значительно меньше, чем между истиной и ложной мыслью.

И правда, как можешь ты ухитриться поверить, буд&то ложно представление о том, что Солнце круглое и яркое? А что при пересечении двух прямых образуются два прямых угла либо [в сумме] равных двум пря&мым — это очевидно и без клятвы.

В-третьих, ты предполагаешь, что [твои предубеж&дения] можно на какое-то время принять за ложные. Но либо ты предполагаешь, что их можно считать лож&ными всерьез и на деле, либо же только па словах и в шутку. Если ты принимаешь это всерьез и на самом де&ле, то невозможно, чтобы указанные предубеждения считались почему-то ложными на час и не считались таковыми на год или на век; если же это принимается лишь на словах и в шутку, то это ни на шаг не при&близит тебя к правильному восприятию вещей, потому что сделаешь ты это или не сделаешь, это никак не по&действует на твой ум и ни в коей мере не будет содей&ствовать как восприятию вообще, так и более правиль&ному восприятию.

В-четвертых, ты предполагаешь, что предубеждение, которое считалось истинным и достоверным, можно на какое-то время считать ложным, дабы отсюда возникло новое предубеждение, противоположное первому, и оба этих предубеждения, будучи положены на разные чаши весов, уравновесили бы друг друга, т. е. второе пре&дубеждение сравнялось бы по своему весу с первым. Однако, если бы ты не на год или век, но даже на многие мириады лет попытался считать ложным пред&ставление о том, что Солнце круглое и яркое, а перпен&дикуляр образует два прямых угла и т. д., все же ты таким путем никогда не вобьешь себе в голову преду&беждения, противоположного первому, ибо [твой ум] никогда не согласится с этим, никогда не вынесет со&ответствующего суждения и не образует, таким обра&зом, нового предубеждения — настолько невозможно, чтобы это новое предубеждение имело значение, кото&рое уравновешивало бы его с тем, предыдущим.

В-пятых, ты предполагаешь, что ум, оказавшись, та&ким образом, как бы в равновесии, не может уже от- клониться от правильного восприятия вещей. Но во- первых, из той самой индифферентности, о которой я говорил раньше, следует, что ум может как отклонить&ся к ложному восприятию, так и обратиться к правиль&ному. Далее, из этого следует, что ему настолько же легче отклониться к ложному восприятию, насколько дальше он находится от восприятия истины и насколь&ко свежо в нем восприятие ложного. Добавлю еще, что полагать, будто ум станет более способным к истин&ному восприятию при помощи отклонения в сторону ложного,— это то же самое, как если бы кому-нибудь казалось или кто-нибудь считал, что для того, чтобы выбелить себе лицо, надо раньше сделаться эфиопом.

IV. Но поскольку в первом «Размышлении» ты це&ликом посвящаешь себя доказательству меньшей по&сылки, то следует бегло остановиться на главных ее мо&ментах. Прежде всего, ты утверждаешь, что сам себе назначил день, в который, освободившись от всех забот, ты получил полную возможность ниспровергнуть все предубеждения, в том числе и те, которые ты сам себе нагромоздил. Однако, сколь нп похвально было ис&кать убежища и покоя для ниспровержения некоторых предубеждений, особенно сомнительных или заподоз&ренных в том, что они ложны, все же твое посягатель&ство опровергнуть все предубеждения, даже те, кото&рые ты считаешь достоверными и истинными, это не&нужная и непосильная для тебя попытка. Я, конечно, понимаю, что ты стремился к тому, чтобы, опровергая все прочие предубеждения, сохранить незыблемыми те догматы благочестия и веры, которые были запечатле&ны в твоем уме с детства; но если даже говорить толь&ко обо всех прочих предубеждениях, то, прежде всего, разве была какая-либо необходимость в том, чтобы оп&ровергать предубеждения такого рода, как, например, что Солнце круглое, что перпендикуляр образует два угла и т. д., что ты человек и обладаешь руками и гла&зами, что существуют небо и Земля, города, животные, растения и бесчисленные другие, подобные этим вещи? И не следовало ли после всевозможных обходов и дву&смысленностей в конце концов вновь прийти к тому, чтобы во всем этом убедиться? Неужели же вследствие всего этого становится сильнее убеждение в том, что Солнце — круглое, что перпендикуляр образует два угла и т. д., что ты человек и т. п.? Наконец, неужели тебе было по силам так опровергнуть все предубежде&ния, чтобы считать их не только недостоверными, но даже попросту ложными? Неужели ты всерьез мог усомниться в том, существует ли какой-нибудь мир, в том, что люди имеют тело, и в прочих вещах подобно&го же рода? Ты, правда, посвящаешь несколько стро&чек в начале «Первого размышления» утверждению, что ни один здравомыслящий человек не усомнится всерьез в подобных вещах. Или ты стремишься к тому, чтобы не быть в состоянии сомневаться серьезно? Зна&чит, ты хочешь сомневаться лишь в шутку и на сло&вах? Далее, если ты сумел усомниться в этих и подоб&ных им предубеждениях лишь на словах, но не всерь&ез, то как можешь ты думать, что ты в состоянии ниспровергнуть все предубеждения? Несомненно, как тот, кто обволакивает строение дымовой завесой, дела&ет его только невидимым, но вовсе его не сокрушает, точно так же и ты, обволакивая предубеждения вы&мыслами, как бы подменяешь их пустыми словами, но вовсе их тем самым не сокрушаешь. Добавлю, что твои действия напоминают попытку предписать день, когда ты полностью изгонишь всю влагу из тела. Ибо подоб&но тому, как не может быть удалена вся влага без то&го, чтобы человек одновременно не отдал жизнь, так же точно нельзя изгнать все мысли из ума без того, чтобы он одновременно полностью не утратил память. Не сде&лай отсюда вывода, что я против ниспровержения не&которых предубеждений: в этом деле я произвожу тот же отбор, что и в деле освобождения человеческого те&ла от влаги. Ведь мы были бы вполне довольны, если бы могли выделить пз себя всю вредную влагу, не вы&деляя одновременно добротную и полезную. Точно так же мы были бы более чем счастливы, если бы могли, сохраняя цельными и нетронутыми некоторые здравые, истинные мысли, отбросить те, которые мы считаем бессмысленными, вредными, недостоверными и запо&дозренными в качестве ложных, — а ведь подобных мыслей у нас, несомненно, достаточно для того, чтобы оївести на их искоренение не один день, но ПОЧТИ Bcfej свою жизнь; и вместе с тем это не значит, что одновре&менно надо заняться изгнанием более здравых мыслей. Ты, правда, упрекнул меня в своем ответе, что я-де считаю, будто легко освободиться от всех ошибок, вну&шенных нам с детства, и будто это можно проделать весьма осторожно. Но я вовсе не считаю это легким, на&оборот, считаю почти невозможным; точно так же я не считаю, что это можно сделать столь осторожно, — я, полагающий, что всего старания и всех лет жизни едва ли будет для этого достаточно; но во всяком случае я держусь того мнения, что достаточно будет выкорче&вать из поля мыслн плевелы, но вовсе нет надобности одновременно перекапывать или выкорчевывать весь урожай. Поэтому, когда я говорю, что мне казалось бы более целесообразным, если бы ты в немногих сло&вах признал недостоверным все то, что ты знал до сих пор, с тем чтобы отделить потом то, что окажется ис&тинным; между тем ты предпочел признать все это ложным и т. д., — я действую точно так же, как чело&век, который убеждает земледельца в том, что надо рас&сматривать сорняк как плевел, засоряющий урожай, да&бы отделить колосья от плевел и выполоть только пле&велы; это гораздо лучше, чем весь посев считать пле&велом и заодно вырвать и то и другое. Однако ты мое выражение в немногих словах принял так, как если бы оно относилось не только к твоему допущенню и его обоснованию, [но и ко всему твоему доказательству], и возражаешь мне, что в этом случае не осталось бы ни времени, ни усердия на то, чтобы отделить то, что ока&жется истинным. Однако не стоит более на этом задер&живаться.

V. Затем, приступив к существу вопроса, ты как бы сокрушаешь самые основы, ссылаясь на ложность на&ших чувств, из-за которых все представляется тебе со&мнительным. А именно, говоришь ты, так как все, что ты до сих пор принимал за нечто в высшей степени истинное, ты узнал от чувств или при помощи чувств, а между тем ты не раз уличал их в обмане, то ты и счел благоразумным никогда полностью не доверяться им, коль скоро они обманули тебя хотя бы однажды.

Но в данном случае ты поступил так, как если бы ре&шил никогда не употреблять пищи лишь потому, что однажды она тебе повредила, так как-де благоразумие диктует воздержание от нее, хотя бы она повредила те&бе только раз. Однако благоразумие вовсе не учит не доверять никакой пище на том основании, что какая-то пища иногда оказывается вредной, но учит опасаться вредной пищи и употреблять ту, которая неизменно приносит пользу; точно так же благоразумие не указы&вает, что всякое обоснование должно считаться сомни&тельным или ложным в силу того, что какое-то из них оказалось когда-то обманчивым; наоборот, оно учит за&служенно не считать сомнительное обоснование досто&верным и так же заслуженно отвергать ложное; истин&ным же следует считать то обоснование, которое неиз&менно оказывается истинным, и в отношении которого ничто не указывает на то, что оно ложно. Отсюда сле&дует, что если будет поставлен вопрос относительно башни, видной издалека, круглая ли она или квадрат&ная, то правомерно будет воздержаться от выражения доверия к показаниям наших чувств, какой бы она ни казалась круглой, потому что в другом случае обнару&жилось бы, что башня, издалека казавшаяся круглой, при рассмотрении ее с близкого расстояния оказывает&ся квадратной. Но если эта башня, рассматриваемая с близкого расстояния, покажется лишенной углов и да&же совершенно круглой, то в этом случае я не знаю, почему желание воздержаться от окончательного суж&дения или сомнение в том, квадратная ли она, оваль&ная или совсем круглая, не счесть тем, что ты называ&ешь быть не в своем уме. Так же, хотя это и будет об&маном зрения, если оно решит, что палка, частью на&ходящаяся под водой, а частью — в воздухе, изогнута, все же после того, как она, будет извлечена из воды и целиком будет находиться в воздухе, причем окажется прямой, уже не остается причины, по которой и это ощущение могло бы быть заподозренным как ложное. Ты говоришь, что подвергаешь сомнению до поры до времени все, пока не сможешь отделить достоверное от недостоверного; но поистине это бесполезный обходный маневр, завершение которого увенчивается не большим количеством плодов, чем начало; ибо после того, как пройден весь путь размышлений, никто ие узнает с большей достоверностью, чем если бы он оставался у исходного пункта, овальна ли башня, наблюдаемая вблизи, и пряма ли палка, рассматриваемая в воздухе. Ты возражаешь также самому себе, что настолько оче&видно, что ты сидишь на этом самом месте, держишь перед собой в руках вот эту рукопись, что у тебя есть вот эти руки, это тело и прочее тому подобное, что со&мневаться в этом — значит приравнять себя к тем бе&зумцам, которые, будучи нищими, воображают себя, например, царями либо думают, что у них глиняная го&лова, или что они представляют собой тыкву, либо, на&конец, что они сделаны из стекла. Однако ты отвечаешь себе, что потому сомневаешься в такого рода вещах, что, возможно, ты спишь; ибо обычно ты испытываешь то же самое во сне, причем эти вещи представляются тебе не менее правдоподобными, чем тем в состоянии бодрствования. Что же можно здесь возразить, кроме того, что уже было тебе указано: значит, мы имеем о тебе более истинное представление, чем ты имеешь сам о себе. Несомненно, мы совершенно уверены, что ты бодрствуешь, когда письменно излагаешь эти свои рас&суждения; в противном случае, если бы ты спал, они не дошли бы до нас. Я добавлю здесь, что эта твоя изощренная тонкость представляется совершенно из&лишней (хотя Сократ и говорит, будто часто бывает, что мы не знаем, спим ли мы в данный момент, и все, о чем думаем, видим во сне, или же мы бодрствуем и беседуем друг с другом43); я уж не говорю о том, что некоторые назвали ее просто словесным хитро&сплетением или софизмом. Но как ни мало можем мы во время сновидений различить, спим ли мы или бодрствуем, все же несомненно, что, когда мы бодрст&вуем, мы уверены и можем доказать, что мы бодрству&ем, но не спим. Искать же для доказательства этого факта иного аргумента помимо самой очевидности представляется занятием человека, злоупотребляюще&го своим досугом и напоминающего того, кто, забыв о полуденном Солнце, ищет факел, чтобы что-нибудь разглядеть. В самом деле, какой бы ты ни измыслил аргумент, он не принесет никакой пользы спящему, равно как не придаст большей уверенности бодрствую&щему в том, что он бодрствует. Одним словом, приду&манная тобой здесь лазейка нисколько не поможет тебе считать сомнительными те вещи, которые были из&вестны как достоверные благодаря чувству.

VI. Ты продолжаешь: Допустим, что мы спим, и все эти частные моменты — открывание глаз, покачивание головой и т. д. — иллюзорны, и затем вдруг нападаешь на самого себя: Однако следует признать, что то, что представляется нам во сне, — это своего рода изображе&ния, заимствованные от истинных вещей; и во всяком случае более простая и всеобщая телесная природа, от которой они заимствуются, истинна, равно как истинны и обычные ее свойства — протяженность, фигура, ме&стоположение. Поэтому-то науки, трактующие о вещах сложных и специальных, как, например, физика или астрономия, могут быть сомнительными; но это не от&носится к тем дисциплинам, предметом которых яв&ляются простейшие и самые всеобщие вещи, такие, как например, арифметика или геометрия; ибо, спишь ли ты или бодрствуешь, два плюс три будет пять и квадрат не может иметь более четырех сторон. Однако ты сам же и отвечаешь: Все это происходит потому, что в мо&ем уме запечатлена древняя мысль, что существует бог, который может все, и я не знаю, почему бы ему не сделать так, чтобы вообще не было ни неба, ни земли и ничего прочего и чтобы в то же время все это пред&ставлялось мне существующим, как это представляет&ся мне сейчас. Отсюда следует, что точно так же, как часто ошибаются те, кто считает, что знает что-либо в совершенстве, могу ошибиться и я, считая, что два плюс три будет пять или что у квадрата может быть только четыре стороны. Ибо хотя это как будто умаля&ет всеблагость бога — то, что он сделал меня подвер- же иным ошибкам, однако не меньше противоречило бы ей, если бы он сделал меня таким, который мог иногда ошибаться. И сколько бы ни предпочитали некоторые скорее отрицать всемогущество бога, чем допустить, что все окружающее нас недостоверно, тем не менее, какую бы они ни приводили причину моего существования, чем более она оказалась бы нелепой, тем более было бы вероятно, что я настолько несовершенен, что постоянно могу ошибаться.

Так, говорю я, ты сам на себя нападаешь и сам се&бе отвечаешь. Но было ли при этом необходимо пред&полагать, что ты спишь, и таким образом запутывать себя в этом лабиринте? Разве, если бы ты в самом де&ле уснул, не желанно было бодрствование, дабы исчез&ли все эти лабиринты? Ну подумай только, для себя спящего или бодрствующего домогался ты результата? Ты не скажешь, что для спящего; потому что либо ты никогда не увидишь во сне ничего подобного, либо если когда-нибудь и увидишь, то не в твоей будет вла&сти применить эти целительные средства; и даже если станет возможным их применение, то куда легче и до&ступнее будет излечение при помощи скорейшего про&буждения. Но не говори также, что ты домогался ре&зультата для себя в состоянии бодрствования; ибо чересчур уж нелепо стремление исправить ощущения, полученные наяву, при помощи ощущений, которые мы получаем во время сновидений. Во всяком случае го&раздо проще было бы исследовать физические причины обманчивости [наших ощущений], чем постичь, почему или каким образом бог может или хочет нас обмануть. Когда я выдвинул против тебя это возражение, ты рас&сердился на мое якобы слишком дерзкое замечание, что не было никакой нужды в том, чтобы воображать бога обманщиком. Но я не только тогда, но и теперь продолжаю это утверждать: с одной стороны, я утверж&даю это потому, что ум побуждает человека искать оправдания своему невежеству, например в том, чтобы воображать себе бога обманщиком, хотя столь же до&стоверно, что он существует, сколь достоверно и то, что он никогда не был обманщиком; далее, я утверж&даю это потому, что и без этого вымысла могут быть исследованы и выяснены естественные и истинные причины тех обманов, которые случаются в наших ощущениях; далее, потому, что если таковые причины не могут быть нами выяснены, то все же бесполезно во&ображать в качестве этой причины бога, так как ни сте&пени божественного обмана, ни его воздействия, ни его модуса, ни его цели нам не дано познать, равно как нам не дано ему воспрепятствовать или его отвратить; я утверждаю это, наконец, потому, что те обстоятельст&ва, по причине которых ты вообразил себе бога обман&щиком, а именно то, что ты находишься здесь, сидишь перед камином, закутанный в теплый халат, касаешься руками этой бумаги, что эти руки и все это тело при&надлежит тебе и т. п., — все это не иллюзии и не об&ман, причем и по этой причине ты совершенно бессмыс&ленно вообразил себе обманщиком бога, которого не подобает нн воображать себе таковым, ни называть, да&же если для этого есть серьезнейшие причины. Ты рас&сердился также на мои слова, что не было никакой на&добности воображать себя, пишущего и утверждающего все это, спящим и видящим сон. Но я сказал это имен&но постольку, поскольку был уверен, что ты значитель&но лучше владеешь собой, чем хотел нас в том убедить; поскольку считал, что предубеждения спящих людей следует уничтожать не при помощи рассуждения, а просто прн помощи пробуждения; что касается пред&убеждений тех, кто бодрствует, то их следует изгонять без помощи иллюзий, рождающихся во время сновиде&ний. Но философ, говоришь ты, считал бы себя обязан&ным обосновать свое возражение либо вовсе не стал бы об этом говорить. Как будто бы (между прочим, я далек от того, чтобы претендовать на титул философа, по крайней мере в твоем понимании) — как будто бы, говорю я, несмотря на то что я предупредил, что не со&бираюсь задерживаться на твоем «Первом размышле&нии», я обязан был здесь высказаться так же подроб&но, как в отношении прочих «Размышлений», в кото&рых, как мне показалось, ты уже больше не грезишь; или как будто бы одно только благоговение перед бо&гом, которым мы обязаны ему в своих чувствах и вы&сказываниях, и сама та наглядность, с которой, как мы оба были уверены, мы писали, не должны были по&казаться достаточно очевидной причиной для того, что&бы не повторять дважды ничего из того, что уже было сказано? Но, говоришь ты, приличнее ссылаться на то, что бог—обманщик, чем приводить в качестве причины слабость нашей природы. Тебе это было приличнее?

Мне, несомненно, нет, — мне, который не постигнет того, что бог может обманывать, который не может, го&воря по совести, не признать слабость своей природы. Но, говоришь ты, для исправления наших ошибок бес&полезны слова о том, что мы им подвержены. Слова действительно бесполезны, но признать это полезно, как полезен в медицине диагноз болезни; и так как остает&ся вопрос, каким образом удалить причину этой болез&ни, то что пользы от той подтасовки, которую ты дела&ешь, воображая бога обманщиком? Разве природа твоя до сих пор не была точно такой же слабой, как и моя? Разве не одинаково на долю каждого из нас оставалось лишь искать средство исцеления зла? Разве в этих по&исках я должен продвинуться меньше тебя? Правда, меня задерживала бы самая слабость моей природы; ты же усердно блуждал бы по вымышленному тобой об&ману бога. Ибо твои слова о том, что надо обращать внимание на все, в чем мы можем обмануться, дабы оп&рометчиво с этим не согласиться, вполне справедливы; но нас это не меньше волнует, чем тебя; и мы полага&ем, что можем поручиться за это, не боясь того, что бог нас обманет.

VII. Далее ты рассуждаешь следующим образом: Так как ты не раз испытывал, что ты не можешь устранить доверия к показаниям наших чувств в отно&шении сомнительных вещей без того, чтобы, как это ча&сто бывало, к тебе не возвращались прежние мнения, то ты предпочел полностью обмануть себя и воображать эти сомнительные вещи абсолютно ложными и вымыш&ленными до тех пор, пока как бы не уравняешь на ве&сах старые и новые предрассудки так, чтобы никакая превратная привычка не смогла более отклонить твое суждение от правильного восприятия вещей. Но по это&му вопросу мной достаточно много сказано в том мес&те, где речь идет о твоей большей посылке 44. Добавлю лишь, что ты здесь уподобляешься человеку, который вытаскивает нз огня уже раскалившееся полено и бро&сает его в ледяную воду для того, чтобы оно лучше разгорелось; или же тому, кто человека, с трудом взби&рающегося наверх, в середине подъема сталкивает вниз, для того чтобы он скорее оказался на вершине;

или же, наконец, тому, кто выкалывает одноглазому его единственный глаз, для того чтобы он благодаря этому лучше видел. Добавлю также и снова повторю то, что я выдвинул против тебя в своем «Сомнении»: Счи&тая все без исключения предубеждения ложными, ты не столько освобождаешься от старых предубеждений, сколько подпадаешь под власть нового; иначе говоря, ты решил освободиться от истинных, равно как и со&мнительных, предубеждений путем замены их противо&положными, т. е. ложными. Философ, говоришь ты, ни&когда бы так не сказал. Но если бы философ сказал это так, сказал бы он истину или ложь? Он постарался бы доказать, говоришь ты, что такое предположение чре&вато опасностью заблуждения. Но что, если это чрева&то не столько опасностью заблуждения, сколько бес&цельностью затраченного труда? Ибо дальнейшее ут&верждение, которое ты мне приписываешь, а именно что ты не можешь заставить самого себя считать недо стоверньїм и ложным все то, что ты предполагаешь таковым, разумеется, выражает то, что я думаю; но так как ты между тем утверждаешь противоположное, то я выдвигаю свою аргументацию как возражение уже сделанному тобой утверждению. Поэтому-то, исходя из предположения, что ты на самом деле, как ты того хо&чешь, бросаешься от сомнительного мнения к ложному, я и утверждаю, что ты подвергаешься той же опасно&сти, как тот, кто из огня попадает в полымя или же из страха утонуть стремится вместо реки оказаться в мо&ре. В самом деле, так как вероятность ближе к истине, [чем ложь], то, раз ты в поисках истины отклоняешься от вероятности, занимающей срединное положение, в сторону ложного, перед тобой возникает та же опас&ность заблуждения, как перед тем, кто, держа путь из Парижа в Голландию, вдруг решит повернуть на Мар&сель. Ты утверждаешь, что поступаешь так же, как те, кто, желая выпрямить кривую палку, перегибают ее в противоположную сторону. Но в то время как палка, перегибаемая таким образом, проходит состояние пря&мизны и таким путем постепенно привыкает к этому состоянию, ты не совершаешь перехода от сомнитель&ного состояния ума через истину, а между тем, когда ум отклоняется в сторону ложного, ты подталкиваешь его туда же и превращаешь небольшое или посредст&венное искривление в сугубую кривизну. Таким обра&зом, ты не выводишь свой ум из дымки зари в яркое сияние дня, но, наоборот, ввергаешь его из смутного вечернего света в глубокий мрак ночи. При этом от ме&ня вовсе не ускользнуло, что многие твои предположе&ния полезны; не составляет для меня также тайны польза как геометрических, так и астрономических ги&потез; но какие могут быть плоды от этой твоей гипо&тезы, если без нее есть надежда иа гораздо более обиль&ные? Разве только ты считаешь нужным искать плоды для того, кто, шатаясь на ногах, не удерживается от того, чтобы упасть, или же, свесившись над пропастью, не отстраняется, но сваливается вниз от данного ему пинка и падает для того, чтобы вновь подпяться и воспрянуть. Но может быть, то, что ты полагаешь лож&ным, например что у тебя есть руки, тело и т. д., ты считаешь ложным не на самом деле и не всерьез? Од&нако если ты не считаешь этого всерьез, то рушится все здание твоих «Размышлений», которое целиком держится на этом стержне, как если бы он был ми&шенью, по которой ты корректировал бы то, что пред&полагаешь неверным. Если же все-таки ты думаешь это всерьез, тогда здание твоих «Размышлений» рушится вдвойне, так как оно как бы опирается на фундамент не только сомнительный, но даже считающийся лож&ным. В этом, бесспорно, состоит большое разлпчие меж&ду твоей и любой, например астрономической, гипоте&зой. Ибо астрономы исходят из чего-то определенного, а именно из наблюдения над расположением планет; после, чтобы объяснить причину такого, а не иного расположения планет, они предполагают для них соот&ветствующие орбиты, но пе те, которые они считают ложными, а тс, которые по их представлениям если не истинны, то во всяком случае правдоподобны, посколь&ку может случиться, что планеты вращаются именно по этим орбитам; доказательством этого служит то, что, если бы они считали, что существуют другие, более приемлемые гипотезы, они, вне всякого сомнения, при&держивались бы их. Ты же не оставляешь для себя нд- чего достоверного, ничего такого, на что ты мог бы опираться в своем предположении; и в качестве объек&та гипотезы у тебя выступает не что-то истинное или правдоподобное, но обман, как таковой. И не говори, что из ложной гипотезы ты собираешься извлечь что- либо истинное, например что-нибудь вроде твоего зна&менитого я мыслю... и т. д., ибо, не забегая вперед, ска&жу лишь, что ты действуешь так, как действовали бы астрономы, которые без всяких предварительных на&блюдений выдвинули бы гипотезы, из которых собира&лись бы вывести какое-либо истинное наблюдение.

VIII. Наконец, словно для того, чтобы прочнее ук&репиться на ложных позициях, ты прибегаешь не к бо&гу, а к некоему злокозненному гению, весьма могу- щественному и хитрому, который все свое усердие на&правил на то, чтобы тебя обмануть; к этому ты добав&ляешь, что намерен считать небо, Землю, цвета и про&чие внешние вещи не чем иным, как сонными иллюзия&ми, при помощи которых этот злой гений расставил се&ти твоей былой доверчивости; при этом ты будешь рас&сматривать себя, как не имеющего рук, глаз и т. д., но ошибочно воображавшего, что ты всем этим обладаешь. Ты будешь упорно держаться этой своей мысли, и даже если ты не в состоянии будешь таким путем познать какую-либо истину, то все же, закалив свой ум, поста&раешься в дальнейшем не соглашаться с ложными мне&ниями и вышеназванный обманщик, несмотря на всю свою хитрость, ни в чем не сможет тебя провести. Но здесь ты, коротко говоря, поступаешь совершенно так же, как человек, который сначала взывает к тому, кто бросает его в колодец, а потом упрямо твердит, что хо&чет остаться там и утонуть, и в то же самое время на&мерен закалить свой ум, с тем чтобы остеречься, если не в его власти окажется подняться наверх, дабы по крайней мере (что уже вполне в его власти) не пойти ко дну, а также чтобы указанный злоумышленник, хоть он и очень силен, не смог бы все-таки его утопить. Скажи на милость, разве это остроумно? Разве не луч&ше во всех отношениях не прибегать к злому гению и соблюсти для себя полную свободу, чем добровольно стремиться быть им побежденным и, оказавшись в не- выгодном положении, угрожать ему так, как если бы ты взирал на него с возвышенного и безопасного места подобно козленку, взирающему из своего стойла на вол&ка? Хотя, конечно, весьма удивительно, что ты не в со&стоянии убедить себя в том, что вполне доступно чувст&вам, а именно в таких очевидных вещах, как то, что у тебя есть, например, руки, тело и т. д.; между тем, ты в состоянии внушить себе, что существует вещь столь смутная и непонятная, как этот твой злокозненный ге&ний-обманщик: не доверять своим чувствам и верить столь невиданной вещи! И ты еще негодуешь, когда я спрашиваю: Не более ли достойно искренности филосо&фа и любви к истине говорить о вещах просто, искренне и представлять их такими, каковы они есть, чем при&бегать к хитросплетениям, гнаться за призраками, ис&кать уверток? Ты утверждаешь, будто тот, кто так го&ворит, показывает, что он не столько стремится к фи&лософской добросовестности, сколько пользуется бели&лами и румянами риторики. Как будто бы нуждается в прикрасах тот, кто стремится к ясности, добросо&вестности и простоте; разве не тот скорее вводит де&кламацию, и не только риторическую, а даже, более того, поэтическую и романтическую, кто разглагольст&вует на этот твой лад? Кто, словно задача его не могла быть выполнена обычным способом, выводит на сцену сначала Морфея, а потом и коварного гения? Кто, на&конец, подобно Гераклу, завершившему ряд своих тру&дов и почившему у Омфалы 45, заключает: По замысел мой нелегок, и какая-то леность вовлекает меня вновь в житейскую обыденность; и подобно тому, как плен&ник, который, быть может, наслаждается во сне вообра&жаемой свободой, а потом, начиная подозревать, что он спит, боится проснуться и тщательно потакает этим приятным иллюзиям, так точно и я непроизвольно воз&вращаюсь постепенно к своим прежним мнениям и страшусь проснуться, опасаясь, как бы ни пришло на смену мирному покою тяжелое бдение, которое будет проходить не в свете дня, а среди безысходного мра&ка затруднений.

IX. Но достаточно о твоей меньшей посылке. Впро&чем, поскольку твоя большая посылка страдает столь- кими пороками, а меньшая посылка только их увели&чивает и, таким образом, нельзя согласиться ни с той ни с другой, то видишь сам, есть ли необходимость го&ворить о твоем выводе, который в первом твоем силло&гизме играл роль меньшей посылки. Несомненно, если мы и не пришли ни к чему другому, то по крайней ме&ре мы как будто установили, что до сих пор ни один положенный тобой в основу принцип не обнаруживает той очевидности и достоверности, которая требуется для всякого доказательства. Поэтому я и говорю, что, даже если мы и примем на веру твой вывод, все же он не будет необходимо вытекать, как говорят, из существа вопроса, но будет принят лишь формально, так, как принимаются те заключения, которые добываются на основе следующего рода рассуждений: Всякий камень— живое существо. Но всякий человек — камень. Следо&вательно, всякий человек — живое существо. Но пора переходить к следующему вопросу.