Пространство диалога
В современном гуманитарном мышлении популярными становятся не только традиционные культурно- урбанистические, но и антрополого-урбанологические[35] проекты. Смысл последних заключается в подробном изучении специфики городской среды как синтетического, поликультурного пространства человеческого бытия.
В фокусе внимания таких исследований оказывается как предметная деятельность (в контексте оппозиции естественное/искусственное), так и пространства творчества, свободы, подчинения и отчуждения; мистика городской среды и судеб ее созидателей, генерация смыслов и их потребление, символизм и раскодировка символов.
В качестве важного методологического условия в таких исследованиях обозначается метафизический абрис города - не только как проекции политико-культурной реальности, но и как пространства диалога, не прерывающегося под воздействием неумолимого времени и дарующего новые смыслы человеческого общения, несмотря на географические, материальные и иные препятствия.
Ю. М. Лотман, задаваясь вопросом о том, чем город построенный отличается от чертежа или раскопок, отвечал на это так: «.тем, что это (город) живой организм.
Когда мы стараемся понять его, мы складываем в своем сознании какую-то одну доминирующую структуру - скажем пушкинский Петербург, Петербург "Медного всадника", Петербург Достоевского или Петербург нашего времени. Мы берем какую-то остановленную временную точку. Но это в принципе неадекватно реальности. Потому что город, даже если он построен по какому-то строго военному и как будто застывшему, установленному плану, как только стал реальностью, он зажил, он все время не равен сам себе. Он меняется в зависимости от того, с какой точки зрения мы смотрим на не- го»[36].Иначе говоря, смысл анализа лежит не в плоскости адекватного или, наоборот, неадекватного отражения действительности, а в перспективе того, что исследователь хочет или может увидеть при расшифровке «текста города».
Рождение современного города (или, скажем точнее, города, возникающего в XX столетии) - это, как правило, уже не результат исторических совпадений, когда последний возникает на торговых путях или на пограничных линиях вооруженного противостояния в качестве фортификационного сооружения. Рождение современного города - это акт политический - той степени, в какой тотальность политического контекста диктует правила современного общежития. Судьба Комсомольска-на-Амуре и других дальневосточных городов весьма показательна и парадоксальна в этом смысле. В сегодняшней ситуации, когда проект великой стройки советской эпохи трансформируется в идею «форпоста», противостоящего натиску наступающих цивилизаций Востока, вста- ет чрезвычайно сложная проблема. Она заключается в необходимости обретения не только новой идентичности, но и осознания того, что идея крепости, казалось бы, необратимо ушедшая в прошлое, возвращается вновь в почти непредсказуемом контексте.
Опережающее самое себя время советской эпохи («мы покоряем пространство и время: / Мы молодые хозяева земли...»), как петля Мебиуса, сыграло здесь злую шутку. Подобно древним городам мировой истории, идея современного дальневосточного города возвращается к концепции непреодолимого рубежа на пути завоевателя.
И пускай ситуация начала третьего тысячелетия мало похожа на прежние эпохи- суть остается той же. Речь идет о том, какие процессы трансформации «внешнего» и «внутреннего» пролетариата (А. Тойнби) окажут решающее влияние на будущее развитие событий как на Дальнем Востоке, так и в России в целом.
Настоящее с изъятым субстанциональным прошлым, в конечном, итоге, лишено возможности быть реальным. Комсомольску-на-Амуре, как и многим другим советским городам, с самого начала его истории не хватало именно времени
- времени как длительности становления, времени как возможности для шлифовки собственных мифов и, конечно, времени как способности к политической легитимации.
Можно привести странное, на первый взгляд, высказывание об Астане - новой столице Казахстана, за несколько последних лет выстроенной заново на месте советского Целинограда. «Наш город, - пишет автор, - насчитывает почти тысячелетнюю историю своего существования. О восьми столетиях начального периода развития города мы имеем очень слабое представление)?6. Особый «архетип возврата к началу» городского пространства, демонстрирует, насколько мучительным может быть поиск реального времени городской истории.
Заметим, что эта проблема возникает почти спонтанно, когда речь заходит об известных и прославленных городах мировой истории. Всегда находятся серьезные исследователи (например, истории Москвы, Петербурга, Казани, Парижа, Лондона и многих других городов), доказывающие гораздо более древнее, чем принято считать, происхождение великих мегаполисов.
В этом отношении понимание метафизики городского пространства/времени, формулировка иных урбанистических притязаний, так характерных для многих современных городов, приводят к отсчету времени истории города от тех первичных, собственно с историей города не связанных феноменов, которые тем не менее интерпретируются как часть истории подлинной. «Смещенные хронотопы» Москвы, Казани и даже Санкт-Петербурга - лишь примеры.
Представляется, что такой акцент на «древность» дает мало продуктивного для поиска истинной глубины городской культуры. Поиск должен вестись совсем в другом направлении, а именно в вычленении тех возможных диалогов, которыми город в своей реальной истории восполняет недостаток исторического времени и тем самым воссоздает собственную метафизику «глубинного общения» (Г. С. Батищев).Возникает вопрос, каким образом можно извлекать уроки этой истории и какой «срез» петербургской культуры несет наиболее значимые метки учительства.
Уже в новейшие времена диалог Санкт-Петербурга и Москвы возобновляется в неожиданном регистре борьбы за державное первенство. «Путинская» или «Медведевская» Россия» - это еще и Россия упований о возрождении имперского величия Петербурга. Уступая в «физической» мощи, Петербург все же пытается отнять у Москвы духовный ореол «непобедимой и легендарной» столицы. Новая питерская элита, оккупировав практически все эшелоны власти, на самом деле ведет к очередному поражению Петербурга в вечно проигранном диалоге с Москвой, поскольку подобным образом осуществленное заполнение политических лакун, как учит мировая история, вряд ли может окончиться миром и согласием. Современная политологическая мысль плохо осознает это, проявляя себя скорее через мистику доверия, чем через рацио здравомыслия. Как говорится, пусть новые поколения нас рассудят.
Реальность ставит под сомнение такого рода выводы. «Мистический», «религиозный» дух Петербурга - это те параметры его бытия, без которых онтологическая глубина города просто не может быть понята. Внешние проявления «культурности», «интеллигентности» и даже «столичности» - лишь контуры духовной истории Петербурга. И нельзя даже сказать, что эти внешние контуры заключают в себя мистику, дух города. Сквозь скрепы прорывается подлинная «душа Петербурга» (Н. П. Анциферов).
Петербург издавна представляет собой объект анализа со стороны разных областей знания - от истории и филологии до семиотики и феноменологии.
Город как живой, «физический», организм действительно выявляет множество планов для своего восприятия. Но Петербург - через свой знаменитый «ум» и невостребованное историей «сердце» - несет еще и важную антропологическую доминанту. Петербург может быть понят многоликим человеком, который реализует свою судьбу во вполне реальном исторического времени.Относительная молодость Петербурга (триста лет - очень маленький период для европейской столицы) делает метафорическими известные обозначения его как «бессмертного», «вечного», города. Конечно, и эти метафоры содержат в себе глубокий художественный, поэтический смысл. Вместе с тем город проживает свой век как бы на наших глазах. Его историческое время сопоставимо со временем жизни «человека города». Более того, в исторической и метафизической судьбе Петербурга реально воплощены основные смысложизненные понятия, характерные для судьбы отдельной личности. Петербург - это совершенно особое пространство не только «физиологического» и «физиогномического» анализа. Он еще и вместилище души и духа, исповеди и покаяния, иронии и восторга, прекрасного и безобразного, гордого и смиренного, униженного и возвышенного - словом, всего того, что проживает человек в течение своей «личной» жизни. Эта особенность петербургской культуры почти уникальная в мировой истории. Дилемма «умирающего-и-бессмертного» города, так характерная для Петербурга, несет в себе общечеловеческий смысл. Разные точки зрения на исторические перспективы Петербурга всегда вращаются вокруг решения этой вечной дилеммы.
Если город предназначен близкой смерти, то трудно говорить об оптимистических горизонтах отечественной культуры. Если же иммортальные, бессмертные горизонты «Города- Сфинкса» превозмогают трагичность будущей истории - отечественная культура может рассчитывать на новые горизонты своего развития.