1. Происхождение мистерии
По мере развития греческой религии боги все более и более очеловечиваются и приближаются к демонам, забывая свое натуралистическое происхождение. Реакцией против такого движения служат мистерии, оргиастиче- ский культ производящих сил природы.
С одной стороны, такой культ является нам реакционным в силу своего натурализма: новым греческим богам он противополагает их древнейшие натуралистические формы в различных местных культах, как, напр., великую Матерь-Землю (в ее различных формах Деметры (Гц цг)тг|р), Реи, Кибелы) или критского солнечного Зевса-Кроноса, приближающегося к восточным типам, или еще Диониса-Загревса—оба бога умирающие и возрождающиеся. Такой характер этих богов и богинь естественно сблизил их с восточными культами Изиды и Озириса, Адониса и Астарты—великих богинь-матерей и богов жизни природной, периодически умирающей и воскресающей, обновляющейся в годовом процессе. Эти восточные культы также легко проникают в Грецию и мало-помалу смешиваются с греческими1. Но уже из этого видно, что мистерии не ограничиваются простою реакцией; их натурализм не есть простое обоготворение частных стихийных сил или явлений. Даже там, где мистерии возникли из первоначальных местных и частных культов,—натурализм их обобщается: как указывает нам их внутреннее сродство с мистериями Востока, они заключают в себе культ общеязыческих начал и постольку самих теогонических сил, в чем нам предстоит убедиться. Мистерии являются нам новою стороною греческой религии, но не следует видеть в них внутреннего раздвоения этой религии; внешний культ и мистерии взаимно предполагают друг друга. Вместе с развитием внешнего язычества развилась и внутренняя сторона его: язычество никогда не могло отрешиться от своей натуралистической основы как от позитивного содержания своего; но вместе с тем это внутреннее позитивное содержание, эта теогони- ческая основа, или Матерь, природа богов, могла быть сознана как всеобщее начало (Душа Мира). Ее представление могло развиться в религиозном сознании верующих вместе со всем внешним культом и мифологией греков. Один и тот же бог, Дионис, является носителем этого двойного прогресса: он бог мистерий и оргий и он бог- герой, сын Зевса и смертной Семелы, взошедший на небо и возведший свою мать из преисподней.Окруженные глубокой тайной, мистерии доступны лишь посвященным. И хотя всякий не запятнанный преступлением эллин (а впоследствии и варвар) мог быть посвящен в них,—смертная казнь карала профанацию или разглашение священных тайн; очищения, искусы предшествовали посвящению. Мистерии начинают возрастать с VI или VII в. Развившись из некоторых местных культов, они постепенно сливаются друг с другом, с мистериями орфиков, пифагорейцев и, наконец, с восточными мистериями, являясь мощным орудием религиозного синкретизма. Эта последняя черта доходит до того, что писатели классической эпохи, начиная с отца истории, Геродота, не умеют отличать различных мистерий и часто смешивают их между собой. Секты орфиков, пифагорейцев и впоследствии платоников, мистиков, теософов всякого рода создают постепенно целую литературу гимнов, теогоний и мифов, проникнутых пантеизмом и философскими идеями позднейшего происхождения, причем все эти поздние учения выдавались за тайное откровение древних мистерий, сообщаемое эпоптам, т. е. высшему разряду посвященных. Но критические исследования современных ученых, и в особенности Лобека, разоблачили все эти фальсификации, столь запутавшие и затруднившие изучение греческой религии. Теперь считается доказанным, что греческие мистерии первоначально не заключали в себе никаких учений и состояли исключительно из таинственных символических обрядов, содержания особенных идолов и священных предметов, из богослужебных действий и формул, которым лишь впоследствии был подыскан философский смысл, часто совершенно произвольный.
Что касается до таинственного характера мистерий, то он объясняется прежде всего замкнутым характером тех племенных консервативных культов, из коих они возникли.
Мелкие города, отстаивавшие свою независимость, должны были всего более дорожить замкнутостью культа, защищать доступ к нему опасным соседям. Такие культы легко превращались в мистерии, по мере того как замкнутость становилась существенной чертою культа. Городок, обладавший подобным культом, мог подпасть под власть могущественного соседа, как это случилось с Элевсином; культу приобщались отдельные граждане соседнего государства, а за ними—граждане союзных городов и всей Греции, причем этот культ продолжал сохранять свою исключительную замкнутость, утратив первоначальное племенное значение. Так было с элевсинским культом Деметры и со всеми мистериями вообще; их замкнутость имеет национально-языческий характер и происхождениеНо не этой одной замкнутостью местных культов обусловливается происхождение и распространение мистерий, имеющих общегреческое значение, например мистерий Диониса и Великих Богинь, главным центром которых является Элевсин.
Одно сродство греческих мистерий с культами Озириса и Изиды, Адониса и Астарты, Аттиса и Кибелы указывает нам, что мистерии возникают не случайным, внешним образом из каких-либо особенностей культа, но составляют всеобщий момент в развитии стихийного языческого натурализма, вытекают из некоторой всеобщей религиозной потребности, возникающей неизбежно на известной ступени развития. Іреческие мистерии развиваются в ту эпоху древности, когда все человечество прониклось глубоким религиозным брожением, рождая новых богов, очищая и реформируя старые культы.
В религиях натуралистических религиозное сознание не удовлетворено, во-первых, самими богами своими, всегда ограниченными природой. Отсюда—теогоническое стремление родить нового бога, торжествующего над природой, над ее отрицанием и смертью, бога спасителя и воскресителя, бога освобождающего, каким, например, был Дионис (АлЗспоlt;;73*). Но религиозное сознание еще не отрешается от своего языческого натурализма, от природы, великой матери богов. Напротив, оно стремится еще глубже погрузиться в эту стихийную основу, чтобы в ней родить такого бога, найти его.
Во-вторых, религиозное сознание не удовлетворено естественной жизнью человека; углубляясь и развиваясь, это сознание признает ее ложной, греховной и нечистой, чуждой божественной истинной жизни. Мысль о смерти, о загробном существовании, о душе—все более и более тревожит человека и пробуждает в нем религиозный пессимизм. Проникнутый сознанием внутренней лжи и греха своей жизни, человек ищет очищения, искупления и бессмертия; но поскольку он еще не отрешается от натурализма и сохраняет свою прежнюю веру, он ищет такого искупления, очищения и бессмертия, такого источника истинной жизни в недрах самой матери-природы, в ее творческих, рождающих, жизненных силах.
Отсюда является стремление к более истинному и полному соединению с этими божественными силами, ибо религиозное сознание не удовлетворено, в-третьих, и самой формой религиозных отношений, всеми отдельными культами отдельных богов, всем множеством храмов, идолов, празднеств и жертвоприношений. Оно стремится соединиться мистически с своими богами, приобщиться их тайне, их плоти и крови, войти в самый жизненный процесс божественных сил. Отсюда возникают мистерии.
Мы уже видели, как сильны были теогонические потребности греков. Постоянная канонизация новых героев, прогрессирующее многобожие, постоянные заимствования восточных культов являются существенной особенностью греческой религии, опасным для государства и культа злоупотреблением, с которым тщетно боролись законодатели. Но самое запрещение новых и чужеземных культов невольно придавало им тайный, замкнутый характер мистерий, как нельзя более соответствовавший религиозным вкусам эпохи. Мы упоминали также о возраставшей потребности в религиозном очищении, которая одна породила множество тайных и частных культов, естественно связанных с культом хтонических богов, с восточными и орфическими мистериями[127]. Нам предстоит ознакомиться теперь с новыми мистическими формами, раз вившимися под влиянием аналогичных религиозных потребностей.