§18. Продолжение. Аргументы и контраргументы

Если возразят, что и здесь присутствует фантазия, но мимолетно, что внутренний образ исчезает, едва возникнув, то мы ответим, что полное понимание выражений, их полный, живой смысл продолжает сохраняться и после исчезновения образа и поэтому не может заключаться в этом образе.

Если снова возразят, что, возможно, образ фантазии просто сделался неуловимым или был с самого начала неуловимым, однако — уловимый или нет — он присутствует здесь и делает возможным дальнейшее сохранение понимания, то у нас нет сомнений относительно ответа. Мы скажем: нас здесь не интересует, является ли такое допущение необходимым или желательным для психологического генезиса. Очевидно, что для наших дескриптивных задач оно полностью бесполезно. Признают, что образ фантазии зачастую неуловим. Не будут также отрицать, что, несмотря на это, понимание выражения может состояться и быть даже очень уловимым. Но не нелепо ли допущение, что абстрактный момент переживания (а именно момент в представлении- фантазии, который должен составлять смысл) уловим, а все neper живание (конкретное и полное представление-фантазия) неуловимо? А как обстоит дело, должны мы были бы далее спросить, в тех случаях, когда значение представляет собой некоторую абсурдность? Неуловимость не может быть здесь связана с ограниченностью психических сил, скорее образ вообще не может существовать, так как в противном случае возможность соответствующей мысли (непротиворечивость значения) была бы с очевидностью гарантирована.

Можно было бы, конечно, указать на то, что мы определенным образом делаем наглядными даже абсурдности, такие как замкнутые прямые, треугольники с суммой углов больше или меньше 2d. В метагеометрических трактатах мы находим даже изображения таких фигур. Тем не менее никто не будет думать всерьез о том, чтобы созерцания такого рода считать действительными наглядными образами соответствующих понятий и обладателями значений слова.

мере показательного примера (vollzureichende Exemplifizierung) мы находим грубое и только частично образное представление мысли. Мы говорим: замкнутая прямая, и рисуем замкнутую кривую, делая наглядной такую замкнутость. Точно так же мы мыслим тысячеугольник и воображаем какой-нибудь многоугольник с «многими» сторонами.

Впрочем, не нужно особенно подбирать геометрические примеры, чтобы продемонстрировать несоразмерность наглядности даже в случае непротиворечивых значений. Говоря точнее, ни одно геометрическое понятие вообще, как известно, не позволяет создать его адекватный наглядный образ. Мы воображаем или рисуем штрих и говорим или думаем: прямая. И так относительно всех фигур. Повсюду образ служит только опорой для intellectio. Он не дает действительного примера интендированной структуры (Gebilde), но только пример чувственно воспринимаемых форм такого чувственно воспринимаемого вида, которые представляют собой естественные исходные пункты геометрических «идеализаций». В этих интеллектуальных процессах геометрического мышления конституируется идея геометрической структуры, которая выявляется в устойчивом значении, выраженном в дефиниции. Действительное осуществление этих интеллектуальных процессов служит предпосылкой для исходного формирования простых геометрических выражений и для проверки их применимости в познании, но не для того, чтобы снова возрождать их понимание и осмысленно употреблять в дальнейшем.

Нашу концепцию, возможно, упрекнут в крайнем номинализме, в отождествлении слова и мысли. Кому-то покажется как раз абсурдным, что понятым должен быть символ, слово, утверждение, формула, в то время как, с нашей точки зрения, созерцательно здесь имеет место не что иное, как лишенное духа чувственно воспринимаемое тело мысли, эта чувственно воспринимаемая черта на бумаге и т. п. Тем не менее, и об этом свидетельствуют рассуждения предыдущей главы[35], мы весьма далеки оттого, чтобы отождествлять слово и мысль. В тех случаях, когда мы понимаем символы без поддержки сопровождающих образов фантазии, для нас ни в коем случае не присутствует здесь просто символ; скорее здесь имеет место понимание, этот своеобразный акт-переживание (Akterlebnis), отнесенный к выражению, освещающий его, придающий ему значение и вместе с тем предметное

отношение. То, что отличает просто слово как чувственный комплекс от значимого слова, мы весьма хорошо знаем из собственного опыта. Мы ведь можем, отстраняясь от значения, обратиться исключительно к чувственно воспринимаемой записи (Typus) слова. Случается также, что вначале наш интерес привлекает нечто чувственно воспринимаемое, и лишь впоследствии осознается, что оно имеет характер слова или иного символа. Чувственный облик (Habitus) объекта не изменяется, если он обретает для нас значение (Geltung) символа; или наоборот, если мы отвлекаемся от значимости (Bedeutsamkeit) того, что обычно выступает в функции символа. И никакого нового самостоятельного психического содержания не добавляется к старому, ибо речь не идет о сумме или соединении равноправных содержаний. Пожалуй, однако, одно и то же содержание изменяет свой психический облик, мы настроены по отношению к нему иначе, нам является не просто чувственно воспринимаемая черта на бумаге, но физически являющееся имеет силу знака, который мы понимаем. И, вживаясь в это понимание, мы осуществляем не представление и суждение, которое отнесено к знаку как чувственному объекту, но нечто совершенно другое и другого рода, которое относится к обозначаемому предмету. Таким образом, значение заключено в типологическом свойстве смыслопридающего акта, который является совершенно иным, в зависимости от того, направлен ли интерес на чувственный знак или же на объект, представленный посредством знака (даже если этот объект не представлен наглядно в фантазии).