ПРИМЕЧАНИЯ
Его слова: Некогда? А было ли это «некогда»?, а также: Я лишь грежу, что мыслю, а не мыслю на самом деле и т.
п.— все это шуточки, вполне достойные той роли, кото&рую он играет. Того же свойства серьезно заданный во&прос: Разве мышление — более широкое понятие, чем сон&ные грезы? и меткое словцо о методе сновидца, а также, что для правильного рассуждения нужно грезить. Однако я не считаю, будто дал хоть малейший повод для этих шуток, поскольку я четко указал, говоря о вещах, от которых от&рекся, что я вовсе не утверждаю, каковы они, но говорю лишь, какими они мне представляются; таким образом, за&давая вопрос, чем я считал себя некогда, я лишь спраши&вал, чем я тогда сам себе представлялся. И когда я говорю, что я мыслю, я вовсе не доискиваюсь, мыслил ли я бодрст&вуя или во сне. Я поражаюсь, как может он называть мето&дом сновидца тот способ исследования, который, как это заметно, немало его взволновал.Он рассуждает также сообразно своей маске, когда заставляет меня предпослать вопросу, чем я считал себя раньше, в виде изречения такие слова: Я — нечто такое, чем я считал себя некогда — или: Я — то, чем некогда себя считал. А несколько позже он хочет с рассмотрением во&проса, являюсь ли я телом, связать, ни к селу ни к городу, такую нелепость: Некогда я правильно судил о том, что присуще телу или: Телу не принадлежит ничего, помимо того, что я некогда считал ему присущим. В самом деле, изречения, явно противные разуму, способны лишь вы&звать смех. С другой стороны, ясно, что я не впустую став&лю вопрос, чем я считал себя некогда и был ли я телом, пусть я и не знал раньше, явлюсь ли я такой вещью, какой я себя мнил прежде, и вообще верны ли были мои убеждения.
Такая постановка вопроса, способствующая новому вос- приятию вещей, позволяет мне все это исследовать; если даже я таким образом не добьюсь ничего иного, я, по край&ней мере, пойму, что на этом пути мне ничего не удастся выяснить.И опять-таки он превосходно справился со своей ролью, рассказав побасенку о деревенщине; но самое за&бавное во всем этом деле то, что, пытаясь высмеять меня, он выставил на посмешище самого себя. Ведь только что он упрекал меня за то, что я не выдвинул такой максимы: Некогда я правильно судил о том, что присуще телу или^ Телу не принадлежит ничего, помимо того, что я некогда считал ему присущим. Теперь же он порицает то самое, что, по смыслу его упреков, я ранее упустил и что целиком и полностью является его собственным вымыслом,— пори&цает это как мою мысль и сопоставляет ее с нелепым рас&суждением своего деревенщины. Что до меня, то я никогда не отрицал телесности мыслящей вещи на основании якобы выдвинутого мной предположения, будто я когда-то пра&вильно судил о природе тела: на самом деле мое основание заключается в том, что я употребляю слово тело лишь для обозначения вещи, достаточно хорошо мне известной, а именно для обозначения протяженной субстанции, и по&этому признаю, что мыслящая вещь от этой субстанции отлична.
Довольно часто применяемые и повторяющиеся здесь изысканные обороты, такие, как: Ты утверждаешь, что мыслишь. Я это отрицаю — ты грезишь или: Ты добавля&ешь, что это достоверно и очевидно. Я это отрицаю — ты грезишь. Это тебе лишь кажется, мнится, но не существует на самом деле и т.д.— все это может, во всяком случае, вызвать смех хотя бы уж потому, что у человека, стремя&щегося к серьезному диалогу, это звучало бы нелепо. А да&бы новички здесь не заблуждались, полагая, что для чело&века сомневающегося ничто не может быть достоверным и очевидным, но все бывает лишь кажущимся и мнимым, я просил бы припомнить мое замечание (к § F 48), что все воспринимаемое нами ясно — кем бы это ни воспринима&лось — истина, а вовсе не кажимость, или видимость.
Правда, лишь очень немногие люди проводят четкое разли&чие между тем, что они поистине воспринимают, и тем, что лишь мнится воспринимаемым, поскольку лишь очень не&многие обладают привычкой к ясным и отчетливым вос&приятиям.До сих пор наш автор не явил нам образца битвы, до&стойной упоминания; он всего лишь воздвигал слабые пре- грады для самого себя и, немного перед ними попрыгав, внезапно трубил отбой, перенося свои усилия на другой фланг. Здесь он впервые предпринимает генеральное сра&жение с противником, вполне достойным его игры, а имен&но с моей тенью, зримой лишь ему одному, ибо она — яв&ный продукт его мозга, созданный — дабы он не казался совсем уж дутым — из чистого небытия. Однако он серьг- езно с этой тенью сражается, пускает в ход аргументы, трудится в поте лица, заключает с ней перемирия, взывает к^логике, возобновляет схватку, что-то исключает, что-то Взвешивает, обмеривает... И поскольку он не решается под&ставить свой щит под удар столь могущественного против&ника, он отражает эти удары всем телом: он производит всевозможные различения и наконец с помощью дешевой уловки, прикрывшись наречиями определенно и неопреде&ленно, спасается бегством. Зрелище это, нет слов, преза&бавное, особенно если понять причину всей этой кутерьмы. Причина же такова: быть может, он прочел в моих сочине&ниях, что, даже если у нас, до того как мы приступим к серьезному философствованию, есть некоторые верные мнения, они тем не менее настолько перемешаны со мно&гими другими представлениями, ложными либо, по край&ней мере, сомнительными, что лучший способ отделить их от этих последних — отбросить сначала их все, или, иначе говоря, полностью отречься от прежних мнений, дабы за&тем с большей уверенностью признать те из них, кои истин&ны, или найти новые, которые можно будет признать един&ственно верными. Я сравнивал это с тем, как если бы из опасения, что в корзине или коробе, наполненном ябло&ками, попадется один гнилой плод, мы решили сначала высыпать из него все плоды без остатка, а затем пополнили его либо теми из них, в которых не обнаружится никакой порчи, либо новыми, не испортившимися плодами.
Однако наш автор, не дотянувшись до столь высокого уровня умо&зрения или, скорее, делая вид, что он его не достиг, прежде всего выразил удивление по поводу моих слов «полностью отречься от всех прежних мнений» и упорным размышле&нием над этим полностью так крепко вбил его себе в голову, что, хотя теперь он часто вступает врукопашную с этим словом, ему не легко от него отвязаться.После столь удачного сражения, вообразив, что он вы&шел из него победителем, наш автор бросает вызов новому врагу, решив, что и он — моя тень (поскольку этот образ все время стоит перед его мысленным взором); однако теперь он создает эту тень из нового материала, а именно из слов: Я познал, что я существую; так кто же я есмь? и т. д. И поскольку этот предмет ему менее знаком, чем пре&дыдущий, он приступает к нему осторожнее и держась на приличном расстоянии. Первая выпущенная им стрела — к чему твой вопрос, если ты это познал? И так как он ждет, что неприятель прикроется от этой стрелы щитом фразы: Я познал, что. я существую, но не познал, кто я есмь, он внезапным броском направляет против него большое ме&тательное копье: Откуда ты узнал, кто ты, если не из того, что ты познал некогда и знаешь с тех пор? Но я полагаю> что некогда познанное тебе ничего не даст: оно вызывает много сомнений и ты от него отрекся. Значит, ты получишь ответ на основе того, что тебе пока неизвестно и что ты узнаешь потом. Направив этот удар, он полагает, что слы&шит вопль злополучной тени, смертельно раненной и почти поверженной: Я пока не знаю, существуют ли эти вещи! Тогда, перейдя от гнева к состраданию, он утешает ее та&кими словами: Будь благонадежна — узнаешь когда-ни&будь. На что он заставляет ее отвечать жалобным, умоляю&щим голосом: Но что же мне пока делать? А он победонос&но, как и подобает победителю, подает реплику: Будь тер&пелива! Однако, поскольку он человек сострадательный, он недолго оставляет ее в недоумении и снова прибегает к уловке — определенно и неопределенно, ясно и смутно; не видя за собой ни одного последователя, он в одиночку торжествует победу.
Все это производит сильнейшее впе&чатление, особенно же тот род остроумия, который связан с неожиданной симуляцией глупости — неожиданной со стороны человека, чей облик и облачение сулят высокую, мудрую серьезность. Однако, чтобы лучше раскрыть суть дела, надо взглянуть на нашего автора как на серьезного, ученого мужа. Ради опровержения предложенного нами метода поиска истины, требующего отказаться от всего недостоверного и начать исследование с познания собст&венного бытия, дабы от этого перейти к изучению нашей природы, т. е. природы вещи, бытие коей нами уже уста&новлено, он пытается доказать, будто этот путь не откры&вает никакого доступа к дальнейшему знанию, причем он пользуется таким доводом: Поскольку ты знаешь лишь, что существуешь, но не знаешь, кто ты, ты не можешь по&нять этого на основе своих прежних знаний, ибо ты от всего отрекся; следовательно, ты можешь это понять лишь на основе того, что тебе пока неизвестно. На этот упрек может ответить даже трехлетний ребенок, сказав: ничто не ме&шает дать на этот вопрос ответ, основанный на прежних знаниях; ведь, даже если они были отринуты как сомни&тельные, их можно восстановить в правах тогда, когда выяснится, что они истинны; кроме того, даже если со&гласиться, что на основе старых знаний нельзя ничего понять, остается все-таки широко открытым другой путь — через еще не познанное, но познаваемое постепенно благо&даря усердным занятиям. Однако здесь наш молодец при&думывает себе противника, который не только соглаша&ется с тем, что первый из двух этих путей закрыт, но и сам закрывает второй изреченьицем: Не знаю, существуют ли эти вещи. Говорится это так, как если бы нельзя было до&стичь никакого нового познания бытия и невежество в этой области закрывало доступ к любому познанию сущности. Но это в высшей степени неостроумно. Он намекает здесь на мои слова: я писал, что невозможно, чтобы уже имею&щееся у меня понятие вещи, о бытии которой я знаю, зави&село от понятия такой вещи, которая мне пока неизвестна. Однако то, что я относил лишь к настоящему, он смехотвор&ным образом проецирует в будущее, как если бы из того, что мы не можем видеть тех, кто еще не родился, но должны родиться в этом году, он заключил, что мы никогда их не сможем увидеть. Ведь в высшей степени очевидно, что по&нятие вещи, познанной в качестве существующей, коим мы уже располагаем, не зависит от понятия такой вещи, отно&сительно которой мы еще не знаем, что она существует; а посему, если что-то воспринимается как причастное су&ществующей вещи, оно тем самым воспринимается как имеющее бытие. Совсем иное дело, когда речь идет о буду&щем, ибо ничто не препятствует понятию вещи, бытие кото&рой мы установили, обрасти новыми вещами, относительно существования которых я пока ничего не знаю, а познаю его лишь тогда, когда пойму, что эти вещи причастны пер&вой. Но он продолжает: Будь благонадежен — узнаешь когда-нибудь; и далее: Я не продержу тебя долго в безвест&ности. Либо этими словами он дает нам понять, что мы можем от него ожидать доказательства невозможности прийти предложенным путем к какому-то дальнейшему познанию, либо, если он считает, что его противник закрыл ему этот путь (что само по себе нелепо!), он, надо думать, откроет нам новый. Но он всего только присовокупляет: Ты познал, кто ты, неопределенно и смутно, а вовсе не оп&ределенно и ясно. Нет ничего легче, как заключить из этих слов, что перед нами открывается путь к новому по&знанию, коего мы можем достичь посредством вниматель&ного размышления, позволяющего нам перейти от неопре- деленного и смутного постижения к ясному и определен&ному. Однако он заканчивает все так: «Определенно, неоп&ределенно» — этот повтор может задержать нас на целый век — и снова указывает на необходимость искать другой путь. Мне кажется, он не мог придумать ничего лучшего для демонстрации своей страшной глупости.Я есмь, говоришь ты.— А я это отрицаюТы продол&жаешь: я мыслю.— Но и это я отрицаю и т. д. Здесь он снова сражается с упомянутой выше тенью и, полагая, что с первой же стычки он внезапно поверг ее наземь, испол-' ненный хвастливого торжества, восклицает: Вот поистине выдающееся деяние! Единым махом я отсек все без остатка. Но поскольку жизнь этой тени зависит исключительно от его мозга и она может погибнуть лишь вместе с этим по&следним, тень, хоть и поверженная, вновь оживает. Поло&жив руку на сердце, она божится, что существует и мыслит. Смягченный этим новым видом мольбы, он дарит ей жизнь, а также свободу болтать, собравшись с духом, пустой, не&сусветный вздор: он ее вздор не опровергает, напротив, заводит с ней дружбу и переходит к другим забавам.
Сначала он так бранит злополучную тень: Немного раньше (всего сто шагов назад) ты спрашивала, кем ты бы&ла. Теперь же ты не только знаешь, кто ты, но имеешь вдо&бавок ясное и отчетливое понятие о себе самой. Далее он требует предъявить ему столь ясное и отчетливое понятие, чтобы оно помогло ему восстановить свои силы. Затем он в таких словах изображает, будто ему это понятие показали: Я отлично знаю, что я мыслю и существую как мыслящая субстанция. Итак, вопрос исчерпан! Однако на следующем примере он показывает, что этого недостаточно: Ты также постигаешь, что ни одна гора не может существовать без долины, а следовательно, у тебя есть ясное и отчетливое по&нятие горы без долины. Ту же мысль он интерпретирует следующим образом: Это твое понятие ясно, потому что ты достоверно постигаешь; оно отчетливо, потому что ты не постигаешь ничего иного... Но, таким образом, ясное и от&четливое понятие, образуемое тобой, заключается в том, что оно являет тебе бытие мыслящей субстанции, притом что ты не уделяешь никакого внимания ни телу, ни душе, ни уму, ни чему бы то ни было другому, но имеешь в виду лишь бытие упомянутой субстанции. И наконец, вернув себе воинственный дух, он воображает, будто видит широ&кий строй триариев, поставленных пилообразным клином, которых новоявленный Пиргополиник рассеивает одним махом,
как развевает листья ураган, и кровельный камыш...49
так что не остается в живых даже вестника. С первым выдо&хом он испускает такие слова: Не существует прямого след&ствия от знания к бытию — и тут же подъемлет как некое знамя гипсовую панель, на которой начертано произволь&ное определение мыслящей субстанции. Второй его выдох приносит нам следующее: Определенно — неопределенно; отчетливо — смутно; легко — трудно. С третьим выдохом взрывается: Слишком широкий вывод равен нулю. Послед&нее он объясняет так: Я постиг, что существую как мысля&щая субстанция, и, однако, не знаю пока, что существует ум. Итак, знание моего собственного существования не зависит от знания существующего ума. Итак, поскольку я существую, а ум — нет, я не ум. Итак, я тело. Заслышав это, моя тень умолкает, отступает назад, окончательно па&дает духом и позволяет ему увести себя пленницей, чтобы отпраздновать триумф. Здесь я мог бы указать на многое, достойное смеха бессмертных богов; но я предпочитаю по&щадить сценический реквизит нашего автора, да и почитаю недостойным для себя делом долго смеяться над сущим вздором. Поэтому я здесь отмечу лишь такие вещи, кото&рые, правда, весьма далеки от истины, но о которых, если я обойду их полным молчанием, кто-то может подумать, будто я с ними согласился.