Приложение Современный юмиз
Философия Юма с ее богатством гениального психологического анализа, а также с проведенным повсюду в теории познания психологизмом настолько соответствует господствующим в наше время тенденциям, что она не может не оказывать живого воздействия.
Да, можно, пожалуй, сказать, что Юм никогда неимел такого сильного влияния, как сегодня, и, принимая в расчет немалое число исследователей, можно было бы говорить прямо- таки о современных юмистах. При этом и здесь можно опять-таки наблюдать, что при расширении исторического воздействия в той же степени усиливаются заблуждения, даже почти еще больше, чем преимущества. Что касается в особенности учения о distinctio rationis, то в новейших сочинениях мы нередко наталкиваемся на отдельные высказывания и рассуждения, которые соответствуют радикальному смыслу этого учения[93]. С особой решительностью и тщательностью выступает оно у Г. Корнелиу- са, в Психологии которого представлена попытка на основе современной психологии всесторонне провести психологистскую теорию познания в такой крайней форме, насколько это вообще мыслимо. В той мере, в какой этот труд на самом деле является психологией, он содержит некоторые весьма интересные и стимулирующие отдельные рассуждения; однако в той мере, в какой он являет собой теорию познания, можно, я полагаю, придерживаться утверждения: смешение того, что принадлежит интенцио- нальному содержанию познания (его идеальному смыслу, тому, что оно имеет в виду (meint) и что вследствие этого и вместе с этим с необходимостью полагается (mitgesetzt)), с тем, что принадлежит интенциональному предмету познания, и эти оба опять-таки [смешиваются] с тем, что в той или иной степени принадлежит чисто психологическому конституирован ию познания как переживания (иногда только тому, что просто сопровождает интенцию, или ее неосознанной, соответственно, незаметной генетической основе) — я утверждаю, что эти смешения едва ли были осуществлены в литературе в таком объеме и нигде не наложили в такой мере печать на весь способ рассмотрения теоретико-познавательных проблем, как в трудах Корнелиуса[94].
В особенности это выступает в сфере тех вопросов, которыми мы теперь заняты. В интересах дела мы хотели бы на этом задержаться и сделать это явным с помощью некоторых цитат (частью взятых из Психологии, частью — из дополняющего сочинения нашего автора). Для того чтобы доказать, что научное течение приняло ложный путь, нет ничего более поучительного, чем изучить те следствия, которые были сделаны его представи-телями, и при этом убедиться, как теория, завершенность которой они полагали достигнутой, вовлекает их скорее в очевидные несообразности.
Соотносясь с надиктованными текстами {Г.} Е. Мюллера и 5 полностью соглашаясь с их содержанием, Корнелиус утверждает: «Различение различных признаков lt;...gt; основывается lt;...gt; на том, что содержания группируются в соответствии с их сходствами и обозначаются общим именем. Не что иное, как принадлежность содержания к различным группам сходных между собой и ю поэтому одинаково названных содержаний, есть поэтому то, что мы имеем в в ид у, когда говорим о различных признаках одного содержания»159. В таком явном виде у Юма этого не прочитаешь, и, возможно, великий мыслитель заколебался бы, соглашаться ли с таким утверждением. «То, что мы имеем в виду», — is это все же смысл, и можно только на мгновение полагать, что смысл утверждения: этот звук слабый тот же самый, что и смысл утверждения: он принадлежит к одной, как бы ее ни обозначать, группе сходств. Если говорят, что мы, чтобы иметь возможность нечто сказать о слабости звука, с необходимостью должны пред- § го ставить некоторые сходные по слабости звуки, то мы не будем CD спорить. Пусть будет так. А если мы имеем в виду принадлежность к этой группе, скажем, N объектов? И даже если перед нами могли бы предстать и действительно бы предстали бесконечно многие сходные объекты в качестве одной группы, за- 25 ключался бы смысл рассматриваемого выражения в принадлежности к этой группе? Естественно, выражения звук слабый и он сц принадлежит совокупности объектов, которые друг другу равны по слабости по значению эквивалентны.
Но эквивалентность не есть тождество. Если утверждают, что мы никогда не смогли зо бы говорить о слабости звука, если бы не бросалось в глаза сходство слабых звуков; если утверждают, далее, что, когда бы мы осмысленно ни говорили о слабых звуках, возбуждается определенным образом остаточная память о таких предыдущих пережиме ваниях, определяя в последующем диспозиционном воздействии 35 характер нынешних переживаний, то пусть это будет так. Но как ^ все это соотносится со смыслом, с тем, что мы имеем в виду в нашей речи? Каким бы образом могла возникнуть нынешняя мысль (jetztige Meinung), — она все же есть непосредственно данное и своеобразное переживание с ее очевидным содержанием; 40 что принадлежит ей с необходимостью в генетическом аспекте, что физиологически или психологически лежит в ее основе как неосознанное или незаметное — пусть исследовать это было бы весьма интересным. Однако на этом пути искать сведений о том,154 Cornelius Н. Uber Gcstaltqualilaicn// Z. f. Psychol, u. Physiol, d. Sinncsorganc. Bd. 22. S. 103.
что мы имеем в виду, было бы бессмысленным. Это ошибка, которая аналогична ошибке популярного материализма, когда нас хотят уверить, что звуки на самом деле суть колебания воздуха, акустические возбуждения и т. д. Также и здесь теоретические предположения для объяснения генезиса данности смешиваются 5 с самой этой данностью.
То, что у Корнелиуса речь идет не о случайной неточности выражений, показывают дальнейшие рассуждения. Так, мы читаем: «Едва ли следует упоминать о том, что, согласно только что представленной теории, „общие признаки" простых содержаний во- ю обще не могут найти применения для объяснения существующего сходства между этими содержаниями — так, как обычно сводят сходство одних обоев с другими к одинаковости цвета. Ибо утверждение этой одинаковости цвета, согласно представленной теории, есть не что иное, как утверждение сходства обоих содержаний с уже ранее известными иными содержаниями» [95]. Одно утверждение есть (и слово «есть» выделено Корнелиусом) другое утверждение, это суть тождественные утверждения.
По смыслу этого рассуждения выходило бы даже то, что рассматриваемое утверждение равенст- 20 ва для каждого имело бы различный смысл, и различный — в различные времена. Он зависел бы от «известных иных», т. е. от ранее пережитых содержаний, которые все же меняются от личности к личности и от временной точки к временной точке.Когда Корнелиус прибавляет[96], что «значение предиката не 25 нуждается в том, чтобы каждый раз являться в форме отдельных представлений, но могло бы быть дано в «рудиментарной ассоциации», то это мало чем может помочь; то, что не может совершить действительная ассоциация, не может и рудиментарная, которая ведь должна функционировать только как эрзац. Корнелиус на- зо столько отходит от фактов в своей теории, что прямо утверждает: выражения абстрактное содержание или абстрактное представление суть аббревиатуры для представления существующего сходства одного содержания с другими содержаниями в определенном отношении^1. Какие из различных признаков со- 35 держания выделяются, в каком направлении и в каком аспекте рассматривается содержание, зависит от того, «какое из различных сходств осознается нами (нами „внутренне воспринимается") »и\
Корнелиус не хочет называть свою концепцию номиналисти- 40 ческой. Тем не менее крайний номинализм всегда мыслил отно-
шение общего имени к соответствующему классу как опосредствованное сходством, и точно так же, как у номиналистов, общее имя представляет у Корнелиуса вид простой эквивокации. В соответствии с психологическими основаниями, по смыслу этой теории, применение имени ограничено классом, но его значение заключено в пережитых сингулярных сходствах и, таким образом, меняется от случая к случаю. Идеальное единство класса ограничивает, конечно, это многообразие значений, но оно не создает единственное значение однозначного понятия и не может его создать. Каким образом, впрочем, мы должны были бы узнать об этом идеальном значении, о группе охваченных сходством объектов, остается на почве этой теории тайной164; теория в своем содержании уничтожает свои собственные предпосылки.
Определенное чувство, что сознание общего также есть нечто, что делает себя дескриптивно значимым и требует объяснения, обнаруживается у Корнелиуса во многих местах. Так, мы читаем, например: «Предикат по своему происхождению и своему значению характеризует не то или иное содержание и не определенное число отдельных содержаний, но скорее то, что обще всем этим содержаниям: „общее представление", которое ассоциировано с предикатом и обусловливает его значение, есть память о сходстве, которая связывает между собой все эти содержания, память, которую не нужно подробнее описывать, но которая каждому непосредственно известна из внутреннего восприятия». Естественно, «то, что нельзя подробнее описать, и то, что непосредственно известно из внутреннего восприятия», есть как раз своеобразное сознание значения, акт придания общего значения. С помощью выше цитированных слов это неописуемое все же определенным образом описано и, как мне кажется, описано неверно, так как на место акта с его типологическими свойствами подставляется чувственное содержание, к тому же еще и фиктивное, которое в любом случае не позволяет себя обнаружить феноменологически.
Если это место понимать не совсем буквально, если мы поищем более точное разъяснение у Корнелиуса в его изложении [проблем] психологии, если мы всмотримся в то, как Корне- лиус отдает должное типологическому свойству акта — придавать значение, свойство, которое нужно было бы все-таки строго зафиксировать как то, что, собственно, следует прояснить, различить его сущностные вариации и в соответствии с этими устойчивыми различиями осветить весь генетический анализ, то мы об164 По существу это могло бы быть аргументом Мейнонга (а.а.О. Z. f. Psych. Bd. 21. S. 235), хотя и в его учении недостает [понятия] идеального единства сознания. Только при принятии в расчет тождественности интенции и ее своеобразной формы возражение Мейнонга будет убедительным.
наружим два фундаментальных смешения. Во-первых, смешение объективного факта, что общее имя благодаря ассоциативным связям ограничено определенной сферой сходства, с с у б ъ - сктивным фактом, что мы в единичном акте полагаем общее, т.
е. относимся в интенции к классу, к неопределенно единичному как члену этого класса, к единому виду и т. д. Это смешение, которым питается крайний номинализм; только оно делает его возможным, с ним оно существует и погибает. Тесно переплетенное с этим смешением, в Психологии Корнелиуса встречается второе смешение, в котором опять-таки перепутаны в корне различные вещи, а именно смешение неточности памяти, или расплывчатости и текучести «темных» репродуктивных образов фантазии, с характерной чертой общего, которая принадлежит {сознанию общего как форма его}[97] акта, или даже с неопределенностью в содержании той интенции, которая составляет определенное значение «неопределенного» артикля. Для доказательства могут послужить следующие цитаты.«Чем чаще переживаются сходные содержания, тем менее... их образы памяти будут отсылать к темпорально определенным содержаниям, тем более они будут обретать характер общих представлений и служить в качестве символа любого содержания внутри определенных границ сходства»[98]. Рядом мы приводим следующее место: «Услышанное впервые слово не может еще быть понято lt;...gt; как только, однако, при вспоминании слова равным образом вспоминается какое-либо из иных содержаний, связанных в свое время с услышанным звуковым комплексом, то при этом дано первое значение слова[99].
lt;...gt; В соответствии lt;...gt; с неточностью памяти будет и значение слова сначала неточным: так как присоединенное к слову представление памяти не служит просто символом полностью определенного переживания, но внутри определенных границ оставляет его свойства неопределенными, то слово посредством присоединения этого представления памяти тоже должно стать многозначным. И наоборот, последующее содержание будет в состоянии, в соответствии с этим, ассоциировать слово, если только его отличие от предыдущего содержания, связанного со словом, не переходит эти границы lt;...gt; Таким образом, с возникновением значения слова с необходимостью создается абстрактный и многозначный символ, который одинаковым образом характеризует ряд различных, в определенном отношении сходных содержаний: слово получает понятийное значение
потому, что благодаря возникновению своего значения[100]оно служит для индивидуума символом совокупных содержаний, которые заключены внутри определенных границ определенного ряда сходств»[101].
В заключении этого раздела мы читаем:
«Мы находим, что не просто слова, но и представления могут быть общими в том смысле (а внутри определенных границ даже каждый раз таковы), в котором утверждает эту общность концептуализм, что эта общность, однако, благодаря приобретенной ю тонкости различений, остается заключенной в конкретных, определенных границах, в то время как общность слова никоим образом не определяется границами общности ассоциированных образов фантазии».
«В том, что нет никакого представления треугольника, в ко- 15 тором были бы объединены свойства остроугольного и тупоугольного треугольника, мы безусловно можем принять сторону Беркли против Локка; однако то, что в каждом представлении треугольника якобы представлены полностью определенные отношения сторон и углов, мы точно го так же можем отрицать. Мы точно так же не можем создать образ фантазии треугольника с определенными, совершенно точными пропорциями сторон, как мы не в состоянии когда-либо нарисовать такой треугольник. Названное первым представление невозможно потому, что различия форм остроугольного и тупо- 2 угольного треугольника столь велики и столь известны, чтобы мы могли впасть в сомнение относительно какой-либо формы треугольника и его соответствующих свойств. Описанное представление полностью определенного треугольника невозможно по другим основаниям, так как наши различения форм треугольника зо никогда не могут быть полностью точными, но по крайней мере мелкие различия постоянно исчезают из памяти»[102].
Из этих цитат сразу же становятся очевидными отмеченные выше смешения. Символ для единичного, который вследствие нашего постоянного смешения этого единичного с подобными ему 35 единичностями обозначает любой член ряда сходств, т. е. якобы может вызвать в памяти любой член, уже есть, согласно Кор- нелиусу, общий символ. Индифферентность общего понятия относительно не принадлежащих его содержанию определенно- стей предмета понятия отождествляется далее со смутностью образа памяти. И в заключительном пассаже Корнелиус полагает,
что он может быть посредником в споре между Беркли и Локком об общем треугольнике, так как он заменил вопрос о чувственной представимости треугольника с несовместимыми свойствами (а именно локковскую идею треугольника) другим вопросом, можем ли мы создать в фантазии точный образ геометрически определенного треугольника с заданными отношениями или признать созданный образ соответствующим геометрическому идеалу и сможем ли мы отличить его от тех образов, которые мало от него отличаются; при этом сразу же проявляется смешение неопределенности как смутности и неточности при экземплифи- кации идеала. Согласно Корнелиусу, возможно, чтобы чувственная идея треугольника объединяла в себе несовместимые свойства, причем бесконечно многие; она только не может объединять такие грубые различия, как свойства тупоугольности и остроугольности. Мы едва ли будем склонны согласиться с этой психологистской реабилитацией локковской идеи треугольника, даже если мы сведем ее к более тонким различиям. Мы не решаемся принять убеждение, что психологически возможно то, что бессмысленно логически и геометрически.