ПРЕКРАСНОЕ (метафизика). 

Указанные понятия, как и все остальные, имеют опытное происхождение; мы получаем их также при помощи чувств; независимо от существования Бога эти понятия у нас все равно были бы, - они намного предшествуют в нас представлению о его существовании. Они столь же положительны, столь же отчетливы, столь же ясны, столь же реальны, как и понятия длины, величины, глубины, качества, числа. Поскольку своим происхождением они обязаны нашим потребностям и упражнению наших способностей, то если бы даже на земле и существовал какой-нибудь народ, язык которого не имел бы слов для обозначения этих понятий, они все равно существовали бы в умах в более или менее распространенном и развитом виде в зависимости от того, основаны ли они на большем или меньшем числе опытов и применяются ли к большему или меньшему числу предметов.

Но как только упражнение наших умственных способностей и необходимость обеспечить удовлетворение наших потребностей при помощи изобретений, машин и т.д. привели к зарождению в нашем уме понятий порядка, отношений, пропорциональности, связи, расположения, симметрии, мы увидели себя окруженными такого рода предметами, в которых эти понятия оказались, если можно так выразиться, повторенными бесчисленное количество раз. Мы не можем сделать во вселенной ни одного шага, чтобы какое-нибудь явление не пробудило в нас этих понятий; они поступают в нашу душу ежеминутно и со всех сторон: все, что происходит в нас, все, что существует вне нас, все, что дошло до нас от прошедших веков, все, что искусство, размышления, открытия наших современников создают на наших глазах, продолжает запечатлевать в нас понятия порядка, отношений, расположения, симметрии, соответствия, несоответствия и т.д., и нет ни одного понятия, за исключением, может быть, идеи существования, которое могло бы стать таким же привычным для людей, как любое из тех, о которых идет речь.

Итак, если в понятие прекрасного, каким бы оно ни было - абсолютным, относительным, всеобщим или частным, - входят только понятия порядка, отношений, соразмерности, расположения, симметрии, соответствия, несоответствия, и если эти понятия проистекают из того же самого источника, что и понятия о существовании числа, длины, ширины, глубины и бесконечное множество других, относительно которых все согласны между собой, мне кажется возможным употребить первые из этих понятий для определения прекрасного и не быть при этом обвиненным в том, что я подменяю один термин другим и попадаю в заколдованный круг.

"Прекрасное" - это термин, который мы применяем к бесконечному множеству существующих предметов. Однако ввиду различия этих предметов, приходится допустить, либо что мы даем слову "прекрасное" ложное применение, либо что всем этим предметам присуще качество, обозначаемое словом "прекрасное".

Это качество не может принадлежать к числу тех, которые определяют специфическое различие предметов, ибо в этом случае мы имели бы лишь один-единственный прекрасный предмет или, во всяком случае, один-единственный разряд прекрасных предметов.

Но какое же из качеств, общих всем предметам, называемым нами прекрасными, мы изберем, чтобы присвоить именно ему термин "прекрасное"? Мне кажется очевидным, что таким качеством может быть лишь то, наличие которого делает все эти предметы прекрасными; то качество, большее или меньшее богатство которого (если последнее может увеличиваться и уменьшаться) делает их в большей или меньшей степени прекрасными; то качество, при отсутствии которого предметы перестают быть прекрасными; то качество, которое не может изменить свою природу так, чтобы при этом не изменился и данный вид красоты; то качество, противоположность которого превратила бы самые прекрасные предметы в неприятные и безобразные; одним словом, то качество, вследствие которого красота появляется, возрастает, принимает бесконечно разнообразные формы, уменьшается и исчезает. Но только понятие отношений способно вызвать все эти результаты.

Итак, я называю прекрасным вне меня все, что содержит в себе то, от чего пробуждается в моем уме идея отношений, а прекрасным для меня - все, что пробуждает во мне эту идею.

Я говорю все, но я исключаю при этом качества, относящиеся к вкусу и обонянию. Хотя эти качества способны пробудить в нас представление об отношениях, мы все же не называем прекрасными те предметы, которым они присущи, пока мы рассматриваем их только в связи с этими качествами. Мы говорим: "превосходное кушанье", "восхитительный запах", но не говорим: "красивое кушанье", "красивый запах".

Я говорю: "все, что содержит в себе то, от чего пробуждается в моем уме идея отношений", и "все, что пробуждает во мне эту идею", ибо следует строго различать формы, присущие самим предметам, и то понятие, которое я о них имею. Мой разум не вкладывает ничего в предметы и ничего от них не отнимает. Думаю ли я или не думаю о фасаде Лувра, все части, которые его образуют, имеют, независимо от этого, ту же самую форму и так же расположены одна относительно другой. Есть ли люди, которые на него смотрят, или нет, - его фасад не перестанет от этого быть менее прекрасным, но, конечно, только для существ, обладающих, как мы, телом и разумом. Ибо для других фасад Лувра мог бы не быть ни прекрасным, ни безобразным, даже мог бы быть безобразным. А отсюда следует, что, хотя не существует абсолютно прекрасного, есть все же два вида прекрасного: реально прекрасное и то прекрасное, которое мы воспринимаем.

Говоря: "все, что пробуждает в нас идею отношений", я этим не хочу сказать, что для того, чтобы назвать вещь прекрасной, необходимо сначала оценить тот род отношений, которые в ней господствуют. Я не требую, чтобы тот, кто видит часть архитектурного сооружения, был в состоянии утверждать то, чего может не знать даже архитектор, - что эта часть относится к другой, как одно число к другому, или чтобы слушающий концерт знал иногда то, чего не знает музыкант, - что один тон связан с другим отношением двух к четырем или четырех к пяти. Достаточно, чтобы он видел и чувствовал, что части этого архитектурного сооружения и части этой музыкальной пьесы связаны отношениями либо между собой, либо с другими предметами. Неопределенность этих отношений, легкость, с какой они улавливаются, и то удовольствие, которое сопровождает их восприятие, породили мнение, что прекрасное - дело скорее чувства, чем разума. Я позволю себе утверждать, что каждый раз, когда определенный принцип известен нам с самого раннего детства и мы, следуя привычке, легко и быстро применяем его к предметам, находящимся вне нас, мы думаем, что судим о них с помощью чувства.

Или мы рассматриваем отношения в нравах, и тогда мы имеем морально прекрасное; или мы их рассматриваем в литературных произведениях, и тогда мы имеем литературно прекрасное; или мы их рассматриваем в музыкальной пьесе, и тогда мы имеем музыкально прекрасное; или мы их рассматриваем в произведениях природы, и тогда мы имеем естественно прекрасное; или мы их рассматриваем в механических произведениях, изготовленных человеком, и тогда мы имеем виртуозно прекрасное; или мы рассматриваем воспроизведение человеком отношений, существующих в природе и в искусстве, и тогда мы имеем подражательно прекрасное. В зависимости от предмета или от того, под каким углом зрения вы будете рассматривать отношения в одном и том же предмете, прекрасное получит различные наименования.

Но один и тот же предмет, каков бы он ни был, может рассматриваться либо изолированно, сам по себе, либо соотносительно с другим предметом. Когда я говорю о цветке, что он прекрасен, или о рыбе, что она красива, то что я имею в виду? Если я рассматриваю этот цветок или эту рыбу изолированно, то я имею в виду только то, что в частях, из которых они состоят, я замечаю порядок, правильное расположение, симметрию, соотношения (ибо все эти слова обозначают лишь различные аспекты тех же отношений). В этом смысле каждый цветок прекрасен, каждая рыба красива. Но какой вид прекрасного свойствен им? Тот, который я называю реально прекрасным.

Если я рассматриваю цветок или рыбу с точки зрения их отношения к другим цветам или другим рыбам и говорю при этом, что они красивы, это означает, что, по сравнению с другими предметами их рода, - этот цветок по сравнению с другими цветами, эта рыба по сравнению с другими рыбами, - пробуждают во мне наибольшее количество представлений об отношениях, и притом весьма определенных отношениях.

Если вместо цветка и рыбы мы возьмем более общие понятия - растения и животного, или более частные - розы и палтуса, - мы получим каждый раз то же самое различие относительно прекрасного и реально прекрасного.

Мы видим отсюда, что существует множество видов относительно прекрасного. Так, тюльпан может быть красив или безобразен по сравнению с другими тюльпанами; или по сравнению с другими цветами; или по сравнению с другими растениями; или по сравнению с другими творениями природы.

Но очевидно, что для того чтобы утверждать, что эта роза или этот палтус прекрасны или безобразны по сравнению с другими розами и палтусами, мы должны были видеть раньше множество тех и других; для того чтобы утверждать, что они прекрасны или безобразны по сравнению с другими растениями и рыбами, мы должны были видеть раньше множество рыб и растений, а для того чтобы утверждать, что они прекрасны или безобразны по сравнению с другими творениями природы, мы должны обладать большим познанием последней.

Что имеют в виду, когда от художника требуют: "Подражайте прекрасной природе"?1 Либо те, кто требует этого, сами не знают, чего они хотят, либо они говорят художнику: "Если вы собираетесь нарисовать цветок, причем вам безразлично, какой именно, выберите самый красивый. Если вы собираетесь написать дерево и ваш сюжет не требует, чтобы это был именно высохший, обломленный, наклонившийся, лишенный ветвей дуб или вяз, - выберите самое красивое дерево; если вам нужно написать какой-нибудь предмет природы и вам безразлично, что именно выбрать, - выберите самый красивый".

Отсюда вытекает:

1. Что принцип подражания прекрасной природе требует глубочайшего и обширнейшего изучения ее произведений во всех родах.
2. Что если бы мы обладали глубочайшим познанием природы и тех пределов, которые она себе ставит при создании каждого предмета, все же оставалось бы несомненным, что число случаев, когда самое прекрасное может быть использовано в подражательных искусствах, так же относится к числу случаев, где нужно выбрать менее прекрасное, как единица к бесконечности.

3. Что хотя действительно каждое произведение природы, рассматриваемое само по себе, имеет свой максимум возможной красоты (или, - чтобы пояснить это примером, - хотя самая прекрасная роза, какую может создать природа, никогда не достигнет высоты и размеров дуба), все же если рассматривать создания природы с точки зрения употребления, которое им можно сделать в подражательных искусствах, - в них нет ни красоты, ни безобразия.

В соответствии с природой предмета, а также с тем, вызывает ли он в нас восприятие наибольшего числа отношений, и с характером этих отношений, он бывает миловиден, прекрасен, более прекрасен, чрезвычайно прекрасен или же безобразен; низок, мал, велик, высок, величествен, чрезмерен, грубо комичен или забавен. Пришлось бы написать большое сочинение, а не статью для энциклопедического словаря, чтобы исчерпать все эти подробности. Нам достаточно указать основные принципы, читателю же мы предоставляем разработку следствий из них и их применения. Мы можем, однако, уверить его, что независимо от того, будет ли он брать примеры из области природы или из области живописи, морали, архитектуры, музыки, он всякий раз обнаружит, что называет реально прекрасным все, содержащее в себе то, от чего в нас пробуждается идея отношений, и относительно прекрасным все то, что при сравнении с другими предметами обнаруживает соответствующие отношения.

Удовлетворюсь одним примером из области литературы. Всем известны возвышенные слова в трагедии "Гораций": "Лучше бы он умер!"2. Я спрашиваю у кого-нибудь, кто незнаком с пьесой Корнеля и не имеет понятия об ответе старого Горация, что он думает о восклицании: "Лучше бы он умер!". Несомненно, что тот, кого я спрашиваю, не зная, что означают слова: "Лучше бы он умер!", - не имея возможности догадаться, законченная ли это фраза или отрывок ее, и с трудом устанавливая грамматическую связь между составляющими ее четырьмя словами, ответит мне, что она не кажется ему ни прекрасной, ни безобразной. Но если я скажу ему, что это - ответ человека, спрошенного о том, как другой должен поступить во время сражения, он увидит в словах отвечающего выражение мужества, которое не позволяет ему считать, что при всех условиях лучше жить, чем умереть. Теперь слова "Лучше бы он умер!" его заинтересуют. Если я добавлю, что в этом сражении дело идет о славе родины, что тот, кто сражает-

32. Философия в Энциклопедии...

ся, - сын того, который должен дать ответ, что это единственный сын, оставшийся у него; что юноша должен был биться с тремя врагами, которые уже лишили жизни двух его братьев; что слова эти старец говорит своей дочери; что он римлянин, - тогда восклицание "Лучше бы он умер!", раньше не бывшее ни прекрасным, ни безобразным, будет становиться все более прекрасным по мере того, как я буду раскрывать его взаимоотношения со всеми этими обстоятельствами, и в конце концов станет возвышенным.

Измените обстоятельства и отношения, перенесите слова "Лучше бы он умер!" из французского театра на сцену итальянского и вместо старого Горация вложите их в уста Скапена3, - и они станут шутовскими.

Еще раз измените обстоятельства и представьте себе, что Скапен находится на службе у жестокого, скупого и угрюмого господина и что на них напали на большой дороге трое или четверо разбойников. Скапен обращается в бегство. Его господин защищается, но, уступая численному превосходству, он вынужден тоже бежать. Скапену приходят сообщить, что его господин спасся. "Как! - восклицает Скапен, обманутый в своих ожиданиях. - Значит, ему удалось бежать? Трус проклятый!.." - "Но, - возражают ему, - что же ты хотел бы, чтобы он сделал, будучи один против троих?" - "Лучше бы он умер!" - отвечает Скапен. И слова "Лучше бы он умер!" становятся забавными. Можно считать, таким образом, установленным, что красота появляется, возрастает, изменяется, угасает и исчезает вместе с отношениями, как мы уже говорили выше.

«Но что вы понимаете под "отношением"? - спросят меня. - Называть прекрасным то, что никогда им не считалось, - не значит ли это произвольно изменять значения слов? Нам представляется, что в нашем языке понятие прекрасного всегда связано с представлением о величии и что указать как на его специфический признак на качество, которое свойственно бесконечному множеству явлений, не обладающих ни величием, ни возвышенностью, вовсе не означает определить прекрасное. Г-н Круза4, без всякого сомнения, погрешил против истины, когда перегрузил свое определение прекрасного таким большим количеством признаков, что оно оказалось применимым лишь к очень небольшому числу явлений; но не значит ли впасть в противоположную ошибку - сделать его настолько общим, что оно начинает казаться охватывающим буквально все явления, включая даже бесформенную груду камней, сваленных как попало на краю каменоломни? Все предметы, - могут добавить наши противники, - допускают отношения между собою, между своими частями, а также с другими предметами, и не существует таких предметов, которые бы не могли быть под- чинены порядку, правильности и симметрии. Законченность - качество, которое может быть свойственно всему, но с красотою дело обстоит иначе: она свойственна лишь небольшому числу предметов».

Вот, мне кажется, если не единственное, то, по крайней мере, самое сильное возражение, которое может быть мне сделано, и я постараюсь на него ответить.

Установление отношения вообще - это операция нашего ума, который рассматривает определенный предмет или качество постольку, поскольку этот предмет или качество предполагают существование другого предмета или другого качества. Например, когда я говорю, что Пьер - хороший отец, я рассматриваю его с точки зрения такого качества, которое предполагает существование другого, а именно качества сына.Так же обстоит дело и с другими отношениями, каковы бы они ни были. Отсюда следует, что хотя отношение устанавливается лишь нашим умом, восприятие его имеет свое основание в самих вещах. Поэтому я могу утверждать, что данная вещь содержит в себе реальные отношения всякий раз, когда она наделена качествами, которые существо, состоящее, подобно мне, из тела и разума, не может постигнуть, если не предположить существование других вещей или других качеств либо в самой вещи, либо вне ее; и я должен буду подразделить отношения на реальные и на их восприятия. Но существует еще третий род отношений, а именно отношения интеллектуальные или придуманные - те, которые человеческий ум как бы влагает в предметы. Скульптор бросает взор на глыбу мрамора, - и его воображение, более быстрое, чем его резец, освобождает ее от всех лишних частей и прозревает в ней фигуру; но это лишь воображаемая или придуманная фигура. То, что воображение скульптора рисует себе в куске мрамора, он мог бы начертить воображаемыми линиями в пространстве. Философ бросает взор на беспорядочно набросанную груду камней - и уничтожает мысленно все части этой груды, которые делают ее неправильной, в результате чего из нее выступает шар, куб или другая правильная фигура. Что это означает? То, что хотя рука художника и может нанести рисунок лишь на твердую поверхность, мысленно он может перенести это изображение на любое тело. Даже больше, чем на любое тело: в пространство, в пустоту! Но если изображение - либо перенесенное мысленно в пространство, либо добытое воображением из самых бесформенных тел - может быть прекрасным или безобразным, то этого нельзя сказать о том идеальном полотне, на которое мы его нанесли, или о том бесформенном теле, откуда мы его извлекли.

Когда я говорю, что вещь прекрасна благодаря отношениям, которые мы в ней замечаем, то я говорю не об интеллектуальных или при- думанных отношениях, которые наше воображение может вложить в нее, но о присущих ей реальных отношениях, которые обнаруживает в ней наш ум с помощью наших чувств.

Однако я утверждаю, что, каковы бы ни были отношения, именно они создают красоту, - не в том узком смысле, в каком "миловидное" составляет противоположность "прекрасного", но в смысле, смею сказать, более философском и более сообразном как со всеобщим понятием прекрасного, так и с природой языка и самих предметов.

Если у кого-нибудь хватит терпения, чтобы собрать все предметы, которые мы называем прекрасными, он легко убедится, что среди них найдется бесконечное множество таких, на незначительность или величие которых мы не обращаем никакого внимания. Незначительность или величие предмета безразличны для нас всякий раз, когда он одинок или когда, хотя он и представляет собой один из образчиков многочисленного вида, мы рассматриваем его как нечто самостоятельное. Разве тот, кто сказал про первые стенные или карманные часы, что они прекрасны, обращал внимание на что-нибудь, кроме их механизма и отношения их частей между собой? Когда мы теперь говорим, что часы прекрасны, разве мы не обращаем внимание только на их употребление и их механизм? Следовательно, если всеобщее определение прекрасного должно быть одинаково пригодным для всех предметов, к которым мы прилагаем этот эпитет, идея величия должна быть из него исключена. Я стремлюсь устранить из понятия прекрасного понятие величия, так как мне кажется, что прекрасному чаще всего приписывалось именно последнее. В математике под изящной задачей понимается задача, решение которой представляет трудность, а под изящным решением - простое и легкое решение трудной и запутанной задачи. Понятия "великое", "возвышенное", "высокое" неприменимы в указанных случаях, где мы охотно пользуемся термином "изящное". Если с этой точки зрения мы обозрим мысленно все предметы, которые мы называем прекрасными, то увидим, что у одного из них отсутствует величие, у другого - полезность, у третьего - симметрия, а у некоторых - даже всякие сколько-нибудь заметные для глаза признаки порядка или симметрии (например, изображения грозы, бури, хаоса); и мы должны будем в конце концов признать, что единственное общее свойство, объединяющее все эти предметы, - понятие отношений.

Но когда мы требуем, чтобы всеобщее понятие прекрасного соответствовало всем предметам, которые мы называем прекрасными, имеем ли мы в виду только свой собственный язык или же говорим обо всех языках? Должно ли это определение соответствовать только тем предметам, которые мы называем "прекрасными" по-французски, или всем тем предметам, которые именуются "прекрасными" по-древнееврейски, по-сирийски, по-арабски, по-халдейски, по-гречески, по латыни, по-английски, по-итальянски и на всех других языках, какие только существовали, существуют и будут существовать? И должен ли философ для того, чтобы убедиться, что понятие отношений - единственное, которое у него остается после применения столь обширного отбора, изучить все эти языки? Не достаточно ли, если он убедился в том, что употребление слова "прекрасное" различается во всех языках; что в одном языке оно применяется к предметам такого рода, к каким его не применяют в другом, но что, в каком бы человеческом наречии оно ни употреблялось, оно всегда предполагает восприятие отношений? Англичане говорят: a fine flavour, a fine woman - красивый запах, красивая женщина. К чему бы пришел какой-нибудь английский философ, если бы, занявшись проблемой прекрасного, он стал основываться на этой причудливости своего языка? Языки создал народ, философу же надлежит исследовать происхождение вещей, и поэтому было бы весьма удивительно, если бы его принципы не оказывались сплошь и рядом в противоречии с обычаями народа. Но принцип восприятия отношений, примененный к природе прекрасного, не испытывает даже этого неудобства, так как он настолько всеобщ, что едва ли есть что-нибудь такое, что не подошло бы под него.

У всех народов, во всех уголках земли и во все времена имелось слово для обозначения цвета вообще и особые слова для обозначения различных цветов и их оттенков. Как должен был бы поступить философ, если бы ему предложили объяснить, что такое "прекрасный цвет"? Он должен был бы, конечно, объяснить происхождение применения термина "прекрасный" к цвету вообще, каков бы он ни был, а затем указать причины, заставившие людей предпочитать один оттенок другому. Сходным образом именно восприятие отношений привело к созданию термина "прекрасное", а соответственно разнообразию отношений и изменениям человеческого ума мы создали выражения: "хорошенькое", "прекрасное", "очаровательное","великое", "возвышенное", "божественное" и бесчисленное множество других, применяемых к явлениям как физическим, так и моральным. Таково происхождение оттенков прекрасного. Я продолжу эту мысль следующим образом.

Когда мы требуем, чтобы общее понятие прекрасного было прило- жимо ко всем прекрасным предметам, имеем ли мы в виду только те, которым это свойство приписывается здесь и в эту минуту? Или мы имеем в виду также и те, которые назывались "прекрасными" пять тысяч лет тому назад, за три тысячи миль отсюда, а также те, которые будут так называть в грядущие века; те, которые мы считали прекрас- ными в детстве, в зрелом возрасте и в старости, те, которые вызывают восхищение цивилизованных народов, и те, которые пленяют дикарей? Должно ли это определение обладать лишь местной, частной и кратковременной истинностью, или же оно должно охватывать все предметы, все времена, всех людей и все местности? Тот, кто станет на эту последнюю точку зрения, тем самым уже значительно приблизится к выдвинутому мною принципу. Ибо мы не найдем другого способа примирить между собой суждения ребенка и суждения взрослого человека: ребенка, для которого, чтобы развлечь его и вызвать его восхищение, достаточно намека на симметрию и подражание, и взрослого человека, которому нужны дворцы и огромные сооружения, для того чтобы он был поражен; нет другого способа примирить между собой суждения дикаря и суждения цивилизованного человека: дикаря, которого пленяют стеклянные бусы, медное колечко или блестящий браслет, и цивилизованного человека, который дарит свое внимание лишь самым совершенным изделиям; нет другого способа примирить между собой суждение первых людей, которые расточали эпитеты "прекрасный", "великолепный" и т.д. шалашам, соломенным хижинам и ригам, и суждения современных людей, награждающих этими выражениями лишь высшие достижения человеческого творчества.

Отождествите красоту с восприятием отношений - и вы получите историю ее развития от начала мира до наших дней. Изберите в качестве отличительного признака красоты в общем смысле слова любое другое свойство, - и ваше понятие прекрасного окажется ограниченным какою-нибудь одной точкой пространства и времени.

Итак, восприятие отношений есть основа прекрасного; именно восприятие отношений выражено в наших языках бесконечным множеством различных наименований, обозначающих разные виды прекрасного.

В нашем языке, как и почти во всех других, слово "прекрасное" часто понимается как противоположность "миловидного". Однако когда мы рассматриваем вопрос о прекрасном с этой новой точки зрения, он становится лишь чисто грамматической проблемой, так как в данном случае речь идет только об уточнении тех представлений, которые мы связываем с термином"прекрасное".

После того как мы постарались показать, в чем заключается источник прекрасного, нам остается объяснить еще происхождение различных человеческих мнений о прекрасном. Это исследование еще более укрепит в глазах читателя наши принципы, так как мы покажем, что причиной всех различий во взглядах людей на прекрасное является многообразие тех отношений, которые мы обнаруживаем в созданиях природы и искусства или которые мы вкладываем в них.

Красота, являющаяся следствием восприятия лишь одного-единст- вениого отношения, обычно представляет меньшую степень красоты, чем та, которая вытекает из восприятия нескольких отношений. Прекрасное лицо или прекрасная картина производят на нас более сильное впечатление, чем отдельный цвет; звездное небо - более сильное, чем сплошная небесная лазурь; разнообразный пейзаж - более сильное, чем открытое поле; здание - более сильное, чем ровная почва; музыкальная пьеса - более сильное, чем отдельный звук. Однако не следует и умножать число отношений до бесконечности: красота отнюдь не будет возрастать пропорционально им. Мы допускаем в прекрасных вещах лишь столько отношений, сколько их может легко и отчетливо уловить тонкий ум. Но что такое тонкий ум? И где находится грань, которая отделяет недостаток отношений в вещах от их избытка? Таков первый источник разнообразия наших суждений. Здесь начинаются споры. Все согласны в том, что существует прекрасное и что оно является результатом уловленных нами отношений. Но когда мы находим, что тот или другой предмет беден или богат, бледен или ярок, пустоват или полон содержания, это уже зависит от глубины познаний у того, кто. этот предмет оценивает, от его опыта, умения судить, размышлять, видеть, от природной широты его ума.

Однако существует немало произведений, в которых художник вынужден использовать большее число отношений, чем их может уловить широкая публика, и достоинство которых поэтому могут вполне оценить только его собратья по искусству, то есть как раз те, которые меньше всего расположены отдать ему должное. Как быть в таком случае с прекрасным? Оно либо будет предоставлено суждению толпы невежд, неспособных его почувствовать, либо же будет оценено несколькими завистниками, которые предпочтут его замолчать. Такова нередко участь крупных музыкальных произведений. Г-н д'Аламбер говорит в своем "Предисловии к Энциклопедии", - предисловии, которое заслуживает того, чтобы быть упомянутым в этой статье, - что автору руководства по игре на музыкальных инструментах следует после этого написать другое руководство, обучающее тому, как следует слушать музыку. А я прибавлю к этому, что после руководств к занятию поэзией или живописью бесполезным было бы создание руководств, обучающих читать книги и смотреть картины; ибо в наших суждениях о некоторых произведениях будет всегда господствовать лишь видимое единогласие, - менее, правда, оскорбительное для художника, чем открытое расхождение в мнениях, но все же весьма прискорбное для него.

Мы можем различать бесконечное множество видов отношений: между ними есть такие, которые усиливают, ослабляют или смягчают одно другое. Сколь различны бывают наши суждения о красоте какого-нибудь предмета в зависимости от того, улавливаем ли мы все отношения или только часть их! Таков второй источник разнообразия наших суждений. Бывают отношения неопределенные и определенные. Чтобы назвать что-либо прекрасным, мы довольствуемся первым из них всякий раз, когда определение этих отношений не является прямой и исключительной задачей одной из наук или одного из искусств. Но если такое определение составляет непосредственную и исключительную задачу одной из наук или одного из искусств, мы требуем не только наличия отношений, но и установления точной величины последних. Вот почему мы говорим: "прекрасная теорема", но не говорим: "прекрасная аксиома", хотя невозможно отрицать, что и аксиома, выражающая определенное отношение, обладает также своей реальной красотой. Когда я в математике утверждаю, что целое больше своей части, я высказываю, без сомнения, тем самым бесконечное множество частных положений о разделении величин; но я отнюдь не предрешаю того, насколько это целое больше своих частей. Это почти то же самое, как если бы я сказал, что цилиндр больше вписанного в него шара или что шар больше, чем вписанный в него конус. Но ведь подлинная и прямая задача математики заключается в том, чтобы определить, насколько одно из этих тел больше или меньше другого, и тот, кто доказал бы, что они всегда относятся между собой, как числа 3, 2, 1, создал бы замечательную теорему. Красота, которая всегда заключается в отношениях, была бы в этом случае прямо пропорциональна, с одной стороны, числу отношений, а с другой стороны - трудности их обнаружения. В теореме, гласящей, что прямая, соединяющая вершину равнобедренного треугольника с серединой его основания, делит угол, лежащий у вершины, на два равных угла, нет ничего удивительного; но теорема, гласящая, что ассимптоты какой-либо кривой беспрерывно приближаются к ней, никогда ее не пересекая, и что расстояния, образуемые отрезком оси, частью кривой, ассимпто- той и продолжением ординаты относятся друг к другу, как некое определенное число к другому, была бы прекрасной. Обстоятельство, которое небезразлично с точки зрения красоты в этом случае и во многих других, - это соединенное действие неожиданности и отношений, имеющее место всякий раз, когда теорема, правильность которой доказана нами, до этого считалась ошибочной.

Есть отношения, которые мы считаем более или менее твердо установленными. Таков определенный рост для мужчины, женщины или ребенка. Мы говорим про ребенка, что он красив, несмотря на то, что он мал. Красивый мужчина должен быть, с нашей точки зрения, обязательно высокого роста. От женщины же мы не требуем этого столь безусловно: мы скорее согласимся назвать красивой маленькую женщину, чем красивым - низкорослого мужчину. Я полагаю, что в этом случае мы не довольствуемся обособленным рассмотрением предмета, но рассматриваем его еще и с точки зрения места, занимаемого им в природе, в великом целом. А так как это великое целое более или менее известно каждому, то каждый из нас создает себе определенный, более или менее точный масштаб для измерения высоты объектов. Однако мы никогда не знаем наверное, правилен ли он. Таков третий источник разнообразия вкусов и суждений в подражательных искусствах. Великие мастера предпочитали, чтобы их масштаб был слишком велик, чем чтобы он был слишком мал; но еще не встречалось двух художников, которые обладали бы вполне одинаковым масштабом, и ни один из них, быть может, не применял масштаба природы.

Интересы, страсти, невежество, предрассудки, привычки, нравы, климаты, обычаи, формы правления, вероисповедания, всякого рода события оказывают свое влияние на окружающие нас предметы; они делают их способными или неспособными пробуждать в нас множество идей, уничтожают в них природные соотношения и устанавливают на их место другие, прихотливые и случайные. Таков четвертый источник разнообразия наших суждений.

Мы судим обо всем на основании того, что знаем и что умеем сами. Все мы, в большей или меньшей степени, подобны тому, кто, почти ничего не зная о живописи, берется критиковать Апеллеса5: пусть мы смыслим только в сапогах, это не мешает нам судить и о ноге, а если мы имеем кое-какое представление о ноге, то беремся судить и о сапогах. Но эту развязность и самонадеянность мы проявляем не только в наших суждениях о произведениях искусства; мы поступаем также и с творениями природы. Для любителя самым красивым из тюльпанов, находящихся в саду, будет тот, у которого он заметит необычайную величину, краски, разнообразие, листок редкой формы, какое-нибудь своеобразие. Но художник, интересующийся эффектами освещения, оттенками, светотенью, формами, относящимися к его искусству, оставит без внимания все те особенности, которыми будет восхищаться наш любитель, и изберет своей моделью такой цветок, который у цветовода не вызвал бы ни малейшего интереса. Различие талантов и познаний - таков пятый источник разнообразия наших суждений.

Душа обладает способностью объединять в одно целое представления, каждое из которых она получила в отдельности, сравнивать между собою предметы, пользуясь для этого представлениями, которые она о них имеет, наблюдать существующие между ними отношения, расширять и суживать свои идеи по своему желанию, рассматривать каждую простую идею в отдельности, хотя бы в нашем ощущении они были слиты вместе. Эта последняя операция нашего ума называется абстрагированием. Идеи телесных субстанций состоят из множества простых идей, которые были слиты в одно целое, когда эти телесные субстанции воздействовали на наши чувства. Лишь разлагая наши чувственные представления на ряд простейших абстрактных идей, мы можем составить определение каждой субстанции. Полученное нами таким путем определение может дать достаточно ясное представление об этой субстанции даже человеку, который никогда не воспринимал ее непосредственно, при условии, если он раньше получил раздельно, с помощью своих чувств, все те простые идеи, которые входят в состав сложной идеи данной субстанции. Но если хотя бы одна из простых идей, входящих в понятие этой субстанции, осталась ему неизвестной и если у него нет чувства, необходимого для ее восприятия, или это чувство непоправимо повреждено, - нет такого определения, которое могло бы возбудить в нем идею о том, что не было им прежде воспринято чувственно. Таков шестой источник разнообразия суждений о красоте, когда самый предмет известен лишь по описанию. Сколько в таких случаях бывает ложных понятий, сколько мнимых понятий об одном и том же предмете!

Но не более согласны между собой люди и в отношении творений человеческого ума. Ведь эти творения всегда выражены знаками; а между знаками едва ли найдется хоть один, который был бы определен достаточно точно и значение которого не казалось бы одному из нас более широким или более узким, чем другому. Логика и метафизика были бы близки к совершенству, если бы мы обладали безупречным словарем нашего языка; но это - труд, выполнения которого нам пока остается лишь пожелать. Раз слова - это краски, которыми пользуются поэзия и красноречие, как можем мы ждать согласия в суждениях о картине, пока не появится согласие в наших суждениях о красках и их оттенках? Таков седьмой источник разнообразия суждений.

Каков бы ни был предмет, о котором мы высказываем суждение, наши симпатии и антипатии, определяемые образованием, воспитанием, предрассудками или искусственно созданной системой идей, основаны на убеждении, что предметы обладают известным совершенством или известным недостатком в отношении тех качеств, для восприятия которых мы одарены соответствующими чувствами и способностями. Таков восьмой источник разнообразия.

Можно смело утверждать, что простые идеи, которые один и тот же предмет возбуждает у различных лиц, так же различны между собой, как симпатии и антипатии этих лиц. В истинности этого убеждает непосредственное чувство. Но если разные лица в один определенный момент расходятся между собой по вопросу о простых идеях, то есте- ственно, что даже один и тот же человек в разные моменты может разойтись с самим собой по тому же вопросу. Наши чувства претерпевают постоянные изменения: сегодня мы плохо видим, завтра мы плохо слышим, и потому в разные дни мы видим, чувствуем, слышим по-разному. Таков девятый источник разнообразия суждений у людей одного и того же возраста - или у одного и того же человека в различные периоды его жизни.

С самым прекрасным предметом могут при случае соединяться неприятные представления. Если вы любите испанское вино, то достаточно вам один раз глотнуть его вместе с рвотным, чтобы проникнуться к нему отвращением: после этого при одном виде его вас уже будет тошнить. Вино сохранило свои отличные свойства, но наше отношение к нему изменилось. Или еще: этот вестибюль по-прежнему великолепен, но в нем лишился жизни мой друг. Этот театр не перестал быть красивым после того, как меня в нем освистали, но стоит мне только на него взглянуть, и я снова уже слышу эти свистки. Когда я вхожу в этот вестибюль, у меня перед глазами сл оит мой умирающий друг, и вот красота вестибюля для меня пропала. Таков десятый источник разнообразия суждений, проистекающий из того, что главной идее сопутствуют случайные представления, от которых нам ее невозможно бывает отделить: Post equtem sedet atra сига6.

Когда мы имеем дело со сложными предметами, в которых сочетаются формы природные и искусственные, например с архитектурными сооружениями, парками, декоративным использованием природных данных и т.п., - наши симпатии бывают основаны на иного рода ассоциациях идей, отчасти имеющих разумное происхождение, отчасти зависящих от прихоти. Какая-нибудь смутная аналогия с походкой, криком, очертаниями, окраской существа или предмета, способного причинить нам зло, взгляды, господствующие у нас на родине, привычки наших соотечественников и т.п. - все это влияет на наши суждения. Не подобного ли рода причины заставляют нас считать слишком яркие и резкие краски признаком тщеславия или какой-нибудь другой дурной наклонности ума и сердца? Не распространена ли высокая оценка известных форм среди крестьян или вообще людей, профессия, занятия, характер которых вызывают у некоторых людей антипатию или пренебрежительное отношение? Эти привходящие идеи помимо нашей воли возникают у нас вместе с представлениями о цвете и форме, и мы высказываемся против данного цвета или данной формы, хотя в них самих нет ничего для нас неприятного. Таков одиннадцатый источник разнообразия наших суждений.

Существует ли все-таки в природе что-нибудь такое, что могло бы всеми людьми единодушно быть признано прекрасным? Быть может, строение растений? Или механизм животных? Или вселенная? Но разве те самые люди, которые больше всех изумляются отношениям, порядку, симметрии, связям, господствующим между частями этого великого целого, не вынуждены утверждать, - раз они не знают той цели, которую ставил творец при его создании, - что оно совершенно прекрасно в силу одних только свойственных им представлений о божестве? И разве они не рассматривают это творение как шедевр главным образом потому, что создатель его, по их мнению, обладал достаточным могуществом и волей для его создания? Но сколько известно случаев, когда мы не имеем никакого права из одного только имени мастера делать заключение о совершенстве его творения, и тем не менее именно по этой причине восхищаемся им! Эта картина написана Рафаэлем - и для нас этого достаточно. Таков двенадцатый источник если не разнообразия, то, по крайней мере, ошибок в суждениях.

Наши мнения как будто меньше расходятся, когда речь заходит о красоте существ фантастических, как, например, сфинкс, сирена, фавн, Минотавр, идеальный человек и т.п. В этом нет ничего удивительного, так как, хотя эти воображаемые существа созданы нами в сущности на основании отношений, которые мы наблюдаем в реальных существах, тем не менее тот образец, на который они должны походить, рассеян по всем произведениям природы: он одновременно повсюду и нигде.

Как бы ни обстояло дело со всеми указанными причинами различия наших суждений, это не дает нам права думать, что реальное прекрасное, которое состоит в восприятии отношений, является химерой. Применение этого принципа может изменяться до бесконечности, и его случайные вариации могут породить немало диссертаций и литературных войн, но самый принцип не становится от этого менее прочным. Быть может, на всей земле не найдется двух людей, которые увидели бы в каком-нибудь одном предмете те же самые отношения и которые приписали бы ему одну и ту же степень красоты. Но если бы нашелся хоть один человек, на которого никакой вид отношений не производил бы впечатления, мы бы сказали, что это полнейший идиот. А если бы он оказался нечувствителен хотя бы лишь к некоторым видам отношений, это свидетельствовало бы о наличии какого-то существенного порока в его организации. Во всех этих случаях мы остались бы столь же далеки от скептицизма, ибо в нашу пользу свидетельствовал бы весь остальной человеческий род.

Прекрасное не всегда является результатом разумной причины. Движение часто порождает как в отдельно рассматриваемом предмете, так и в ряде предметов, сравниваемых нами между собою, поразительное множество самых удивительных отношений. Кабинеты есте- ственной истории содержат огромное число примеров, подтверждающих это. Отношения являются здесь результатами сочетаний, которые, по крайней мере для нас, носят случайный характер. Природа, как бы забавляясь, в сотнях случаев подражает произведениям искусства. Право, можно было бы задать себе вопрос - если не о том, имел ли основание философ, который был выброшен бурей на берег неведомого острова, воскликнуть при виде нескольких геометрических фигур: "Мужайтесь, друзья мои, я вижу следы человека!", - но о том, сколько следует нам уловить в предмете отношений, чтобы получить полную уверенность, что перед нами - произведение художника; или о том, при каких условиях один недостаток симметрии может считаться свидетельством более веским, чем вся сумма наличных отношений; или еще: в какой зависимости между собою находятся время действия случайной причины и отношения, наблюдаемые в произведенных ею результатах; и наконец: существуют ли, кроме творений всемогущего, еще какие-нибудь случаи, когда число отношений не может быть никогда уравновешено числом бросков, рассматривающих эти отношения.