ПРЕДИСЛОВИЕ

Среди выдающихся экономистов прошлого найдется немало имен, чье творчество невозможно представить себе, ограничившись исключительно областью экономической науки. Среди них по праву занимает свое место всемирно известный экономист рубежа XIX-XX вв., наш замечательный соотечественник М.И.Туган-Барановский.

М.И.Туган-Барановский вступил в общественно-политическую и научную жизнь страны в 90-е it. XIX в. — один из наиболее насыщенных, ярких и противоречивых периодов нашей истории. Он был потомственным дворянином, ведшим свой род от татарских ханов (Туган) и польских шляхтичей (Барановских), но, как и большинство российских интеллигентов той эпохи, жил мечтой о новой, свободной России. Уроженец харьковской губернии (родился 8 января 1865 г.), Михаил Иванович получил классическое образование и первоначально сферой своей деятельности избрал естественные науки, поступив на физико-математический факультет университета. Однако, постепенно интерес М.И. Туган-Барановского все более смещался в сторону социальных наук, и в итоге, почти одновременно с завершением своей физико-математической специализации, он сдает экстерном экзамены по курсу юридического факультета, в рамках которого в то время преподавались экономические науки. Лавры на новом поприще пришли к Михаилу Ивановичу практически сразу — мировую славу экономиста снискала ему уже первая крупная работа — защищенная в качестве магистерской диссертации книга «Промышленные кризисы»[1], всего через несколько лет после выхода в свет переизданная на немецком, а затем и французском языках. Прошло всего четыре года, а свет увидел уже новый фундаментальный труд «Русская фабрика в прошлом и настоящем»[2], заставивший заговорить об авторе как об одном из наиболее крупных представителей антинароднического направления в русской общественной мысли тех лет.

Казалось бы, фортуна благоволила к совсем еще молодому экономисту, открывая перед ним двери блестящей карьеры на поприще чистой науки, преподавательской деятельности, государственной службы. Однако судьба распорядилась иначе. За участие в студенческих волнениях приват-доцент Петербургского университета был выслан из столицы, лишен места на университетской кафедре, отправлен под полицейский надзор. Вернуться в эпицентр политической жизни России ему удалось лишь после поражения революции 1905 г. В этот период, работы Туган- Барановского, не теряя своей фундаментальности, начинают приобретать все более острый, политический характер, и все чаще начинает в них звучать столь нехарактерная для экономистов философская проблематика.

Само по себе обращение ученого к философии было далеко не редким явлением для России тех лет, как будто специально подтверждавшей гегелевский афоризм о «сове Минервы, которая вылетает только в сумерках». Однако философская позиция Туган-Барановокого стоит во многом особняком среди мировоззренческих идей, занимавших отечественную интеллигенцию на рубеже XIX — XX столетий. Популярные в те годы различные направления мистицизма, которым отдал дань даже такой титан мысли, как Вл.Соловьев, оставили Туган-Барановского абсолютно к себе равнодушными не нашло отклика в душе и повальное увлечение петербургской и московской «богемой» различными направлениями фрейдизма, символизма, иррационализма... Не в большей степени его влекли весьма распространенные среди ученых тех лет идеи субъекгивно- идеалистической философии Маха и Авенариуса, а также различные варианты естественно-научного материализма. И даже такой кумир Европы начала века, как Ф.Ницше, был для Михаила Ивановича не более, чем лишь одним из видных представителей философского волюнтаризма. Подобное отношение Туган-Барановского к господствующим идейным течениям своего времени явилось отнюдь не случайным — его интерес к философии не был, как для большинства российских интеллигентов, связан с радикальной утратой духовых ценностей и ориентиров — напротив, в его лице мы видим перед собой уникально цельную и устойчивую натуру с гуманистическим мировоззрением, основные принципы которого на протяжении всей жизни ни разу не были поставлены им под сомнение.

Как критик абсолютистских притязаний научной рациональности, Туган-Барановский всего ближе был, естественно, к Канту — философу, на протяжении всей жизни вызывавшему в душе русского экономиста неподдельный восторг. Тем не менее, кантианской в строгом смысле слова его позицию назвать нельзя — как в отличие от современного ему европейского неокантианства (баденская и марбургская школы), так и от немногих представителей этого направления в России (А.И. Введенский, И.И. Лапшин), Михаил Иванович никогда не разделял общий для них гносеологический скептицизм — известное учение о непознаваемой «вещи в себе». Как ученый-пракгик, он не мог позволить себе роскоши сомневаться в объективности результатов науки, но тем интереснее только становится его приверженность кантовскому этическому учению, всецело выросшему из абсолютной противопоставленности в трансцендентальном идеализме внутреннего мира челове- ческого «Я» внешнему чувственному миру.

Фундаментальную гносеологическую проблему Туган- Барановский видел отнюдь не в том, что наука в принципе не способна дать человеку объективные и при этом теоретически строгие знания о мире, а в том, что такое знание никогда не может быть абсолютно полным и, следовательно, исключающим человеческую деятельность, основанную на свободном, ничем не детерминированном целело- лагании. Поясняя свою точку зрения, он любил приводить в пример движущегося темной ночью путника, которому необходим фонарь, освещающий дорогу, и звезда, указывающая путь.

Туган-Барановский считал кантовское учение об этическом идеале непревзойденным шедевром общественной мысли Нового времени. Однако и в отношении к своему любимому философу его пытливая натура не позволяла ему довольствоваться ролью ортодоксального последователя и ученика. «...Только стройная, строгая, неумолимо последовательная и логичная теория Канта дает прочное, как гранит, обоснование требования равенства... Правда, сам Кант, давший незыблемое теоретическое обоснование социализма, отнюдь не был социалистом. В своей «Метафизике нравов» он защищает право частной собственности на землю и другие средства производства. Но если есть какое-либо положение, твердо установленное социалистической критикой, то это то, что право частной собственности на средства производства, по неумолимым законам хозяйства, неизбежно превращается в право эксплуатации одними людьми других, неизбежно ограничивает свободу личности трудящегося человека, обращает в пустую юридическую фикцию прирожденное равенство всех. Иными словами, частная собственность на средства производства несовместима с правом человека на свободу и равенство»[3].

Социализм как этическое учение является одной из центральных тем философского творчества Туган-Барановского. Одна из интереснейших и самобытных его идей — представление о социализме как «надысторическом идеале человечества», содержание которого менялось из века в век, но в котором во все времена концентрировались предельно всеобщие представления той или иной эпохи о разумном и справедливом. В рамках такого подхода русский экономист получил возможность ввести проблематику социализма в контекст фундаментального философского поиска, со времен Платона и вплоть до Канта и Гегеля одним из эпицентров которого был вопрос об объективном содержании человеческих идеалов — содержании, источником которого не может быть окружающий мир, ибо идеалы не выводятся из действительности, а предписываются ей.

Наиболее неожиданным для современного читателя окажется, вероятно, связанное с таким подходом отношение Туган-Барановского к деятелям утопического социализма и их учениям — отношение, не имеющее ничего общего с привычной для нас высокомерной характеристикой их ісак беспочвенных мечтателей-фантазеров, не обла- давшиюякобы научным методом для изучения социальной действительности. С последним утверждением русский экономист был в корне несогласен, чрезвычайно высоко оценивая вклад утопистов в развитие социальной науки, однако величайшую их заслугу он усматривал в создании нового социального идеала, разработку которого Туган- Барановский считал самым выдающимся достижением общественной мысли XIX столетия. Конечно, наука выросла на противопоставлении себя мечте, однако именно в мечте человека, в вечной устремленности рода людского к высшим идеалам усматривал русский ученый основания самой возможности человеческой свободы. В своих работах об утопистах, Михаил Иванович предстает перед нами не только как строгий критик, беспристрастно оценивающий объективный вклад предшественников в развитие своей науки, но и как блестящий писатель-публицист, писатель- биограф, с мастерством настоящего художника раскрывающий перед читателем все богатство талантов этих великих людей.

Совершенно иначе сложились отношения известного экономиста с наиболее влиятельным в те годы социалистическим течением — научным социализмом, к каковому себя относили последователи Маркса. Человек, известный впоследствии у себя на родине как «легальный марксист», Михаил Иванович не раз отнюдь недвусмысленно определял свое отношение к автору «Капитала»: «...Мое отношение и Марксу, — писал он, — остается прежним: отношением отнюдь не противника, но и не ученика, а самостоятельного исследователя. В своем научном мировоззрении я много взял у Маркса, но многое и отвергнул, не считая себя обязанным идти чужими путями, но отыскивая свой собственный»[5].

Что касается вклада Маркса в экономическую науку, то его Михаил Иванович оценивал чрезвычайно высоко, особенно выделяя учение о товарном фетишизме, о концентрации и централизации капитала, а также теорию воспроизводства, изложенную во втором томе «Капитала». Однако из анализа последней русский экономист делал вывод, прямо противоположный выводам классического марксизма: причина кризисов, периодически потрясающих капиталистическую экономику и в наиболее наглядной форме возвещающих об имманентной ограниченности этого способа производства, коренится вовсе не в абсолютном недопотреблении народных масс, а в диспропорциональном развитии базовых отраслей хозяйственной системы. Критика взглядов Ф.Энгельса на эту проблему и, особенно, полемика с К.Каутским и РЛюксембург были на редкость острыми и бескомпромиссными, ибо ошибки в решении данного вопроса влекли за собой, по мнению Туган-Барановского, совершенно неадекватные представления о фундаментальных движущих силах перехода от капитализма в социализм. Позиция «имманентного недопотребления» вела, прежде всего, к совершенно неприемлемому для русского мыслителя выводу об абсолютной экономической предопределенности гибели капитализма — гибели, предвидимой в силу этого, с сугубо научной строгостью и достоверностью.

Если вдуматься, то сомнения русского экономиста покажутся весьма правомерными: возможно ли, чтобы социализм, будучи царством свободы, всецело возник по законам жесткой необходимости? «Капиталистическое хозяйство, — писал по этому поводу Туган-Барановский, — не заключает в себе моментов, которые могли бы сделать его дальнейшее существование невозможным... Я не допускаю возможности наступления такого экономического положения, при котором капиталистическая организация хозяйства стала бы экономически невозможной, и из капиталистического пепла возродился бы, как Феникс, новый общественный строй... Капитализм никогда не умрет естественной смертью — ему может быть нанесен смертельный удар лишь мыслью и волей человека»[6]. И все же, гибель капитализма не только возможна, но и неизбежна — правда, не в силу абсолютных границ его экономического роста, а в силу неизбежности развития при его господстве идеалов человеческой свободы, распространения правовых и этических воззрений, признающих всякую человеческую личность, без различия, высочайшей ценностью мироздания. Буржуазное общество, объективно низводя человека до простого хозяйственного средства, превращая его в простой придаток самовозрастания капитала, вступает, тем самым, в чудовищное противоречие со своим собственным этическим мировоззрением, что и предопреде- ляет его неотвратимую гибель. Как ни парадоксально, но эта гибель, хотя и неизбежна, однако не может быть предвидима с сугубо научной строгостью и всецело научным путем — там, где речь заходит о свободе, наука, знающая лишь необходимость, оказывается бессильной. Поэтому обоснование неизбежности социализма по своему внутреннему, логико-метафизическому существу, оказывается в концепции Туган-Барановского весьма близким знаменитому кантовскому моральному доказательству Божьего бытия', изначально утверждающему свой вненаучный статус, но, при этом, претендующему на строгую обоснованность своего утверждения. Думается, что поклонники творчества великого кенигсбержца найдут немало пищи для размышлений, сопоставив эти два, на первый взгляд относящиеся к совершенно разным предметам, доказательства.

Всецело научная ориентация марксизма, отказ последнего от сознательного использования в своих программах ценностного подхода рассматривались Туган-Барановским как наиболее слабые черты этого учения — черты, не позволившие сформироваться в рамках этой школы самостоятельной позитивной («положительной») концепции социалистического строя будущего. Отсюда вытекал и беспощадный вывод русского экономиста. «Насколько творчество выше критики, настолько утописты выше своих продолжателей — критиков капиталистического строя — Пру- дона, Родбертуса и Маркса. И если Маркс заставил надолго забыть своих более великих (!) предшественников и учителей, то это лишь потому, что условия исторической жизни выдвинули в наше время на первый план классовую политическую борьбу, значения которой не понимали утописты»[7]. Читатель настоящего сборника имеет возможность познакомиться с интереснейшими и во многом неожиданными оценками Туган-Барановским жизни и учений этих трех мыслителей в очерках, объединенных под общим названием «Критический социализм».

Особенно непривычной для отечественного читателя окажется, вероятно, характеристика самой личности Маркса — характеристика, имеющая весьма мало общего с известными у нас воспоминаниями Либкнехта, Бебеля, Мерин га о «простоте и человечности» автора «Капитала».

«Каким глубоким контрастом является душевный облик Маркса сравнительно с обликом великих утопистов! Непобедимая любовь к людям Оуэна, рыцарское благородство Сен-Симона, вдохновенные мечты Фурье о прекрасном гармоническом строе будущего — все эти движущие сиЛы идеалистического мировоззрения утопистов были чужды Марксу... Чувство любви к людям ему было мало доступно. Но зато он был чрезвычайно способен к вражде — и вражда к угнетателям заменяла в его душе любовь к угнетенным»[8].

Несмотря на столь беспощадную характеристику личных качеств родоначальника научного социализма, специально посвященный ему очерк «Маркс» содержит в себе один из лучших в мировой литературе вариантов целостного и при этом краткого критического изложения его учения. Единственное, на что здесь следует обратить внимание читателя — Туган-Барановский, как и его современники, не имел возможности быть знакомым со всеми философскими произведениями Маркса, из которых важнейшие философские труды увидели свет лишь в середине 20 в. В итоге, в работе русского экономиста нередко можно встретиться с практически полным отождествлением философских позиций Энгельса и Маркса — отождествлением, ставшим далеко не бесспорным после публикации рукописного наследия автора «Капитала».

Весьма скептическое отношение Туган-Барановского к перспективам применения науки для раскрытия образа будущего общества привело, вполне естественно, к тому, что симпатии русского экономиста оказались на стороне противостоящего марксизму течения — так называемого «этического социализма» К.Форлендера и Э.Бернштейна, развивавшего идеи Канта о взаимодополнительности научного и этически-ценностного подходов применительно к социально-созидающей деятельности человека. Именно на базе данного учения сформировалось набиравшее в те годы силу ревизионистское крыло в социал-демократии, и как раз в качестве приверженца этого течения общественной мысли Туган-Барановский рассматривался, обычно, в марксистских кругах — Карл Каутский, отдавая должное таланту этого ученого, назвал его как-то раз даже «умней- шей головой ревизионизма[9]. Но достаточно обратиться к собственным размышлениям Михаила Ивановича, особенно ярко представленным в его небольшой статье «Кант и Маркс», чтобы увидеть, насколько сам он был далек от приятия главных положений этого направления и, прежде всего — весьма популярной в начале века идеи непосредственного дополнения научной теории Маркса этическим идеализмом Канта[10]. И, думается, не будет преувеличением сказать, что все творчество Туган-Барановского в области теории социализма было направлено на разрешение этого противоречия, на новый, органический синтез социальной науки и социального идеала, который он бесстрашно осуществлял, невзирая на неизбежно возникающие в ходе этого парадоксы.

Своеобразным итогом поисков Михаила Ивановича в этой области стала одна из его последних работ — книга «Социализм как положительное учение», написанная весной-летом 1917 г. и вышедшая в свет уже в послеоктябрьский период. Историческая обстановка создания придает этой книге особый пафос: негативный, нацеленный всецело на критику буржуазного общества период в развитии российского социализма, по мнению Туган-Барановского, завершался, выдвигая на первый план задачу позитивного социального творчества. «Все теперь говорят о социализме, — читаем мы на первых страницах книги, — но многие ли соединяют с этим словом вполне определенные представления? Задача этой небольшой книги — охарактеризовать сущность социализма как определенного учения о новой форме общественного строя»[11]. Михаил Иванович, будучи искренним социалистом всю жизнь, усматривал, тем не менее, величайшую опасность в том, что за строительство будущего общества брались люди, не имевшие о нем сколько-нибудь целостных представлений. Пройдет семь десятилетий, и вожди нового строя во всеуслышание заявят всему миру, что мы не знаем общества, в котором живем, и россиянам останется лишь в очередной раз вспомнить старую библейскую истину о пророках, которых нет в своем отечестве, тем более что позитивная программа со- циализма Туган-Барановекого и по сей день не может не поражать своей детальной продуманностью и реализмом.

Оценивая наиболее популярную в то время модель социализма — государственный социализм, он, наряду с ее позитивными чертами, отмечал и принципиальные трудности, неизбежно возникающие при его осуществлении — прежде всего, отсутствие в рамках такого хозяйства регулирующей функции рынка, что предъявляет особые требования к научному управлению и планированию экономики. То, что для большинства социалистов оставалось лишь благим пожеланием, адресуемым к руководителям будущего общества, превратилось для русского экономиста в фундаментальную научную проблему, которую он стремился решить, предприняв одну из первых в истории попыток объединения трудовой теории стоимости и теории предельной полезности. Другой серьезнейший вопрос — неизбежное ограничение при государственном планировании творческой самодеятельности людей, избежать которого, с точки зрения Туган-Бараноаского, можно будет лишь через развитие различных форм кооперации — в области последней, кстати говоря, он был всемирно признанным специалистом своего времени, и на протяжении всей жизни рассматривал ее в качестве самой перспективной формы хозяйственной реализации творческой свободы человека. Не остались без внимания Михаила Ивановича и такие, вставшие впоследствии со всей остротой проблемы, как сущность денег при социализме, принципы его правовой системы, отношение нового общества к духовным ценностям мировой культуры и многое другое.

Особый блок работ Тутан-Барановского посвящен России, которая на протяжении всей жизни была одной из главных тем как его экономического, так и социально- философского творчества. Хотя уже в своих ранних работах Михаил Иванович заявил себя в качестве бесспорного сторонника прозападнического направления в русской мысли, проблема уникальности России и специфики ее пути всегда рассматривалась им в ряду наиболее фундаментальных вопросов того времени. Подобно большинству своих современников, одну из интереснейших отличительных черт России он усматривал в особой, ни с какой другой страной не сопоставимой ролью интеллигенции в ее жизни, явившейся, в силу парадоксального стечения обстоятельств, основным носителем социалистических идеалов на русской почве. Как экономист, причем навсегда сохранивший в своем подходе следы историко-материалистической школы Маркса, Туган-Барановский искал причины принципиального отличия отечественной интеллигенции от ее западного аналога в особенностях хозяйственного развития России. В качестве главной отличительной черты последнего он выделял практически полное отсутствие в истории российской промышленности стадии цеховой организации городского ремесленного производства — стадии, породившей в Европе могучий слой мелкой буржуазии. Именно этот класс, по мнению Туган-Барановского, в течение нескольких столетий формировал духовный облик западного общества, в силу чего интеллектуальное сословие в развитых европейских странах изначально имело четкую классовую ориентацию. Интеллигенция России имела совершенно другие корни, однозначно не связывавшие ее с какими-либо определенными классами, и кроме того, мощнейшая тоталитарная власть практически не оставлявшая места самостоятельной политической жизни, делала излишней идеологическую защиту классовых интересов. Именно этими особенностями и было обусловлено надклассовое, идеалистически-гуманистическое мировоззрение русской интеллигенции, закономерно, по мнению Туган-Барановского, порождавшее в ее среде симпатии к социализму.

Как экономист, трезво оценивающий объективные возможности окружавшей его действительности, он прекрасно понимал всю оторванность этого мировоззрения от реальных потенций России, неоднократно предупреждая об опасностях, таящихся в преждевременных социалистических преобразованиях. «В неподготовленной социальной среде, — писал, словно заглядывая в будущее, Туган-Барановский, — социализм, вместо того, чтобы стать царством свободы и всеобщего богатства, должен стать царством рабства и всеобщей нищеты»[12]. Но как философ, на протяжении всей жизни размышлявший о фундаментальной позитивной роли социальных идеалов в развитии общества, он, естественно, не мог разделить прозвучавшего со страниц сборника «Вехи» призыва к тотальному покаянию якобы погнавшейся за социальными химерами интеллигенции — в бескорыстной устремленности соотечественников к вы- с пі им духовным идеалам он усматривал прообраз завтрашнего дня интеллектуального сословия Европы. Конечно, придирчивый читатель без труда сумеет отыскать в такой позиции следы кантовского дуализма, но насколько рельефнее, многоплановой, проблематичнее оказывается в итоге этого дуализм многочисленных монистических концепций (от веховцев до большевиков), которыми была столь богата дореволюционная Россия!

Сам Михаил Иванович был настоящим русским интеллигентом, и все сказанное им о лучших представителях отечественной культуры с полным правом может быть отнесено к нему самому. Несмотря на свои фундаментальные научные труды, он, как мы видели, не превращался никогда в холодного мыслителя, отстраненно и бесстрастно взирающего на естественный ход вещей. Многие его ученики не раз говорили в своих воспоминаниях о, казалось бы, взаимоисключающем сочетании в характере Туган-Барановского рациональной научной строгости и доходящего порой до детской наивности самого искреннего идеализма. Именно поэтому идеализм Оуэна и Фурье, Канта и даже Платона находил у русского экономиста не только понимание, но и самый живой душевный отклик. По своей натуре Михаил Иванович был, бесспорно, религиозным человеком, однако при этом вряд ли можно говорить или даже вести спор (как в случае с Вл. Соловьевым), о его принадлежности к какой-либо определенной конфессии. «Религиозность М.И., — вспоминал ВПОС7ІЄДСТВИИ о своем учителе известнейший русский экономист НД.Кондратьев, — носила в высшей степени индивидуальный, возвышенный и эстетический характер. Во всяком случае, М.И. как человек интуитивного уклада, мало склонный к созданию целостной и негибкой системы «сакральных» догматов был чужд фанатизма и обладал исключительной веротерпимостью»[13].

Но при всем этом Туган-Барановский сумел избежать соблазна, которому поддалось немалое число его современников, разочаровавшихся в традиционных вероисповеданиях и объявивших социализм новой религией. «...Никогда не получит гармоничного примирения основное про- тиворечие человеческой жизни, — писал он, — между беспрерывностью стремлений нашего духа и ограниченностью наших сил и нашего личного существования. ...В этом вечная основа религии. Вот почему социализм не может и не должен стать новой религией... Как религия социализм жалок и беспомощен — разве он может преодолеть беспредельность пространства и времени? Разве социализм может преодолеть смерить?»[14]. Но является ли подобное противопоставление единственно возможным итогом философских поисков Туган-Барановского, в особенности, если вспомнить, что для негой религия и социализм в конечном счете имели единый корень — этическое чувство? Думается, что и эта проблема, далеко не утратившая своей актуальности сегодня, даст немало пищи для размышлений нашим современникам, не желающим отворачиваться от фундаментальных вопросов человеческого бытия.

М.И.Туган-Барановский умер в 1919 г. в поезде по дороге в Париж, между Киевом и Одессой, от приступа грудной жабы — умер, когда ему было всего 54 года. В многочисленных некрологах потрясенные этой неожиданной и нелепой смертью современники прочили бессмертную жизнь произведениям ученого как в России, так и во всем мире. О том, насколько они оказались правы в отношении западных стран, думается, красноречивее всякого комментария свидетельствует приводимая в конце настоящего сборника полная библиография трудов М.И.Туган-Бара- новского. И сколь же горько видеть в этом списке нам, его соотечественникам, что последняя работа, изданная у него на родине в доперестроечный период, датируется 1938 годом! Сегодня нам остается надеяться, что выход в свет настоящего сборника явится далеко не последним шагом в обретении россиянами своей собственной истории, а, вместе с ней, и полноправной надежды на лучшее будущее!