ПРЕДИСЛОВИЕ
Следующая ниже басня, в которой только что сказанное мною излагается более подробно, была напечатана примерно восемь лет назад в брошюре, называвшейся «Возроптавший улей, или Мошенники, ставшие честными» и стоившей шесть пейсов; а вскоре она появилась в пиратских изданиях и продавалась по полпенса за штуку.
После первого издания «Басни» мне случалось встречаться с несколькими людьми, которые либо преднамеренно, либо по незнанию неправильно истолковали замысел автора, утверждая, что вся она представляет собой сатиру на добродетель и нравственность и написана с целью поощрения порока. Это заставило меня принять решение сообщить тем или иным способом читателю о том подлинном намерении, с которым была написана эта маленькая поэма, если ее будут когда-либо перепечатывать.
Я удостаиваю эти немногие, кое-как связанные между собой строчки названием «поэма» не для того, чтобы читатель ожидал панти в них какую-либо поэзию, а просто потому, что они зарифмованы и я даже, признаться, нахожусь в затруднении относительно того, как их назвать. Ибо они не представляют собой пи героической поэмы, ни пасторали, ни сатиры, пи бурлеска, пи ироикомиче- ской поэмы; чтобы назвать их повестью, в них должно быть какое-то правдоподобие, и в целом произведение довольно-таки длинновато для басни. Я могу сказать о них только, что эти неумелые стихн представляют собой историю, которую, не имея ни малейшего стремления претендовать на остроумие, я попытался изложить столь простым и доступным языком, на который я только способен. Читателю предоставляется полное право назвать их так, как ему заблагорассудится. О Моптене 1 говорили, что он довольно хорошо разбирается в человеческих недостатках, но не знаком с превосходными свойствами человеческой натуры. Если обо мне скажут не хуже, я буду думать, что принес пользу.Какую страну мира следует понимать под пчелиным ульем, представленным здесь? Из того, что говорится о ее законах и устройстве, о славе, богатстве, могуществе и трудолюбии ее обитателей, ясно, что это должна быть большая, богатая и воинственная нация, счастливо управляемая ограниченной монархией. Поэтому та сатира на людей различных профессий и занятий, почти всех состояний и положений в обществе, которая встретится в следующих ниже строчках, предназначается не для того, чтобы указать на каких-то конкретных лиц и нанести им обиду, а лишь для того, чтобы продемонстрировать низменные свойства отдельных частей, составляющих вместе ту благотворную смесь, каковой является хорошо организованное общество; цель всего этого — превознести чудесную силу политической мудрости, с помощью кото- рой из самых презренных частей создан такой великолепный механизм. Ибо главная цель «Басни» (как это кратко объяснено в морали) заключается в том, чтобы показать невозможность наслаждаться всеми самыми изысканными жизненными удобствами, которыми располагает трудолюбивая, богатая и могущественная нация, и одновременно обладать всеми благословенными добродетелями и невинностью, которых можно пожелать разве что в золотом веке; и далее разоблачить неразумность п безрассудство тех людей, которые стремятся быть богатыми и процветающими и на удивление жадны до всех благ, которые в качестве таковых они могут получить, и в то же время всегда ворчат и громогласно порицают те пороки и неудобства, которые с начала мира и но сей день неотделимы от королевств и государств, когда-либо прославившихся своей силой, богатствами и цивилизованностью (politeness).
Чтобы осуществить задуманное, я сначала слегка касаюсь некоторых недостатков и порочных склонностей, в которых обычно обвиняются люди определенных профессий и занятий.
После этого я показываю, что эти самые пороки каждого отдельного лица при помощи умелого управления подчиняются величию и всеобщему счастью целого. И наконец, излагая то, что в силу необходимости должно быть следствием всеобщей честности и добродетельности, а также умеренности, невинности и довольства всего народа, я показываю, что если бы людей можно было вылечить от тех слабостей, в которых они от природы виновны, то они были бы лишены сил и возможности возвыситься и образовать такие обширные, могучие и цивилизованные общества, которые были ими созданы в различных республиках и монархиях, процветавших со времени сотворения мира.Если вы спросите меня: почему я все это сделал? Cui bono? 2 И что хорошего принесут эти взгляды? Искренне отвечу: за исключением того, что развлекут читателя, я полагаю, абсолютно ничего. Но если бы меня спросили, что естественно следовало бы ожидать от обнародования их, я бы ответил, что, во-первых, прочтя их, люди, которые постоянно придираются к другим, научатся смотреть на самих себя и, изучая свою собственную совесть, постыдятся бранить то, в чем они сами более или менее виноваты; и, во-вторых, те, кто так любит покой и удобства и пользуется всеми благами, являющимися следствием существования великого и процветающего государства, научатся более терпеливо переносить неудобства, которые не может устранить ни одно правительство на земле, когда поймут невозможность наслаждаться сколько-нибудь значительной долей первых, ие испытывая в равной мере последних.
Этого, как я уже сказал, следовало бы естественно ожидать от опубликования изложенных мною взглядов, если бы людей можно было сделать лучше при помощи того, что им говорят. Но поскольку люди в течение уже столь многих столетий не менялись, несмотря па многочисленные поучительные и изощренные писания, при помощи которых предпринимались попытки их исправить, то я ие настолько самонадоен, чтобы полагать, что мои столь незначительный пустячок может добиться больших успехов.
Признав, что этот маленький каприз, вероятно, принесет мало пользы, я считаю себя обязанным показать, что он не может никому принести вреда, ибо, если то, что печатается, не приносит никакой пользы, оно по крайней мере не должно приносить никакого вреда.
Для этой цели я написал объяснительные заметки, к которым я и отсылаю читателя в тех местах «Басни», которые вероятнее всего могут показаться исключениями из этого правила.Склонные к осуждению люди, вообще не видевшие моей басни «Возроптавший улей», скажут: что бы вы ни говорили о ней, она была затеяна только для того, чтобы представить «Комментарии», поскольку сама басня занимает всего одну десятую часть книги; вместо того чтобы пояснить сомнительные или темные места, вы только якобы наудачу выбрали такие, о которых вам хотелось больше сказать; и вы не только не стремились исправить ошибки, сделанные раньше, но допустили еще худшие и в бессвязных отступлениях показали себя еще более бесстыдным защитником порока, чем в самой басне.
Я не буду тратить понапрасну время, отвечая на эти обвинения: если люди предубеждены, на них не подействуют и самые сильные аргументы; и я знаю, что те, кто считает преступным предполагать необходимость порока в каком бы то пи было случае, никогда не примирятся ни с одной частью этого произведения; по если его внимательно изучить, то все оскорбление, которое оно может нанести, должно вытекать из неправильных заключений, которые, возможно, могут быть выделены из него и которые я никому не пожелаю сделать. Когда я утверждаю, что пороки неотделимы от великих и могущественных обществ и что богатство и величие последних не могут существовать без них, я не говорю, что те отдельные члены обществ, которые виновны в каких-либо пороках, не должны постоянно подвергаться порицанию или нести наказание за них, когда они перерастают в преступления.
Я полагаю, что пока те люди, которые вынуждены постоянно ходить пешком по Лондону, не принимают во внимание ничего, кроме своей одежды и своего личного удобства, среди них найдется мало таких, кто не пожелал бы, чтобы улицы его были гораздо чище, чем они обычно бывают; но если они однажды задумаются над тем, что то, что доставляет им неудобство, является результатом изобилия, большого уличного движения и богатства этого могущественного города, то, если они хоть немного заботятся о его процветании, они вряд ли когда- либо захотят, чтобы его улицы были менее грязны.
Ибо если мы примем во внимание самые разнообразные материалы, которыми необходимо снабдить столь бесконечное число профессий и ремесел, которое постоянно растет; огромное количество провизии, напитков и топлива, которое ежедневно потребляется им, мусор и отходы, которые неизбежно от них остаются; огромное количество лошадей и других животных, которые постоянно заполняют улицы; повозки, экипажи и более тяжелые кареты, которые беспрерывно изнашивают и ломают мостовые улпц, и больше всего бесчисленные толпы людей, которые постоянно бродят и топчутся всюду, во всех его уголках; если, говорю я, мы примем во внимание все это, то обнаружим, что каждый миг должна образовываться новая п новая грязь; а если учесть, насколько большие улицы удалены от реки, сколько денег и труда надо вложить, чтобы убирать мусор и грязь так же быстро, как они образуются, то Лондон просто невозможно сделать более чистым прежде, чем он станет менее процветающим. А теперь я могу спросить: разве не может добропорядочный житель города, рассмотрев все, что было сказано, утверждать, что грязные улицы являются необходимым злом, неотделимым от благосостояния Лондона? И в то же время они пи в коей мере не являются препятствием для чистки обуви, подметания улиц и, следовательно, не наносят вреда ни чистильщикам сапог, ни уборщикам мусора.Но если бы был задан вопрос безотносительно выгоды или благосостояния города: в каком месте, по моему мнению, приятнее всего прогуливаться? — никто не может сомневаться в том, что зловонным улицам Лондона я бы предпочел полный свежих ароматов сад или тенистую рощу в сельской местности. Подобным же образом, если бы меня спросили, где, по моему мнению, вероятнее всего люди могут наслаждаться подлинным счастьем, отложив в сторону все мирское величие и тщеславие, я бы предпочел небольшое мирное общество, в котором люди, не испытывая ни зависти, ни почитания со стороны соседей, довольствовались бы для жизни теми естественными продуктами, которые производит то место, где они живут; я предпочел бы его огромному скоплению людей, купающихся в богатстве и власти, постоянно покоряющих других силой оружия за рубежом и развращающих себя внутри страны роскошью, завезенной извне.
Вот все, что я сообщил читателю в нервом издании, ничего не добавив в качестве предисловия во втором.
Но после этого поднялась буря протестов против книги, и тем самым полностью оправдались всегда имевшиеся у меня опасения в отношении справедливости, мудрости, милосердия и честности тех, на чью добрую волю я хотел надеяться. Против нее было вынесено обвинительное заключение большим жюри3, ее осудили тысячи людей, вообще не видевших ни одного слова, в ней напечатанного. В присутствии лорд-мэра прочитали проповедь, направленную против нее; полное опровержение ее ежедневно ожидается от одного преподобного духовного лица, которое в своих высказываниях всячески поносит меня и угрожает вот уже в течение пяти месяцев кряду дать мне ответ через два месяца. То, что я сам могу сказать о себе, читатель увидит в моей «Защите», напечатанной в конце книги, где он также найдет обвинительное заключение большого жюри и письмо достопочтенному лорду С., которое настолько наполнено пустой риторикой, что в нем нельзя обнаружить ни аргументов, ни внутренней связности. Автор его демонстрирует прекрасные способности к произнесению ругательств и большую проницательность в отыскании атеизма там, где другие его вообще не могут обнаружить. Он рьяно выступает против безнравственных книг, прямо указывает на «Баснюонче- .пах» й очень сердит на ее автора; он приводит четыре очень резких эпитета, характеризующих чудовищность его вины, и при помощи нескольких косвенных намеков, обращенных к толпе (например, на опасность того, что подобных авторов терпят на земле, или на небесные кары, которым подвергнется весь народ), весьма милосердно препоручает меня ее заботам.Учитывая то, что это послание весьма длинно п направлено в целом не только против меня, я вначале намеревался привести из не го только некоторые отрывки, имеющие непосредственное отношение ко мне, но, обнаружив при более близком рассмотрении, что то, что касается меня, настолько связано и переплетено с тем, что ко мне не относится, был вынужден обеспокоить читателя, приведя все послание целиком, питая тайную надежду, что, несмотря на его многословие, нелепость его доставит удовольствие тем, кто изучит тот трактат, который оно осуждает с таким ужасом.
ВОЗРОПТАВШИЙ УЛЕЙ, ИЛИ МОШЕННИКИ, СТАВШИЕ ЧЕСТНЫМИ 1
Просторный улой, заполненный до отказа пчелами, Жившими в роскоши и довольстве, Славившийся своими законами и силой оружия, Как и обильными ранними роями,
Считался великим рассадником наук и промышленности. Ни у кого не было лучше правительства, И никто не проявлял большего непостоянства И неудовлетворенности, чем эти пчелы.
Они не были рабами тирании, Но и управлялись не буйной демократией, А королями, которые не могли им быть в тягость, Потому что их власть была ограничена законами.
Эти насекомые были во всем подобны людям И все наши действия осуществляли в миниатюре: Они делали все то, что производится в городах И что необходимо как в дни мира, так и во время войны, Хотя искусные плоды проворного и ловкого труда Их крохотных членов нельзя увидеть человеческим
глазом.
У пас пет таких маиптп, работников, кораблей, Крепостей, оружия и ремесленников, Нет искусства, пауки, мастерской или инструмента, Для которых у них не было бы эквивалента.
И поскольку их язык нам неизвестен, Мы должны называть все эти вещи так, Как они называются у нас.
Можно, правда, допустить, что они кое-чего не знали, Например игральных костей; но ведь у них были короли, Которые имели охрану, откуда мы можем с уверенностью
заключить,
11то у них были какие-то игры, Разве что найдется такой полк солдат, В котором ни во что не играют.
Огромное число пчел заполняло плодовитый улей, Но именно это и давало им возможность процветать; Миллионы стремились к удовлетворению своих
ненасытных желаний II были озабочены тем, чтобы польстить тщеславию друг
ДРgt;та,
В то время как миллионы других работали не покладая
рук
И видели, как тут же поглощаются плоды их труда. Они обеспечивали полмира, а жили как самые последние
батраки.
Одни, владея песметнымп богатствами и ничем
не утруждая себя,
Занимались делами, приносящими колоссальные прибыли;
Другие же, работая косой пли заступом,
Были обречены на тяжкий, изнурительный труд,
Должны были ежедневно проливать свой пот,
Истощать свои силы и надрываться,
Чтобы заработать на хлеб и прокормиться.
(А) Иные же занимались в это время темными делами,
Обучать которым молодых людей рискуют немногие
[родители].
Для занятий этого рода не требуется ничего, кроме
бесстыдства,
И начинать их можно ие перекрестившись. Плуты, тунеядцы, сутенеры, шулера,
Карманники, фальшивомонетчики, шарлатаны, гадалки — Вот тот люд, который, находясь во вражде с честным
трудом,
Обманом и хитростью обращал себе на пользу Усердие своего добродушного и беспечного соседа. (Б) Этих называли мошенниками, но если говорить
без обиняков, То и уважаемые, степенные люди были такими же: Все профессии и должности не обходились без обмана. И не было ни одного занятия, где бы не плутовали.
Адвокаты, основой искусства которых Было разжигание споров и умножение тяжб, Избегали всяких записей, чтобы таким путем Увеличить число судебных дел.
Считалось как бы незаконным вступать во владение
имуществом
Без обращения в суд, где преднамеренно откладывали
слушание,
Чтобы брать все новые и новые взятки. Судейские же, чтобы защитить заведомо неправое дело, Изучали и исследовали законы так же, Как взломщики изучают лавки и дома, Чтобы узнать, как им лучше туда проникнуть. Врачи ценили славу и богатство Больше здоровья занемогшего пациента И нисколько не заботились о совершенствовании своего
искусства.
Вместо этого они, как правило, напускали на себя
важный вид
И старались прослыть скромными и серьезными людьми,
Чтобы заслужить благосклонность аптекаря,
Похвалу акушерок, священников и всех тех,
Кто служит при родах или на похоронах.
0шт учились терпеливо сносить любую болтовню
И выслушивать советы тетушек,
С деланной улыбкой и приветливым «как поживаете?» Угождать всем чадам и домочадцам И — что было самым тяжким — терпеть наглость
сиделок.
Среди мпогочпсленпых служителей Юпитера, Нанятых для того, чтобы испрашивать благословение
свыше,
Было несколько ученых и красноречивых, Но тысячи других являлись болтливыми невеждами. Под маской благочестия они скрывали Свою лень, сластолюбне, алчность и гордыню, Которыми славились так же, как портные Утаиваппем остатков, а матросы пьянством. Одни из них, унылого вида и скромно одетые, Возносили молитвы о хлебе насущном, Подразумевая при этом полные амбары, Но не решаясь открыто просить о большем. А пока эти святые труженики истощали себя, Бездельники, которым они служили,
Наслаждались покоем, и их лица
Сияли здоровьем и благополучием.
(В) Солдаты, вынужденные воевать,
Получали почести, если оставались в живых.
Тем же, кто уклонялся от кровавой бойни,
Отрубали конечности, при помощи которых они бежали.
Одни доблестные генералы сражались с врагом,
Другие же брали взятки и давали ему уйти;
Одни всегда стремились туда, где было жарко,
Теряли кто руку, кто ногу, пока не становились
полными инвалидами И не увольнялись со службы, получив половинное
жалованье;
Другие же никогда не участвовали в боях, А сидели по домам, получая, однако, двойной оклад.
Их короли имели многочисленную свиту,
Но собственные министры надували их и обкрадывали.
Многие [чиновники], усердно трудившиеся на службе,
Грабили ту самую корону, которой они служили:
Жалованье было небольшим, а жили они в роскоши, —
И тем не менее хвастались своей честностью.
Когда же они прибегали к злоупотреблениям,
То пазывали жульничество «побочным доходом»;
Когда же людям стал понятен их жаргон,
Они начали толковать о «вознаграждении»,
Не желая говорить прямо и открыто
О том, что касалось их выгоды.
(Г) В улье не было такой пчелы,
Которая не получала бы больше,
Я не скажу, чем она заслужила,
Но чем она осмеливалась сообщать тем, кто ей платил. (Д) Так поступают и ваши игроки, Которые, если даже играют честно, никогда
не признаются В присутствии проигравших, сколько они выиграли.
Да разве можно перечислить все их плутни? Даже навоз, который продавался на улицах
для удобрения почвы, Часто оказывался подделкой, как обнаруживали
покупатели,
На четвертую часть состоящей из ни на что негодных
камней и извести;
Впрочем, мало было оснований ворчать тем, Кто сам норовил обмануть других, Продавая патоку вместо масла.
Само правосудие, известное своей справедливостью, Не оставалось безучастным, хотя и носило повязку
па глазах.
Его левая рука, державшая весы,
Часто опускала их, подкупленная золотом;
И хотя оно хотело выглядеть беспристрастным,
Особенно в тех случаях, когда речь шла об убийствах
И других тяжких преступлениях,
Хотя оно делало вид, что поступает всегда так,
Как велит ему долг (правда, некоторых поставленных
Вначале к позорному столбу вешали йотом на той же
Веревке, которую они сами свили),
Однако было для всех очевидным,
Что меч правосудия карал лишь несчастных и бедных, Нарушавших закон только из-за своей крайней нужды; Их подвергали пыткам и казням за преступления, Которые не заслуживали таких наказаний, Только для того, чтобы обезопасить богатых и знатных.
Таким образом, каждая часть улья была исполнена
пороков,
Но в целом он являлся раем;
[Его обитателям] льстили в дни мира и боялись
во время войны,
Иноземцы прониклись к ним уважением,
А сами они щедро расточали свои богатства и силы
В противовес всем остальным ульям.
Таковы были блага этого государства,
Даже преступления содействовали его величию.
(Е) И добродетель, научившись у политики
Тысяче хитроумных уловок,
С их помощью подружилась с пороком.
С тех пор (Ж) даже самый худший из всей массы
[пчел]
Всегда предпринимал что-нибудь для общего блага. Посредством искусного управлення в улье сохранялось
единство;
Хотя каждая из его частей и выражала недовольство, Он, как музыкальная гармония, звучал согласно. (3) Прямо противоположные стороны
Помогали друг другу как бы против своей воли, И воздержание вместе с трезвостью Служили пьянству и обжорству.
(И) Корень зла — алчность,
Этот отвратительный и гибельный порок,
Была рабом расточительности,
(К) Этого благородного греха;
(JI) Роскошь давала работу миллиону бедпяков,
(М) А непомерная гордость — еще миллиону.
(II) Зависть и тщеславие были слугами трудолюбия;
Самый любимый каприз [обитателей улья] —
Непостоянство в еде, мебели и одежде,
Этот странный, нелепый обычай,
Превратился в двигатель торговли.
Их законы и моды в равной мере были подвержены
изменениям,
Ибо то, что когда-то считалось хорошим, Через полгода становилось дурным, И, когда они таким образом изменяли своп порядки, Находя и исправляя ошибки, То своим непостоянством они в то же время Устраняли недостатки, которые не могло предвидеть само
благоразумие.
Так порок воспитывал изобретательность,
Которая в сочетании с трудолюбием с течением времени
Подняла жизненные удобства,
(О) Истинные наслаждения, комфорт, покой
(II) На такую высоту, что даже бедняки
Зажили лучше, чем иные богачи,
И этим сказано все.
Но как непрочно счастье смертных! Если бы они знали, что блаженство имеет грапицы И что даже боги ие могут даровать нам совершенства, Возроптавшие твари остались бы довольны
правительством и министрами. Но при каждой неудаче они, Как безнадежно падшие существа, Проклинали политиков, армию, флот. Каждый кричал: «Будьте прокляты, обманщики!» — И, хотя знал о собственных плутнях, Был до отвращения нетерпим к плутням других.
Один, наживший огромное состояние тем, Что обманывал всех и каждого,
Осмелился громко кричать: «Земля должна погибнуть Из-за всех этих обманов!»
И кого, вы думаете, бранил этот читающий мораль
негодяй?
Перчаточника, который продал ему овчину вместо замши.
Ничто не делалось [в улье] бесполезно
Или так, чтобы повредить общественным делам,
Однако все мошенники бесстыдно кричали:
«Милосердные боги, если бы мы были честными!»
Меркурий улыбнулся на эту наглость,
А другие [боги] сочли безрассудством,
Что обитатели улья бранили то, что раньше любили.
Но Юпитер, движимый негодованием, в гневе поклялся,
Что избавит рассерженный улей от мошенничества,
И сдержал свое слово.
В тот самый миг, когда обман стал исчезать И честность заполнила сердца [пчел], Им отчетливо представились все их прегрешения, Которые вызывают у них теперь стыд И в которых они молча теперь признаются, Краснея, как дети, скрывающие свои поступки, Но выдающие свои мысли, меняясь в лице, Ибо они воображают, что те, кто на них смотрит, Видят то, что они натворили.
Но, о боги! Какой ужас!
Сколь огромна и разительна происшедшая перемена!
Через каких-нибудь полчаса по всей стране
Мясо подешевело на пенс за фунт.
Маска лицемерия сброшена со всех,
От государственного деятеля до шута.
Тех же, кого прекрасно знали в заимствованном ими
обличье,
В их собственном — приняли за незнакомцев. Адвокаты с того дня умолкли, Ибо должники охотно платили теперь Даже те долги, о которых кредиторы забыли, А тех, кто не сделал этого, кредиторы простили. Кто были не правы, отказались явиться в суд И прекратили дела, состряпанные для того, Чтобы нанести ущерб ответчику.
IT поскольку честный улей стал неподходящим местом
Для процветания судейских чинов,
То все они, за исключением тех, кто уже достаточно
нажился,
Вскоре удалились, держа свои чернильницы у пояса. Правосудие одних преступников повесило, других
освободило.
И после того, как тюрьмы опустели И его присутствие больше не требовалось, Оно удалилось со всей своей пышной свитой. Первыми шли кузнецы с замками и решетками, Кандалами и окованными железом дверьми; Затем тюремщики, надзиратели и их помощники; Впереди богини [правосудия], на некоторой дистанции, Главный и преданный исполнитель ее воли, Великий вершитель законов — палач Нес не воображаемый меч,
А свои собственные орудия — топор и веревку. Затем следовала сама богиня с завязанными глазами, Олицетворяя правосудие. Вокруг ее колесницы и позади нее
Шли различные судебные приставы, шерифы и прочие
чипы,
Которые выжимали себе средства на жизнь из слез
других.
Хотя медицина и продолжала существовать, ибо были
больные,
Никто не осмеливался врачевать, кроме искусных
лекарей,
Которые так расселились по всему улыо, Что никому из них ис требовалось более выезда. Врачи прекратили бесплодные споры и стремились Освободить пациентов от их страданий; Отказавшись от бесполезных лекарств, ввозимых
из-за границы, Они стали употреблять лишь снадобья своей страны, Зная, что боги не посылают болезней, Не давая одновременно средств для их исцеления. Священники, стряхнув лень, перестали перекладывать Свои обязанности на дьячков И, свободные от пороков, сами служили богам Молитвами и жертвоприношепиями. А те, кто не подходил для этого или знал, Что их служба не нужна, удалились,
Да п дела не было для столь многих
(Если честным [людям] они вообще нужны).
Лишь несколько священников осталось с верховным
жрецом,
Которому они во всем повиновались.
Сам же он занимался только святыми делами,
А государственные дела оставил другим.
Он не отгонял от своей двери ни одного нищего
И не отнимал заработка у бедняков,
Кормил в своем доме голодных
И давал вдоволь хлеба батраку,
А нуждающемуся путнику предоставлял еду и ночлег. Среди главных министров короля И всех остальных чиновников Перемена была разительна,
(Р) Ибо они скромно жили теперь на свое жалованье; И если бедная пчела десять раз кряду должна была
приходить
Просить то, что ей положено — незначительную сумму,
И если какой-нибудь хорошо зарабатывающий клерк
Заставлял ее дать крону, намекая на то,
Что в противном случае она ничего не получит,
То это называлось теперь грубым вымогательством,
Хотя раньше считалось приработком.
Все [доходные] места, которые раньше замещались
тремя
Наблюдавшими друг за другом [чиновниками], Чтобы никто из них не мошенничал, Но часто па основе круговой поруки Помогавшими друг другу воровать, Теперь полностью обеспечиваются одним, Благодаря чему освободилось несколько тысяч рук.
(С) Честь не позволит отныне никому жить в долг. Роскошные наряды висят в лавках старьевщиков, Экипажи отдают за бесценок,
А великолепные лошади продаются целыми упряжками, Так же как и загородные дома, для уплаты долгов. От ненужных трат бегут, как от обмана, Войск за границей не держат И посмеиваются над уважением иностранцев И пустой славой, которую приносят войны.
Они сражаются, но только за свою страну, Когда поставлены на карту их права или свободы.
А теперь взгляните на славный ул-ей и судите сами, Насколько согласуются между собой честность
и торговля.
Пышность исчезла, и улей быстро хиреет,
Приобретая совершенно иной облик,
Ибо ушли не только те, кто ежегодно тратил огромные
суммы,
Но и множество пчел, которые работали на них. Тщетно пытались они найти себе занятие, Поскольку и другие ремесла стали излишни. Цепы па землю и дома упали; Чудесные дворцы, чьи степы,
Подобно стенам. Фив, возведены самим искусством, Сдаются в наем. И некогда беззаботным домашним
богам
Было бы легче погибнуть в пламени, чем видеть Столь печальную картину.
Строительное дело совершенно зачахло,
Искусные строители остались без работы.
(Т) Ни один живописец не славится более своим
искусством,
Резчики по камню и дереву забыты.
Те, кто остался в улье, стали умеренными.
Они стремятся не к тому, чтобы тратить,
А к тому, чтобы как-нибудь прожить,
И, оплатив свой счет в танерне,
Больше никуда не заходят.
Во всем улье ни одна кокетка
Не могла теперь носить золотое платье и процветать, А богачи — тратить огромные суммы 11а бургундское и дорогую дичь.
Исчез и придворный, который со своей возлюбленной Ужинал дома на рождество свежим зеленым горошком, Тратя за пару часов столько же,
Сколько хватило бы на целый день эскадрону кавалерии.
Высокомерная Хлоя, (У) желая жить в роскоши, Заставляла своего мужа обворовывать государство. А теперь она распродает мебель,
Из-за которой грабили Вест-Индию,
Сокращает дорогое меню и носит круглый год
Один и тот же строгий костюм.
Легкий и переменчивый век окончился,
Одежда, как и моды, держится ныне долго.
Ткачи, украшавшие богатые шелка золотом и серебром,
И все другие мастера, связанные с ними, исчезли.
Однако [в улье] царит мир и изобилие
И все стало дешево, хотя и просто.
Милостивая природа, освободившись от насилия
садовников,
Позволяет своим плодам появляться в положенные ею
сроки,
Но редкостей заполучить теперь уже нельзя, Так как усилия, затраченные на их выращивание, Не оправдывают себя более.
По мере того как гордость и роскошь сходят на нет, Постепенно сокращается мореплавание; Уже ие отдельные купцы, а целые компании Закрывают свои мануфактуры.
Все искусства и ремесла пребывают в небрежении; (Ф) Довольство, это проклятье трудолюбия, Заставляет [обитателей улья] восхищаться простым
житьем
И не искать и не желать ничего большего.
Так мало пчел осталось в некогда обширном улье,
Что они ие могут защитить и сотой его части
От нападений многочисленных врагов,
Против которых они, однако, храбро сражаются;
Найдя какое-нибудь хорошо укрепленное убежище,
Они стоят насмерть, но не сдают своих позиций.
В их армии нет наемников, но они смело бьются
За своп владения. Их мужество и честность
Наконец увенчаны победой. Они торжествуют,
Но победа досталась им дорогой ценой:
Несметное количество пчел погибло.
Закаленные в трудах и бою,
Они и покой считают пороком
И настолько прониклись духом умеренности,
Что, стремясь избежать излишеств,
Вылетели в пустое дупло дерева,
Счастливые своим довольством и честностью.
МОРАЛЬ
Итак, оставьте жалобы: только глупцы стремятся (X) Сделать великий улей честным. (Ц) Наслаждаться мирскими удовольствиями, Прославиться в войнах и вместе с этим пребывать
в покое,
Не имея больших пороков, — это пустая утопия,
Возможная только в воображении.
Обман, роскошь и тщеславие должны существовать,
Ибо мы получаем от них выгоды.
Голод, без сомнения, ужасное зло,
Но кто может без него переваривать пищу или расти?
Разве мы не обязаны получением вина
Высохшей, жалкой, искривленной лозе?
Пока ее побегами пренебрегали,
Она глушила другие растения и шла в растопку,
Но, как только ее подвязали и подрезали,
Благословила нас своими благородными плодами.
Так и порок становится выгодным,
Когда он укрощен и связан правосудием.
Более того, если какой-либо народ хочет быть великим,
Порок так же необходим ему, как голод,
Чтобы заставить людей питаться.
Одна добродетель не может сделать народы
процветающими;
Кто хотел бы возродить золотой век,
Должны быть готовы не только стать честными,
Но и питаться желудями.