ПРЕДИСЛОВИЕ 

Автор настоящих писем не ограничивается тем, чтобы доказать, что нынешняя философская система непоследовательна, что она занимается разрушением без созидания. Автор в противовес ей созидает систему последовательную как в вопросах религии, так и в вопросах государственного управления, систему, которую он полагает необходимой для поддержания как религии, так и управления.

Требовалось доказать атеистам существование религии-рода (я разумею под этим религию вообще, или теизм), чтобы заставить их признать бога воздающего и отмщающего. Затем требовалось доказать им, что религии-рода недостаточно, чтобы довести их до религии-вида2, иначе говоря, до отдельных религий. Это автор и сделал, почитая крайне существенным это начинание для того, чтобы положить предел безбожию. Когда бы все это было доказано, оставалось бы еще только узнать, какой из видов религии является истинной религией. От этого христианская религия и должна исходить в своих доказательствах. Представление этих доказательств тем менее составляло задачу автора, что они представлены более чем достаточно. Насколько же они будут убедительнее, когда единственными доказательствами, которые можно будет им противопоставить, будут доказательства других религий? И действительно, только эти доказательства им и останется разбить.

Как будет установлено в предлагаемой книге, христианская религия окажется в безопасности от нападок нашей ложной философии, как только в безопасности будут религия-род и религия-вид. Ибо наши философы стараются ниспровергнуть христианство только с целью ниспровергнуть всякую религию в сердцах христиан. Автор просит обратить на это особое внимание, дабы можно было хорошо усвоить себе его взгляды.

Если к голосу разума, выраженному в настоящих письмах, прислушаются, то крупные перемены не только перестанут казаться людям необходимыми, но, наоборот, будут внушать им ужас. Однако для того, чтобы к нему прислушаться, необходимо заняться им самим больше, чем формой, в которой он выражен, ибо автор недостаточно владеет искусством письма, быть может, именно потому, что оно — искусство. Если у нашей ложной философии нет недостатка в этом искусстве, то лишь потому, что оно создано для нее, которая без него была бы ничто.

всегда придерживаться среднего пути в зависимости от существующего положения вещей.

Но, как говорят, жаждут уничтожения всех монашествующих орденов4, не считаясь ни с какими соображениями, даже с политическими, требующими скорее двух видов духовенства, чем одного, и независимо от возникновения того или иного ордена, столь же древнего, как древнейшие европейские монархии. Если это так, то казалось бы, что дух этот, гораздо менее философский, нежели разрушительный, осмеливающийся ныне возвышать свой голос, что этот дух, с воплем и криками добивающийся уничтожения монашества и с этой целью изрыгаю- щий на него поношения, будет услышан! Но как это осмыслить, раз для нас очевидно, что дух этот не может заставить себя слушать без того, чтобы в силу самой его природы и вследствие крупных переворотов, к которым он нас стремится привести, не перевернуть решительно все? Это, бесспорно, тот дух, которому мы должны больше всего противиться, тот, в разрушении которого мы более всего заинтересованы, вместо того чтобы поддаваться его разрушительным намерениям, тот, которому мы не должны даже и повода давать заподозрить, будто мы с ним соглашаемся.

Дух этот открыто восстает против католической религии, против Рима, против наших епископов и священников, а также и монахов, против которых он восстает особенно резко, ибо их дух особенно противен ему.

А ведь дух этот не скрывается: он не дорожит этими монархиями. Не в том ли его цель, чтобы на их развалинах учредить английскую или какую-либо иную подобную ей конституцию? Достаточно прочесть проникнутые этим духом книги, чтобы на этот счет не оставалось никаких сомнений. Я говорю лишь о его ближайшей цели, ибо не похоже на него, чтобы он ограничился только разобщением нас с Римом и обращением всех нас в англикан. Дух такой природы, как у него, не из тех, чтобы расправлять крылья лишь наполовину.

Однако перед тем, как рассмотреть во всем объеме его разрушительную систему, сделаем некоторые замечания по поводу системы его, в малом масштабе столь безрассудно принимаемой нашими поверхностными и легкомысленными умами. Каких благ могут ожидать люди, находящиеся в цивилизованных государствах, от каких-либо крупных перемен? Перемены эти, надобность в которых дерзают ныне громко провозглашать, всегда причиняют бедствия множеству живущих в настоящее время людей взамен незначительного, может быть, удовлетворения для тех, кто эти перемены вызывает, но никогда не смогут осчастливить грядущие поколения людей, ибо, говоря по совести, неужели потомство наше окажется счастливее, не найдя во Франции, скажем, ни прежней религии, ни прежнего правительства? И можно ли надеяться, предположим, что счастье потомства действительно является целью, что то, что оно найдет на месте прежнего, будет для него более полезно? Напрасно нынешние наши философы, действительной заботой которых является лишь составить себе имя своими писаниями, а благо потомства служит для них только прикрытием, напрасно они расхваливают нам ту или иную конституцию, в которой усматривают одни хорошие стороны, а наше состояние видят исключительно с дурной стороны6 (а какая конституция в цивилизованном государстве не имеет и хороших и дурных сторон?).

Конечно, наши философы с этим не согласятся, хотя и должны были бы это признать. Ведь согласиться — значило бы отказаться от их философии, которая в своих разрушительных целях исходит от обратного. Однако они это понимают и поэтому не ограничиваются нападками на католическую религию и монархию, а нападают на все существующие религии и формы правления.

Они против всякой установленной религии в силу проповедуемого ими чистого теизма7 и против всякого существующего правительства, так как не могут не знать, что их теизм не может стать религией ни одного из нынешних правительств. Но зачем им доводить свою разрушительную систему до этих пределов, если бы они внутренне не сознавали, что для того, чтобы сделать человечество более счастливым, чем теперь, необходимо подвергнуть разрушению гораздо больше учреждений, чем они как будто предлагают, если бы они не сознавали, что нам нечего надеяться на улучшение нашего положения до тех пор, пока будет существовать цивилизованное государство (а может ли оно перестать существовать теперь, когда оно уже существует?).

Но что за странная, однако, их идея о чистом теизме! Не странно ли прежде всего, что люди, не верящие в бога отмщающего и воздающего или по крайней мере сомневающиеся в его существовании, проповедуют какую бы то ни было религию? Не странно ли далее, что их собственные сомнения не наводят их на мысль о том, какую подводную скалу их теизм мог бы встретить в разуме человеческом и как на этой почве могли бы народиться философы их же склада, которые, будучи врагами гражданских законов, опирающихся на этот теизм, приложили бы все усилия к тому, чтобы отторгнуть от него человечество и кинуть последнее в пучину гнусной системы, единственной не освящающей нравственность и по существу подобной животному состоянию, я разумею атеизм? Не очень ли также странно, что они не видят, как установленный уже теизм, раз наши нравы останутся развращенными, неминуемо приведет нас вновь к религиям, подобным ныне нами исповедуемым. А между тем он нас несомненно бы к ним привел, к тому же значительно скорее, нежели привела нас к ныне существующим религиям простейшая религия, по необходимости явившаяся их первоначальным источником.

Но, оставляя даже в стороне все это, как исходящее отчасти из допущения невозможного, и желая как можно нагляднее выявить всю ложность взглядов наших философов, я утверждаю, что моральной возможности установить их теизм нет и что даже помышлять об этом — величайшая химера, ибо несомненно, что, если теизм и мог быть религией первых людей, он никак не может быть религией нынешних людей ввиду слишком большой разницы между первобытными нравами и нынешними, а также ввріду уgt;Ке существующих у нас нравов и религий.

Для того чтобы оказалось возможным установить указанный теизм, требовалось бы, чтобы для него не существовала — в действительности существующая — невозможность доказать, что все наши религии ложны и должны быть отвергнуты, восстановить первобытные нравы; изменить природу современного человека, сделав его подобным первобытному человеку; изгнать из морального неравенства и из собственности (этих пороков, существующих в силу коренного порока) все то, что в них ныне чрезмерно по сравнению с тем, что было вначале, а стало быть, и изменить природу всех современных видов управления.

Но напрасно я допускаю, что чистый теизм наших философов был когда-либо религией первых людей, напрасно я даже допускаю, что существование теизма вообще было когда-либо возможно. Не было и никогда не может быть установленной религии без внешнего культа, без религиозных узаконений — а здесь речь идет именно об установленной религии, единственной религии, какая может быть у людей, живущих в общественном состоянии. Подобный теизм может быть религией того или иного человека, слепо отвергающего всякие налагаемые на него религией обязанности, но никак не религией людей вообще, а стало быть, и не может быть религией какого-либо политического управления. Осмеливаюсь даже утверждать, что в этом отношении теизм не отличается от противоположного ему атеизма, который также не может составлять религию любого правительства подобного рода.

Но неужели недостаточно естественного закона, естественной религии, этих громких слов наших философов? Да, если бы мы были ангелами и если бы свойственная нам развращенность не должна была по необходимости быть сдерживаема в пределах этого естественного закона особыми законами. Какая у наших философов тень разумного основания утверждать, что в государстве, основанном ввиду первородного греха на моральном неравенстве и на собственности, люди могут нуждаться лишь в естественном законе, чтобы уживаться рядом малому с великим, бедняку с богатым? О, как мало вложили они в этот предмет нужного размышления и как то, что я имею сказать в последующем, это подтвердит!

Требовать в настоящее время самой простой религии или, точнее говоря, требовать, чтобы она не изобиловала догматами и предписаниями, — значит требовать, чтобы человек не находился в нынешнем его развращенном состоянии. Религия — или ее относящиеся к развращенному человеку таинства, разъяснения и законы — такова, какой она необходимо должна быть, и эта неоспоримая необходимость, которую я в последующем докажу, является чувственно воспринимаемым и непрестанным доказательством первородного греха, печальные последствия которого доведены до крайних возможных пределов. Я имею в виду все различные виды религий, ибо задача моя — не оправдать перед нашими философами ту или иную отдельную религию, а заставить их путем неопровержимых для них доказательств и доводов признать какую-нибудь из религий, а также увидеть как чудовищную непоследовательность, так и ужасающие последствия, порождаемые системой разрушения, даже если ее рассматривать только со стороны философической. Дойдя до этого предела, они смогут присмотреться к христианской религии и увидеть ее во всей очевидности ее обоснования, убедительного для всякого, кто не отказывается над этим поразмыслить, и превосходящего по очевидности как высокомерие и независимость ума, каким является их ум, так и упорство заблуждения, в какое впадают те, кто имеет несчастье родиться в ложной религии. Обоснование христианства, как бы оно ни было убедительно, их не убеждает, что вполне естественно, раз они против него заранее ожесточились. Но почему они ожесточились? Да потому, что они, как видно будет из дальнейшего, так относятся ко всякой религии. Поэтому приходится их убеждать доводами от разума в необходимости религии, как таковой, затем особой религии и даже единственной религии, если бы выполнялся божий замысел, и лишь после этого они будут в состоянии размышлять о доказательствах в пользу христианства в совершенно ином духе, нежели они это делали до сих пор. Этой-то цели я больше всего и желаю достигнуть теми средствами, которые я буду продолжать против них применять. Во всяком случае христианская религия будет защищена от их ударов, когда защищенными окажутся религия-род и религия-вид, ибо они ведь только для того и стремятся ниспровергнуть христианство, чтобы уничтожить всякую религию в сердцах христиан. Наши философы отвергают всякое религиозное откровение, но тем не менее их теизм все же является откровением, ибо как нам без откровения знать, что существует бог-творец, воздающий и отмщающий, которому нам надлежит поклоняться? Несомненно, бог эту основу всякой религии запечатлел в наших сердцах, но надобно ведь было, чтобы он ее нам, кроме того, и открыл, ибо можно быть уверенным, что, не сделай он этого, указанная основа осталась бы в сердцах значительного числа людей недостаточно раскрытой, чтобы довести их до надлежащих и вытекающих из нее последствий. Однако, если их теизм сам является религиозным откровением, почему они не хотят допустить, что тот же бог, открывший нам основные догматы и внутренний культ, составляющие сущность теизма, мог нам открыть и прочие догматы, в которые мы должны верить, а также и внешний культ, необходимый для того, чтобы нас путем взаимоотношений друг с другом удерживать в любви и страхе божьем и в уважении к законам, которым мы обязуемся следовать? Потому, быть может, возразят они, что все эти следствия не запечатлены в наших сердцах наравне с началом, из которого они вытекают. Несомненно, запечатлены не одинаково, и это само собою разумеется, раз речь идет о принципе и вытекающих из него последствиях. Но принцип, подобный упомянутому, может ли не иметь для нас никаких последствий и не доказывается ли он неоспоримо самой невозможностью этого в нашем развращенном обществе, самой необходимостью выведения последствий? Если бы они стали отрицать такую невозможность, несомненную моральную невозможность, доказуемую существованием до сих пор религии, я бы им возразил, что перед самими собою они не отрицают и что они даже тем паче убеждены в необходимости откровения в столь развращенном государстве, как наше, что сами, что бы они ни говорили, вносят свой теизм во все то, что до сих пор выдавалось за откровение. Они на самом деле вносят его туда не для того, чтобы его тем самым утверждать, как мы это делаем, а для того, чтобы отрицать его наравне со всяким иным откровением. Ибо нельзя поверить, если не читать их самым поверхностным образом, что они дорожат своим теизмом. Если бы они им действительно дорожили и полагали, что он в самом деле запечатлен десницей божьей в наших сердцах, они сделали бы из него для себя прочную основу. Но, как мы увидим впоследствии, они весьма от этого далеки, и это является бесспорным доказательством того, что они почитают его наравне со всем, что выдавалось до сих пор за откровение.

Дальнейшей чертой их системы (они в целях разрушения за все хватаются) является то, что, по их словам, богу безразлично, под видом какого культа к нему возносятся мольбы, и что все культы для него равно приемлемы. Не станем даже указывать им на то, что они таким образом признают и иные культы, кроме теизма, но неужели возможно предположить, что благой и справедливый бог, нас создавший, мог пожелать, чтобы существовал такой источник раздоров среди людей, как различие исповедуемых ими религий, и что в его предначертаниях не заключается единство религий? К тому же можем ли мы допустить это на основании заверений наших философов и желают ли они, чтобы мы их рассматривали как органы божества, возвещающие нам от его имени истину? Они, вероятно, скажут, что возвещают истину в качестве органов разума. Я же возражу, что совершенно противно разуму притязать на установление религиозной системы на основании одного только разума и что их система — такая же религиозная система, как и всякая другая, несмотря на то или, вернее говоря, именно потому, что она провозглашает безразличие всех религий. Скажу большее: система эта неразумна, так как безразличие религий — если предположить, что оно было бы ныне установлено и принято людьми, — находилось бы в таком противоречии с человеческими законами, что его пришлось бы завтра же вновь отменить, ибо ничто в такой мере не было бы способно привести к атеизму в силу общего всем людям внутренного чувства, что бог, который мог позволить людям ознакомиться с атеизмом, не есть бог мудрый и что он просто даже существо выдуманное. Вот истины, к несчастью слишком хорошо известные нашим философам, хотя ими и не разрабатываемые. Говорю «к несчастью», так как вместо того, чтобы безразличие удерживало их от нарушения целостности покрова, оно их побуждает совершенно его разорвать, уничтожить всяческую религию. Но пользы им от этого все-таки не будет, так как я им покажу, что сохранение покрова необходимо, что религия нужна, либо людям придется рассеяться по лицу земли и жить наподобие зверей. Они утверждают, что, обладая одновременно и их и нашими познаниями в области религии, они могут нас прижать к стенке. Но нашими познаниями они называют имеющиеся у них весьма поверхностные сведения о нашем богословии. Однако до этих познаний есть еще много других, заканчивающихся там, где эти начинаются, и как бы ведущих за руку к ним и навсегда ставящих их под защиту от их нападок, если только из безбожников они не станут еретиками. Таких познаний у них совершенно нет, и их-то я себе ставлю задачей им здесь преподать. Для наших философов горестно убедиться в том, что люди неспособны жить в обществе, не исповедуя никакой религии. Если бы люди были способны на это, философы были бы этому очень рады вследствие их неприязненного отношения ко всякого рода религии, в том числе к их собственному теизму, провозглашаемому ими лишь поневоле, чтобы иметь вид, будто они что-то устанавливают. Они действительно его только таким образом и устанавливают, и как результат, так и сущность их философии в том и состоит, чтобы искоренить в людях мысль не только о той или иной религии, но и о религии вообще — мысль не только о видах, но и роде, к которому принадлежит также и их теизм. Вот истинная точка зрения, с которой следует рассматривать их философию и с которой мне нетрудно будет еще яснее выявить ее ничтожество и ее опасность.

Но разве не весьма непоследовательно с их стороны проповедовать самую простую религию, не проповедуя в то же время связанных с нею нравов? Если они впадают в такую непоследовательность, то объясняется это тем, что они нисколько не дорожат религией, ими осуждаемой, что они чрезвычайно дорожат нынешним состоянием из-за наук и искусств, составляющих его природу, относя это к личным своим интересам. Один из них8 пи- сал против нынешнего состояния, желая побудить людей к тому, чтобы нравы у них были столь же просты, как и религия, по его мнению для них желательная9 (в этом он по крайней мере последовательнее наших философов). И что же? Все его собратья выступают против него, хотя он и больше других способствует их разрушительным тенденциям.

Однако не одним этим он перед ними грешен: он — апостол их теизма и верит в него. Мало того, он до известной степени щадит наши религии, видя в некоторой мере их необходимость, и недостаточно резко против них выступает — этого-то они ему никогда не простят.

Но раз речь зашла о нем, может ли быть что-либо более ненужное и прискорбное, чем его «Рассуждение о неравенстве» 10, как бы оно ни было красноречиво? К чему так стараться показать нам, как много мы выиграли бы, оставаясь в состоянии дикости? Ведь для нас невозможно теперь возвратиться в это состояние, существование которого он бездоказательно принимает как имевшее место вначале. Приходится сознаться, что наши философы, даже наименее безрассудные из них, не очень- то разумны.

Прощайте, милостивый государь, и т. д.