ПРАВИЛО XII  

Это правило заключает все, что было сказано выше, и показывает в общем то, что нужно будет разъяснить в част&ности, следующим образом.

Для познания вещей нужно учитывать лишь два усло&вия, а именно нас, познающих, и сами подлежащие позна&нию вещи.

Поэтому, обращаясь к первому пункту, я хотел бы изло&жить в этом разделе, что такое человеческий ум, что такое тело, как оно оформляется умом, каковы во всем составном существе способности, служащие познанию вещей, и как действует каждая из них, если бы данный раздел не казался мне слишком тесным для того, чтобы вместить все то, что должно быть предпослано, прежде чем в этих вещах истина сможет стать очевидной для всех. Ведь я всегда стремлюсь писать так, чтобы не утверждать ничего из того, что обычно побуждает к спору, кроме как предпосылая те самые до&воды, которые привели меня к данному заключению и ко&торыми, как я полагаю, можно убедить и других.

Но так как сейчас это невозможно, мне достаточно объяснить настолько кратко, насколько я смогу, какой способ постижения всего, что служит в нас познанию вещей, в наибольшей мере соответствует моему намерению.

Итак, во-первых, следует понять, что все внешние чув&ства, поскольку они являются частями тела, хотя мы и на&правляем их на объекты посредством деятельности, а именно посредством пространственного движения, все же, строго говоря, ощущают лишь посредством претерпевания, тем же самым способом, каким воск воспринимает фигуру от печати. И не надо думать, что это сказано ради аналогии, но следует понять, что внешняя фигура ощущающего тела реально изменяется объектом совершенно таким же спо&собом, как фигура, которую образует поверхность воска, изменяется печатью. Это следует допустить не только тогда, когда мы осязаем какое-либо тело как обладающее фигурой, или твердое, или шероховатое и т. д., но и тогда, когда посредством осязания мы воспринимаем тепло или холод и т. п. Точно так же и в других чувствах, а именно: передняя непрозрачная часть глаза воспринимает таким образом фигуру, напечатленную под воздействием света, составленного из различных цветов, и наружная оболочка ушей, ноздрей и языка, непроницаемая для объекта, таким образом заимствует и новую фигуру у звука, запаха и вкуса.

Весьма полезно представить себе все это таким образом, так как ничто не воспринимается чувствами легче, чем фигура, ведь она осязается и созерцается. А то, что из этого предположения не следует ничего ложного скорее, чем из какого угодно другого, доказывается на основании того, что представление о фигуре является настолько общим и простым, что им охватывается любая чувственно восприни&маемая вещь. Например, ты можешь предположить, что цвет является всем, чем угодно, однако ты не будешь от&рицать, что он является протяженным и, следовательно, обладающим фигурой.

И то же самое может быть сказано обо всем, так как вер&но, что бесконечного множества фигур достаточно для опи&сания всех различий между чувственно воспринимаемыми вещами.

Во-вторых, следует понять, что в то время, как внешнее чувство возбуждается объектом, фигура, какую оно воспри&нимает, передается некоей другой части тела, которая на&зывается общим чувством 9, в то же самое мгновение и без реального перехода какого-либо сущего из одного места в другое: совершенно таким же способом, каким теперь, когда я пишу, я разумею, что в то же самое мгновение, когда на бумаге вычерчивается каждая из букв, в движении находится не только нижняя часть пера — в ней не может быть никакого, даже малейшего, движения, так чтобы одно&временно оно не сообщалось и всему перу; и все эти разли&чия движений обозначены в воздухе и верхней частью пера, хотя я не представляю себе ничего реального, переноси&мого с одного конца на другой. Кто же подумает, что между частями человеческого тела существует более слабая связь, чем между частями пера, и что проще можно при&думать для описания этого?

В-третьих, следует понять, что общее чувство выпол&няет также роль печати, запечатлевая в фантазии, или во&ображении, как в вОске, эти фигуры или идеи, приходящие от внешних чувств чистыми и бестелесными; эта фантазия является настоящей частью тела, причем такой величины, что разные ее части могут облекаться во множество фигур, отличных друг от друга, и обычно удерживать их довольно долго 10; и тогда налицо именно то, что называется па&мятью.

В-четвертых, следует понять, что двигательная сила или сами нервы берут свое начало в мозгу, где находится фантазия, которой они различным образом приводятся в действие, подобно тому как общее чувство приводится в действие внешним чувством или как перо в целом движимо своей нижней частью.

Наконец, в-пятых, следует понять, что та сила, посред&ством которой мы, собственно, и познаем вещи, является чисто духовной и отличается от тела в целом не менее, чем кровь от кости или рука от глаза; она является единствен&ной в своем роде и либо вместе с фантазией воспринимает фигуры от общего чувства, либо прилагается к тем, какие сохраняются в памяти, либо создает новые фигуры, кото&рые занимают воображение настолько, что часто оно бывает не в состоянии сразу воспринять идеи от общего чувства или претворить их в двигательную силу соответственно чисто телесной предрасположенности. Во всех названных случаях эта познающая сила иногда является пассивной, иногда деятельной и уподобляется то печати, то воску, что, однако, следует принимать здесь лишь за аналогию, ведь в телесных вещах не обнаруживается чего-либо совершен&но подобного этой силе. И она является одной и той же си&лой, которая, когда она вместе с воображением направлена на общее чувство, обозначается словами «видеть», «ося&зать» и т. д.; когда она направлена на одно лишь воображе&ние, как облекаемое в различные фигуры, она обозначается словом «вспоминать»; когда она направлена на воображе&ние, как измышляющее новые фигуры,— словами «вооб&ражать» или «представлять»; когда, наконец, она дейст&вует одна — словом «понимать»; как совершается послед&нее действие, я изложу подробнее в своем месте.

Ведь если разум может приводиться в действие вообра&жением или, наоборот, воздействовать на последнее; если воображение также может воздействовать на чувства по&средством двигательной силы, направляя их на объекты, или, наоборот, чувства могут воздействовать на воображе&ние, в котором они и запечатлевают образы тел, а память, по крайней мере та, которая телесна и подобна воспомина&нию животных, ничем не отличается от воображения, то из этого, несомненно, следует, что, когда разум имеет дело с теми вещами, в которых нет ничего телесного или подоб&ного телесному, он не может опираться на эти способ&ности. Напротив, чтобы они не мешали ему, необходимо отстранить чувства и освободить воображение от всякого отчетливого впечатления, насколько это возможно. Однако если разум предпринимает исследование какой-либо вещи, могущей быть отнесенной к телу, ее как можно более отчет&ливая идея должна создаваться в воображении; для того чтобы удобнее было осуществить это, необходимо предъя&вить внешним чувствам саму вещь, которую данная идея будет представлять. Но много вещей не могут содействовать разуму в отчетливом усмотрении каждой из них. Для того же, чтобы вывести из многого, собранного вместе, что-либо одно, а это часто приходится делать, нужно отсечь от идей о вещах все, что не требует наличного внимания, с тем чтобы остальное легче было удержать в памяти; и таким образом, тогда нужно будет предъявлять внешним чувст&вам не сами вещи,;а скорее их некие упрощенные изобра&жения, которые, если только их достаточно для предотвра&щения ошибок памяти, оказываются тем более удобными, чем они проще.

Для того чтобы перейти еще и ко второй его части и что- бы строго отличить понятия простых вещей от понятий тех вещей, которые из них составляются, и усмотреть в вещах обоих видов, где может быть ложь, с тем чтобы остеречься ее, и какие вещи могут быть достоверно познаны, с тем чтобы заниматься только ими, в этом разделе, как и в пред&шествующих, следует допустить некоторые положения, которые, возможно, не у всех получат признание. Однако даже если иные считают, что они являются не более истин&ными, чем те воображаемые орбиты, посредством которых астрономы описывают свои явления, это не важно, лишь бы с их помощью различали, какое познание о какой угодно вещи может оказаться истинным или ложным.

Итак, мы говорим, во-первых, что единичные вещи по отношению к нашему познанию следует рассматривать иначе, нежели высказываясь о них в зависимости от того, как они существуют в действительности. Ведь, если, напри&мер, мы рассмотрим какое-либо протяженное и обладаю&щее фигурой тело, мы признаем при этом, что оно в порядке вещей является чем-то единым и простым, ибо в этом смысле оно не могло бы быть названо составленным из те&лесной природы, протяжения и фигуры, потому что эти части никогда не существовали отдельно друг от друга. Но по отношению к нашему разуму мы называем данное тело чем-то составленным из этих трех природ, так как мы уразумели каждую из них в отдельности, прежде чем смогли судить, что три эти природы одновременно обнару&живаются в одном и том же предмете. Вот почему, говоря здесь о вещах лишь постольку, поскольку они восприни&маются разумом, мы называем простыми только те, позна&ние которых является столь ясным и отчетливым, что они не могут быть разделены умом на большее число позна&ваемых более отчетливо частей; таковы фигура, протяже&ние, движение и т. д.; все же остальные вещи мы представ&ляем себе некоторым образом составленными из этих простых. Это следует понимать в столь общем смысле, что&бы не были исключены даже те вещи, которые мы иногда от&влекаем от самих простых вещей; это бывает, когда мы говорим, что фигура есть предел протяженной вещи, понимая под пределом нечто более общее, чем под фигурой, так как, разумеется, можно говорить также о пределе дли&тельности, пределе движения и т. д. Ведь тогда, хотя обо&значение предела отвлечено от фигуры, вследствие этого оно не должно, однако, казаться более простым, чем фигура; но скорее, поскольку понятие предела прилагают и к другим вещам, таким, как предел длительности или движения и т. д., которые отличаются, как вещи совершен&но иного рода, от фигуры, оно должно было быть отвлечен&ным также и от этих вещей, и потому оно является чем-то составленным из многих совершенно различных природ, к которым оно приложимо только неоднозначно.

Во-вторых, мы говорим, что те вещи, которые по отно&шению к нашему разуму называются простыми, являются или чисто интеллектуальными, или чисто материальными, или общими. Чисто интеллектуальными являются те вещи, которые познаются разумом при посредстве некоего врож&денного света и без помощи какого-либо телесного образа. Ибо несомненно, что существуют некоторые вещи такого рода и невозможно измыслить какую-либо телесную идею, которая дала бы нам представление о том, что такое позна&ние, сомнение, незнание, а также что такое действие воли, которое позволительно назвать волением, и тому подобное; тем не менее мы действительно познаем все это, и столь легко, что для этого нам достаточно лишь быть наделен&ными рассудком. Чисто материальными являются те вещи, которые познаются существующими только в телах: такие, как фигура, протяжение, движение и т. д. Наконец, об&щими следует называть те, которые без различия приписы&ваются то телесным вещам, то духовным, как, например, существование, единство, длительность и тому подобное. Сюда следует отнести также те общие понятия, которые служат как бы некими узами для соединения других про&стых природ и на очевидности которых основывается все, что мы выводим в рассуждении. Именно таковы положе&ния: «Две величины, равные какой-либо третьей, равны между собой»; «Две вещи, которые не могут быть отнесены к одной и той же, третьей, одинаковым образом, имеют какое-то различие и между собой» и т. д. И именно эти об&щие понятия могут быть познаны или чистым разумом, или разумом, созерцающим образы материальных вещей.

Впрочем, к числу этих простых природ позволительно отнести также лишенность и отрицание их, поскольку они разумеются нами, так как познание, посредством которого я усматриваю, что такое ничто, или мгновение, или покой, не менее истинно, чем то, посредством которого я разумею, что такое существование, или длительность, или движение. И данный способ понимания будет содействовать тому, чтобы мы впоследствии получили возможность сказать, что все остальные вещи, которые мы познаем, составлены из этих простых природ: так, если я вынесу суждение о том, что какая-либо фигура не находится в движении, я скажу, что моя мысль является некоторым образом составленной из фигуры и покоя, и так же о прочем.

В-третьих, мы говорим, что все эти простые природы известны сами по себе и никогда не заключают в себе ника&кой лжи. Это легко будет показано, если мы отличим ту способность разума, посредством которой он созерцает и познает вещь, от той, посредством которой он выносит суждение, утверждая или отрицая; ведь может случиться, что мы сочтем неизвестными нам те вещи, которые мы в действительности познаем (а именно если мы предполо&жим, что в них кроме того, что мы созерцаем, или того, что мы достигаем в мышлении, есть нечто иное, скрытое от нас), и что эта наша мысль окажется ложной. По этой при&чине очевидно, что мы ошибемся, если решим, что нами никогда не будет полностью познана какая-либо из этих простых природ: ведь если мы достигаем умом хотя бы чего-то наименьшего в ней, что, конечно, необходимо, поскольку мы предполагаем вынести некоторое суждение о ней, из одного этого следует заключить, что мы познаем ее полностью; ибо иначе она не могла бы быть названа простой, а была бы составлена из того, что мы постигаем в ней, и того, что мы считаем нам неизвестным.

В-четвертых, мы говорим, что соединение этих простых вещей между собой является или необходимым, или слу&чайным. Оно необходимо, когда одна вещь настолько под&разумевается неким неявным способом в представлении о другой, что мы не сможем отчетливо представить себе ни ту, ни другую, если будем считать, что они отделены друг от друга: таким образом фигура связана с протяжением, движение — с длительностью, или временем, и т. д., потому что невозможно представить себе ни фигуру, лишенную всякого протяжения, ни движение, лишенное всякой дли&тельности. Точно так же, если я говорю: «4 и 3 состав&ляют 7», это составление является необходимым; ибо мы не представляем себе отчетливо число семь, если неким неяв&ным способом не включаем в него чисел три и четыре. Та&ким же образом и все, что доказывается относительно фигур или чисел, необходимо соединено с тем, о чем это утверждается. И названная необходимость обнаруживается не только в чувственно воспринимаемых вещах, но также, например, если Сократ говорит, что он сомневается во всем, отсюда с необходимостью следует: значит, он понимает по крайней мере то, что он сомневается, и, значит, он по&знает, что нечто может быть истинным или ложным, и т. д.: ведь эти следствия необходимо связаны с природой сомне- ния 11. Случайным же является сочетание этих вещей, при котором они не соединяются никакой неразрывной связью, как, например, когда мы говорим: тело одушевлено, чело&век одет и т. д. Существует также много вещей, зачастую с необходимостью связанных между собой, которые при&числяются к случайным большинством людей, не заме&чающих связи между ними; таково положение: «Я сущест&вую, следовательно, Бог существует», а также «Я понимаю, следовательно, обладаю умом, отличным от тела» и т. д. Наконец, следует отметить, что случайны и высказывания, обратные очень многим высказываниям, являющимся необ&ходимыми: так, хотя из того, что я существую, я достоверно вывожу, что Бог существует, однако на основании того, что Бог существует, невозможно утверждать, что я также су&ществую.

В-пятых, мы говорим, что мы никогда не сможем ура&зуметь ничего, кроме этих простых природ и некоторого их смешения, или соединения, между собой; причем зачастую легче сразу заметить многие природы, связанные между собой, чем отделить одну из них от других, ведь я, напри&мер, могу познавать треугольник, хотя бы я никогда и не думал о том, что в познании его содержится также познание угла, линии, числа три, фигуры, протяжения и т. д. Это, од&нако, не мешает нам говорить, что природа треугольника составлена из всех этих природ и что они являются более известными, чем треугольник, поскольку они есть то самое, что в нем разумеется; кроме того, в этом же треугольнике скрыто, возможно, и многое другое, чего мы не замечаем, как, например, величина углов, которые равны двум пря&мым, и бесчисленные отношения, какие существуют меж&ду сторонами и углами, и вместимость площади и т. д.

В-шестых, мы говорим, что те природы, которые мы называем составными, познаются нами или потому, что мы узнаем на опыте, каковы они есть, или потому, что мы со&ставляем их сами. Мы испытываем все, что воспринимаем чувством, все, что слышим от других, и вообще все, что приходит к нашему разуму или извне, или вследствие со&зерцания, обращенного им на самого себя. Здесь следует заметить, что разум никогда не может быть введен в за&блуждение никаким опытом, если он усматривает исклю&чительно лишь ту вещь, которая является его объектом, поскольку он располагает ею или в самом себе, или в об&разе, и если вдобавок он не признаёт ни того, что вообра&жение верно воспроизводит объекты чувств, ни того, что чувства воспринимают действительные фигуры вещей, ни того, наконец, что внешние вещи всегда таковы, какими они кажутся. Мы подвержены заблуждению во всех следующих случаях: если кто-либо рассказал нам небылицу и мы ве&рим, что речь шла о происшедшем событии; если страдаю&щий желтушной болезнью считает, что все вокруг желтое, так как его глаз окрашен в желтый цвет; если, наконец, когда расстроено воображение, как это случается с мелан&холиками, мы полагаем, что его беспорядочные призраки представляют действительные вещи. Однако это не введет в заблуждение разум мудреца, так как все, что он воспримет от воображения, он, конечно, будет считать действительно запечатленным в последнем, однако он никогда не при&знает, что одна и та же вещь переходит в целости и без какого-либо изменения от внешних вещей к чувствам и от чувств к фантазии, если прежде он не узнал об этом каким- то другим способом. Но мы сами составляем вещи, которые разумеем, всякий раз, когда мы верим, что в них содержит&ся нечто непосредственно не воспринимаемое нашим умом ни в каком опыте: так, когда больной желтухой убеж&дается в том, что видимые им вещи желтые, эта его мысль будет составлена из того, что представляет ему его фанта&зия, и того, что он добавляет от себя, а именно: цвет ка&жется ему желтым не вследствие изъяна глаза, а потому что видимые им вещи действительно желтые. Отсюда сле&дует, что мы можем обманываться только тогда, когда вещи, в которые мы верим, некоторым образом составля&ются нами самими.

В-седьмых, мы говорим, что это составление может быть осуществлено тремя способами, а именно: посредством вну&шения, посредством предположения или посредством де&дукции. По внушению составляют свои суждения о вещах те, кто располагает свой ум к вере во что-либо, склоняясь к ней не на каком-то разумном основании, а только будучи побуждаем либо некоей вышней силой, либо собственной свободой, либо склонностью фантазии: первая никогда не вводит в заблуждение, вторая — редко, третья — почти всегда; но первая не имеет отношения к данному разделу, так как она не подпадает под правила искусства. Посред&ством предположения мы составляем суждения, как, на&пример, когда на основании того, что вода, более удаленная от центра мира, чем земля, составляет и более тонкую суб&станцию, а также того, что воздух, находящийся выше воды, является и более разреженным, чем она, мы допу&скаем, что выше воздуха находится нечто эфирное, наи&чистейшее и гораздо более тонкое, чем сам воздух, и т. д.

Но все, что мы составляем таким способом, хотя и не вводит нас в заблуждение (если мы считаем это только вероят&ным и никогда не утверждаем, что оно истинно), но и не делает нас более сведущими.

Итак, остается одна лишь дедукция, посредством кото&рой мы сможем составлять вещи так, что будем уверены в их истине; однако и в ней может быть много недостатков: например, если из того, что в данном пространстве, напол&ненном воздухом, мы ничего не воспринимаем ни посредст&вом зрения, ни посредством осязания, ни посредством ка&кого-либо другого чувства, мы заключаем, что это про&странство является пустым, неправильно соединяя при&роду пустоты с природой этого пространства; и так проис&ходит всякий раз, когда мы считаем, что из отдельной или случайной вещи может быть выведено нечто общее и необ&ходимое. Но в нашей власти избежать этой ошибки, а имен&но если мы никогда не будем соединять никакие предметы, не усмотрев, что соединение одного с другим является со&вершенно необходимым, как, например, если мы выводим, что никакая вещь, не будучи протяженной, не может об&ладать фигурой, из того, что фигура необходимо связана с протяжением, и т. д.

Из всего этого следует, во-первых, что мы четко и, как я думаю, посредством достаточной энумерации разъяснили то, что сначала смогли показать, лишь беспорядочно и грубо [используя оружие, врученное нам] Минервой, а именно: людям не открыто никаких других путей к досто&верному познанию истины, кроме очевидной интуиции и необходимой дедукции, а также разъяснили и то, что пред&ставляют собой те простые природы, о которых говорилось в восьмом правиле. И ясно, что интуиция ума распростра&няется как на познание всех этих природ, а также необхо&димых связей между ними, так, наконец, и на все осталь&ное, что разум прямо испытывает как находящееся или в нем самом, или в фантазии. О дедукции же больше будет сказано в дальнейшем.

Во-вторых, отсюда следует, что не нужно вкладывать никакого труда в познание этих простых природ, так как они достаточно известны сами по себе, но нужно только от&делять их друг от друга и созерцать каждую в отдельности, устремляя на нее взор ума. Ведь нет настолько тупоумного человека, который не заметил бы, что, когда он сидит, он некоторым образом отличается от самого себя, стоящего на ногах; однако не все так же четко отделяют природу по&ложения от остального, что содержится в этой мысли, и не могут утверждать, что в данном случае не меняется ничего, кроме положения. Мы не зря предупреждаем здесь об этом, так как зачастую ученые бывают настолько остроумными, что найдут способ стать слепыми даже в том, что является самоочевидным и что всегда знают даже крестьяне; это случается с ними всякий раз, когда они пытаются объяс&нить эти известные сами по себе вещи при посредстве чего- либо более очевидного: ведь они или разъясняют другое, или не разъясняют совершенно ничего. Действительно, кто не замечает всего того, каким бы оно ни было, по отноше&нию к чему происходит изменение, когда мы меняем место, но кто представит себе то же самое, когда ему будет ска&зано: место есть поверхность окружающего тела ,2? В то время как эта поверхность может изменяться, я остаюсь неподвижным и не меняющим места; или, наоборот, она может двигаться со мной так, что, хотя меня будет окру&жать та же самая поверхность, тем не менее я более не буду находиться в одном и том же месте. Но не кажется ли, что ученые произносят магические слова, которые имеют таин&ственный смысл и превосходят способности человеческого ума, когда они говорят, что движение — вещь, известней&шая каждому,— есть акт сущего в потенции, поскольку оно находится в потенции 13? Ведь кто поймет эти слова? Кто не знает, что такое движение? И кто не признает, что они искали узлы в тростнике? Итак, следует сказать, что ни&когда не нужно пользоваться для объяснения вещей ника&кими определениями такого рода, чтобы мы не постигали составные вещи вместо простых; но каждому нужно вни&мательно созерцать лишь вещи, отделенные от всех других, сообразно свету своего ума.

В-третьих, из сказанного следует, что все человеческое знание заключается только в том, чтобы мы отчетливо усматривали, каким же образом эти простые природы сходятся воедино для составления других вещей. Это весьма полезно отметить, так как всякий раз, когда предпо&лагают исследовать какое-либо затруднение, почти все останавливаются на пороге, пребывая в сомнении относи&тельно того, какими мыслями они должны занять ум, и решив, что необходимо отыскать какой-нибудь новый род сущего, ранее им неизвестный; например, если их спра&шивают, какова природа магнита, они, предчувствуя, что это вещь непростая и трудная, тотчас же отвлекают ум от всего того, что очевидно, обращают его ко всему наитруд&нейшему и, скитаясь, ждут, не найдут ли они случайно, блуждая в пустом пространстве многочисленных причин, чего-либо нового. Но тот, кто думает, что в магните не мо&жет быть познано ничего, что не состояло бы из некоторых простых природ, известных сами по себе, и не сомневается в том, что надлежит сделать, сначала тщательно собирает все те опыты с этим камнем, какими он может располагать, затем пытается вывести из них, каково сочетание простых природ, необходимое для того, чтобы произвести все те действия, которые были опытным путем обнаружены им в магните; однажды раскрыв это, он может смело утверж&дать, что постиг подлинную природу магнита, насколько она могла быть раскрыта человеком на основании данных опытов.

Наконец, в-четвертых, из сказанного следует, что ника&кие познания вещей не нужно считать более темными, чем другие, поскольку все они одной и той же природы и заклю&чаются лишь в составлении вещей, известных сами по себе. Почти никто этого не замечает, но, отдавая предпочтение противоположному мнению, более самонадеянные даже по&зволяют себе объявлять свои предположения как бы под&линными доказательствами, и в вещах, которых они совер&шенно не знают, они предсказывают, что словно сквозь облако узрят истины, зачастую темные; их они не боятся выставлять напоказ, облекая свои представления в те или иные слова, с помощью которых они обыкновенно много рассуждают и последовательно говорят, но которых на самом деле не понимают ни они сами, ни их слушатели. Более же скромные часто воздерживаются от исследования многих вещей, хотя и легких и весьма необходимых для жизни, только потому, что считают себя неспособными их исследовать; и так как они полагают, что эти вещи могут быть постигнуты другими, наделенными большим умом, они присоединяются к мнениям тех, чьему авторитету они больше доверяют.

В-восьмых, мы говорим, что можно только вывести либо вещи из слов, либо причину из действия, либо действие из причины, либо подобное из подобного, либо части или само целое из частей...

Впрочем, для того чтобы кто-либо случайно не упустил из виду ряд наших предписаний, мы разделяем все, что может быть познано, на простые положения и вопросы. Для простых положений мы не выдвигаем иных предписа&ний, кроме тех, которые подготовляют познавательную способность к более отчетливому созерцанию и более про&ницательному исследованию каких угодно объектов, так как эти положения должны возникать сами собой и не мо- гут быть искомыми; это мы очертили в первых двенадцати правилах, в которых, как мы полагаем, мы представили все то, что, по нашему мнению, может каким-либо образом сделать более легким использование рассудка. Из вопросов же одни совершенно понятны, если даже неизвестно их решение,— мы будем говорить только о них в двенадцати правилах, непосредственно следующих за настоящим; на&конец, другие не разумеются в совершенстве — их мы от- кладываем до последних двенадцати правил. Такое раз&деление мы придумали не без умысла: как для того, чтобы не быть принужденными говорить о вещах, которые пред&полагают познание последующего, так же и для того, чтобы с самого начала усвоить те вещи, которыми, как мы полагаем, и следует прежде всего заниматься с целью усо&вершенствования умов. Надо заметить, что к числу совер&шенно понятных вопросов мы относим только те, в которых четко различаем три вещи, а именно: по каким признакам может быть распознано то, что является искомым, когда оно встретится; что именно представляет собой то, из чего мы должны его вывести; и как должно быть доказано, что они зависят друг от друга до такой степени, что одно ни в коем случае не может измениться, если другое остается неизменным. Поскольку мы будем располагать всеми по&сылками, останется объяснить не что иное, как то, каким образом находят заключение хотя и не посредством выведе&ния из одной простой вещи чего-то одного (ведь, как уже было сказано, это может быть произведено и без предпи&саний), но посредством выделения чего-то одного зависи&мого от многих соединенных вместе вещей,— выделения настолько искусного, что для него нигде не потребуется большей способности ума, чем требуется для того, чтобы сделать простейший вывод. Вопросы подобного рода, так как они в большинстве своем являются отвлеченными и встречаются почти исключительно в арифметике или гео&метрии, неискушенным покажутся малополезными, однако я напоминаю, что в изучении этого искусства должны дольше усердствовать и упражняться те, кто желает в со&вершенстве овладеть следующей частью данного метода, в которой мы рассуждаем обо всех других вопросах.