этим знанием, жить честно и счастливо, аристотелики поставили ей другую цель, а именно искусство спора, и из мастерской добродетели они сделали философию питомником полемических сочинений.
Поэтому чело&век, отдавшийся изучению философии, интересует их уже не с той точки зрения, насколько он добродетелен и честен, а с той, насколько он хороший спорщик. Ведь хорошим философом считается у них только тот, кто умеет, нападая, ловко опрокинуть противника и кого никакими ухищрениями нельзя принудить к отступле&нию, когда он защищается. Вот чем объясняется, поче&му аристотелики считают, что они сорвали прекрасней&шие плоды философии в тех случаях, когда им удалось публично опровергнуть или защитить какие-нибудь те&зисы и показать себя способными дискутировать при помощи аргументов, всегда изложенных согласно уста&новленным букве и форме.
Разумеется, я не отрицаю, что открытию истины способствуют те частные собеседования, участники ко&торых, отбросив произвольные мнения, далекие от стра&стей и от того, чтобы домогаться неверной и ненадеж&ной благосклонности толпы, спокойно обмениваются мыслями, так что получается настоящее исследование истины и ни один из собеседников не откажется от&ступить от своего мнения, если откуда-нибудь блеснет луч более верного ее подобия. Но такие сборища, когда дискуссии превращаются в публичные зрелища, на которые народ сходится в качестве зрителя и где гос&подствует одно лишь страстное желание — победить и ни за что не отступать, — разве могут они быть на&стоящим исследованием истины? Весьма вероятно, что, если истина и присутствовала бы здесь, она тайно ус&кользнула бы, не желая быть профанированной этими бесноватыми. Ведь правильно говорит мимограф: В чрезмерных спорах теряется истина 28. Настоящее ис&следование истины, каковым является подлинная фи&лософия, совершается спокойно и мирно, и е-го можно сравнить с рекой Нилом, приносящей наибольшую пользу из всех рек благодаря спокойному своему те&чению. А та тех публичных зрелищах можно уви&деть такое кипение страстей, что часто немногого недостает, чтобы летели факелы и камни — орудия ярости.