§ 1. Подготавливается доступ к методу
Задержимся на этом немного, если угодно, дабы пере&вести дух. Новизна дела чуть-чуть меня взволновала. Ты велишь мне отречься от всего прежнего?
- Да,— говоришь ты,— отречься от всего.
- Как, решительно от всего? Ведь когда говорят обо всем, не допускают исключений.
- От всего,— повторяешь ты.
Как мне ни горько, я так и делаю.
Однако это очень жестоко, и, откровенно говоря, я делаю это не без тревоги; если ты не избавишь меня от этого страха, боюсь, как бы мы не прошли мимо обещанной тобой двери. Ты при&знаешь все прежнее сомнительным, причем, как ты гово&ришь, признание это вынужденное. Почему же ты не даешь войти в меня той же силе, дабы я сам был вынужден сделать то же признание?! Скажи, умоляю, что тебя вы&нуждает? Я слышу от тебя только, что основания твои прочны и продуманны. Но каковы же они? Ведь если они прочны, зачем их отбрасывать? Почему их не сохранить? Если же они сомнительны и вызывают недоумение, какой силой могут они тебя вынудить?- Вот,— говоришь ты,— они у всех на виду. У меня в обычае пускать их вперед, как стражников, чтобы они начинали битву. А именно, нас иногда вводят в заблужде&ния чувства. Иногда мы грезим во сне. Иногда некоторые безумцы бредят и думают, что видят то, чего они вовсе не видят и чего даже не существует.
- И это все? Но ты обещал прочные основания и продуманные, и я ожидал потому оснований достоверных, свободных от всяких сомнений — словом, таких, каких требует твой путеводный компас, которым мы сейчас пользуемся, до такой степени точный, что он исключает и тень сомненья. Однако таковы ли твои эти принципы? Разве они не являют собой лишь сомнения и чистейшей воды догадки? «Иногда нас вводят в заблуждение чув&ства» ; «Иногда мы, между тем, грезим во сне»; «Некоторые безумцы бредят». Каким же образом ты наверняка и с полной несомненностью вывел это из своего правила, ко&торое у тебя всегда под рукой, а именно что необходимо всячески избегать допущения таких истин, истинность коих не может быть нами доказана? Разве было такое время, когда ты мог бы с уверенностью сказать: «Несо&мненно, сейчас мои чувства меня обманывают, я точно это знаю»; «Сейчас я сплю»; «Немного раньше я спал»;
«Вот этот человек безумен и думает, будто он видит то, чего вовсе не видит, причем он не лжет»? Если ты скажешь, что такое время было, позаботься о том, чтобы это дока&зать; позаботься также, чтобы тот злой гений, о котором ты помнишь, тебя, чего доброго, не обманул; да и вообще следует опасаться, чтобы именно в тот момент, когда ты произносишь продуманные и верные слова, что «чувства иногда нас обманывают», этот злодей не указал на тебя пальцем и не высмеял твоей доверчивости.
Если же ты отрицаешь обман чувств, почему ты так уверенно утверждаешь: «Иногда мы грезим во сне?» Почему на основе своего первого закона ты не устанавли&ваешь для себя правило: «Вообще недостоверно, будто нас иногда вводят в заблуждение чувства, будто мы иногда спим или будто безумцы бредят; а следовательно, я скажу вот как и установлю следующее правило: чувства нас никогда не обманывают, мы никогда це грезим во сне и никто не безумствует»?
- Но,— говоришь ты,— я все это предполагаю.
- Что до меня, то именно в этом мое опасение. Стоило мне сделать один только шаг, как я почувствовал, сколь рыхлы твои основания и как они уплывают у меня из-под ног, подобно призракам, так что я поостерегся их утоптать. У меня тоже есть предположения.
- Так, «у меня есть предположения». Достаточно, если ты предполагаешь. Достаточно, если говоришь: я не знаю, сплю ли я или бодрствую; я не знаю, обманывают меня чувства или же нет.
Но с твоего разрешения, я скажу, что мне этого не довольно. И я не понимаю, откуда ты взял свое умозаклю&чение: я не знаю, бодрствую я или сплю; значит, я иногда сплю. А что, если ты никогда не спишь? Или если ты спишь всегда? Что, если ты вообще не способен спать, или тебя лишит сна хохот твоего гения, который убедит тебя наконец, что ты иногда спишь и обманываешься, тогда как этого вовсе не происходит? Поверь мне: с той минуты, как ты ввел пресловутого гения, с помощью которого свел свои прочные и продуманные основания к этому «может быть», ты все испортил, и из этого зла ты не извлечешь ничего хорошего. Что, если этот лукавец изобразит тебе всё как сомнительное и неверное, хотя оно прочно и достоверно, с таким умыслом, чтобы в случае твоего полного отрицания всех вещей сбросить тебя голым в крутую стремнину? И не поступишь ли ты обдуманнее, если до своего отречения предложишь себе самому досто- верный закон, гласящий, что все, что ты отринешь, будет отринуто правильно? Ведь дело это великое и многозначи&тельное — такое полное отречение от всего старого; и если ты мне поверишь, ты призовешь свои размышления на суд, дабы подвергнуть их серьезному обсуждению.
Но ты говоришь: я не могу больше должного преда&ваться неверию и знаю, что из этого не последует никакой опасности или ошибки.
Как можешь ты говорить: «Я знаю»? Неужели досто&верна и несомненна возможность поместить в храме Исти&ны, по крайней мере, обломки великого крушения? Или, коль скоро ты открываешь новую философию и помыш&ляешь о создании школы, ты намереваешься начертать у входа золотыми буквами надпись: Я не могу больше должного предаваться неверию,— дабы (говорю я) это твое посвящение повелевало вступающим в храм отбросить старое положение «Два плюс три составляют пять» и свято хранить лишь это: «Я не могу больше должного предаваться неверию»? А что, если какой-нибудь новичок проворчит и процедит сквозь зубы: мне велят отбросить старую истину, никогда никем не подвергавшуюся сомне&нию: «Два плюс три составляют пять», поскольку может случиться, что меня дурачит какой-то гений; вместо этого мне велят свято беречь это двусмысленное, со всех сторон уязвимое «Я не могу больше должного предаваться неве&рию» в качестве максимы, относительно которой гений не сможет меня дурачить! Что скажешь ты на это? И пору&чишься ли мне здесь, что мне нечего бояться, нечего опасаться козней злого гения? Несомненно, даже если ты всеми средствами клятвенно подтвердишь мне эту свою максиму, я не без великого ужаса перед чрезмерным неверием отрекусь от всего прежнего, старого, как бы рожденного вместе со мной, и предам проклятью, как лож&ные, положения: «Доказательство в [модусе] barbara40 совершенно правильно», а также: «Я есмь нечто состоя&щее из тела и души».
Да и, если позволено мне угадать по выражению твоего лица и по голосу, даже ты, прочащий себя всем остальным в вожатые и прокладывающий нам путь, не избавился от страха. Скажи откровенно и искренне, как тебе свойственно: так ли уж без колебаний ты отвергаешь старое представление: «У меня есть ясная и отчетливая идея Бога»? Или это: «Верно все то, что я воспринимаю весьма ясно и отчетливо»? Или: «Мыслить, питаться, чувствовать — все это вовсе не относится к телу, но лишь к уму»? Я могу привести еще тысячу подобных положений. Я очень серьезно предъявляю тебе этот иск и умоляю тебя: ответь, пожалуйста. Можешь ли ты, покидая старую философию и зачиная новую, отрясти это, как прах со своих ног, выбросить, проклясть как ложное, причем сделать это вполне сознательно? Или же ты выдвинешь и допустишь противоположные максимы: «Именно сейчас у меня нет ясной и отчетливой .идеи Бога»; «До сих пор я ошибочно верил, будто питание, мышление и ощущение вовсе не относятся к телу, но лишь к уму»? Но увы, как я мог запамятовать собственное решение! Что я делаю?! Ведь сперва я полностью доверил&ся тебе как товарищ и ученик — и вот я колеблюсь пред входом, исполненный страха и упорного нежелания. Про&сти мне; я тяжко согрешил и обнаружил всего лишь скудость и нищету ума. Ведь я должен был, отбросив всякий страх, бестрепетно вступить во мрак отреченья — а я заколебался и отступил. Я искуплю, если ты мне простишь, мой грех и полностью исправлю свое злодея&ние, широким и свободным жестом отбросив все старое. Я отрекаюсь от всего старого и его проклинаю. Не сердись, если я не призываю в свидетели небо и землю: ведь ты не желаешь их бытия. Не существует ничего, решительно ничего! Веди меня — я последую за тобой. Признаюсь: ты не тяжел на подъем! Итак, ты не откажешься идти первым.