Ответ маркиза де В. г-ну Р.  

Копия письма[121]*, полученного мною из Парижа в то время, когда я полагал, что мне не придется больше заниматься г-ном Р.

Вы доставили мне живейшее удовольствие, сообщив мне вести о здоровье милого маркиза. Я уже целый век не имел о нем никаких сведений и очень был этим встревожен: я полагал, что все общество О рассеялось, что вы — в Монт55, маркиз — в походе, а толстяк аббат — во власти философического бреда и заблуждений собственного воображения. Не могу вам сказать, до какой степени я был восхищен последним письмом г-на де В. Робине, который, как подобает человеку с его именем, повел себя с нами, как бесцветный говорун56. По поводу этого господина у меня как раз недавно был любопытнейший разговор с одним литератором, который долгое время прожил с ним, основательно знает его и насквозь видит все его интриги и проделки. Я ему рассказал обо всей нашей переписке. Он нисколько не удивился той роли, какую господин этот разыграл в этом деле, и узнал его поведение, остающееся себе верным и постоянным во всякого рода делах. Он уверен, что (как вы подозревали и нередко высказывали) Р. вашего рассуждения не прочитал, а если и читал, то ровно настолько, сколько требовалось, чтобы нахвататься терминов для беседы с вами, и уж во всяком случае ничего не разобрал.

Мой литератор описал мне его как пти-метра от философии, влюбленного в свою внешность, составившего себе жаргон остроумца и дамского угодника на предмет пленения дам обоего пола. Он — великий делец по части ру- кописных сочинений, которые он обменивает, перекраивает и отдает в печать своему типографскому обществу.

Я больше не удивляюсь тому, что философ подобного закала не дерзнул показаться в О, чтобы лицом к лицу сразиться с вами. Дело было для него чересчур рискованное. Он понял, какой опасности подвергает свою репутацию, на которую достаточно дунуть, чтобы она рассеялась как дым. Хвалю его за осторожность, побуждавшую его сначала отказываться от дуэли с пером в руках. Он хорошо бы сделал, если бы при ней оставался и не дал себя вовлечь в бой, в котором не проявил ничего, кроме хитрости, неловкости и недобросовестности. А теперь он может выпутаться из положения только мало-помалу, с теми ужимками, которые называются вежливостью, и избегая ответов по существу.

Скажу, что вам повезло, если он не воспользовался временем, пока ваша работа находилась у него в руках, чтобы по своему обыкновению дать ее списать; этого-то вам и приходится опасаться, если только недостаток понимания не удержал его от подобного намерения[122]*.

Переписка с аббатом И., метафизиком Энциклопедии

Начну с передаваемого почти слово в слово собеседования между маркизой де В.57, аббатом И.

На следующий день после собеседования аббат публично прочел излагаемое ниже и признал его точно и верно переданным.

Собеседование между маркизой де В., аббатом И. и Д. Д.

Маркиза. Итак, невозможно, чтобы вы опять схватились между собою?

Д. Д. Да с какой стати мне нарушать данное мною обещание!

Мне никак не вбить в голову аббата, как я ни старался это сделать, что в конечном счете, пожалуй, и возможно допустить, что мое рассуждение верно, — а надо же, чтобы он эту возможность признал.

Аббат И. Никогда не признаю.

Д. Д. Поэтому и выходит, что вы постоянно думаете, как бы меня разбить, и никогда не подумаете, как бы уразуметь.

Аббат И. Как же бы я мог вас разбивать, не разумея вас?

Маркиза. Часто встречаются люди, разумеющие по- своему, а не так, как следует разуметь. Но что бы ни говорил Д. Д., я не думаю, чтобы вы принадлежали к числу таких людей.

Аббат И. Вы совершенно правы, маркиза, способность понимания у человека, всю свою жизнь занимавшегося метафизикой, не должна подлежать сомнению.

разъяснения, да и, кроме того, самые опасения мои требуют того, чтобы все, что касается сношений г-на Робине со мною, было известно.

Маркиза. Само собою разумеется, и, если бы мне когда-либо пришла фантазия завести себе метафизика, я бы к вам и обратилась.

Аббат И. Это большая для меня честь, маркиза. Но метафизику свою я строю отнюдь не на сумме всех существ, как то делает Д. Д.

Д. Д. Сумма эта никогда доселе не рассматривалась ни в себе, ни в отношении к существам в частности, а между тем ее одну, уважаемый аббат, и следовало рассматривать для обретения истины.

Автор «Системы природы» и тысяча других авторов говорят, что природа вообще есть великое целое58, являющееся результатом соединения различных веществ, различных их комбинаций, а также разнообразных движений, наблюдаемых нами во Вселенной.

Я размышлял над тем, над чем они не размышляли; я сказал то, чего они не говорили. Отсюда проистекала вся истинная и неведомая доселе суть — вот чем моя философия разнится от всякой иной.

Аббат И. Все это не доказывает ничего.

Д. Д. Все это — факты, которые я вам отнюдь не выдаю за доказательства, и мне сдается, что тут вам изменяет ваша логика. Кстати, о логике: вы постоянно говорите, что я в логике силен, что логика в моем сочинении великолепна, но, на ваш взгляд, основной мой принцип ложен. Из этого я делаю вывод, что вам ни одно слово во всем моем труде не должно представляться правильным, ибо если основной принцип его ложен, а все выводится силою моей логики из этого принципа, то и все в моем труде поневоле должно быть ложным. Тем не менее, по вашему собственному признанию, там встречается много истин, с которыми вы соглашаетесь.

Аббат И. Я не без ограничений и оговорок признаю вашу силу в логике. Так, например, ваша мораль, или моральная истина, вовсе не вытекает из вашей метафизической истины, откуда вы ее выводите, не подводя под нее никакого другого основания.

Маркиза. Мне очень нравится, что вы нападаете на логику Д. Д., — тем больше чести для вашей логики.

Д. Д. Аббату необходимо было напасть, чтобы самому выпутаться: моя аргументация припирала его к стенке. Но как-никак — вот моя логика от меня и уплыла — приходится с этим примириться, раз моя моральная истина не вытекает из метафизической. Ах вы, аббат-предатель! Неужели стоит признавать за человеком логические способности, чтобы затем так немилосердно ему в них отказать? И неужели вы меня уразумели или хотя бы прочитали, раз вы говорите, что я под мою истину моральную подвожу одну только положительную основу — мой метафизический принцип? Неужели от вас ускользнуло, что у нее есть и другая основа — отрицательная, или, вернее говоря, косвенная, в виде того разрушения, какому эта основа подвергает состояние законов — состояние, за которое вы держитесь так цепко и наперекор очевидности?

Маркиза.

Аббат И. Вы читали «Систему природы», сударыня. Что ж! Возражения, приводимые Д. Д. против автора этой системы, те же самые, какие следует приводить и против Д. Д., и я не хотел бы побивать его каким-либо иным оружием.

Д. Д. Но ведь я за автором этой «Системы» не признаю никакого основного принципа, а вы сами говорите, что у меня таковой есть.

Аббат И. Иметь ложный основной принцип равносильно тому, чтобы не иметь его вовсе.

Маркиза. Так ли это, господин аббат? Мне это внове! Я бы этого не подумала! А что, если бы, по несчастью, и бог, и религия оказались ложным основанием, — тогда у людей не осталось бы основы ни в боге, ни в религии?

Аббат И. Это возражение я приведу против себя в сочинении, над которым я работаю, и там я на него и отвечу.

Д. Д. Отняв у меня преимущества логической силы, которую вы ранее за мной признавали, вы теперь отказываете мне и в том, что у меня есть основной принцип,; Однако — если только вы обратили на это внимание, —lt;1

утверждая, с одной стороны, что имеется такой принцип,!

404              1

и к тому же весьма плодотворный, я, с другой, утверждаю, что такового нет, и оба эти утверждения взаимно друг друга поддерживают, раз они не могут существовать одно без другого. Неужто вы в такой взаимной опоре, столь ясно доказанной в моем сочинении, не усматриваете ничего в пользу моего принципа?

Аббат И. Я тут ничего в толк не возьму — что вы хотите сказать?

Д. Д. В таком случае не говорите, что вы меня уразумели, и для поддержания вашей чести не говорите даже, что вы меня прочитали.

Аббат И. Как это я вас не разумею? Кто же вас разумеет, если не я? Посмотрите, сударыня: он сам говорит, что истины его не могут ускользнуть даже от ребенка, и утверждает, будто я его не разумею.

Д. Д. Я не говорил, что мои истины не могли бы ускользнуть и от ребенка, я говорил только, что мне легче внедрить их в детскую голову, нежели во многие иные головы, столь решительно отбивающиеся от всякой чуждой им мысли, что они скорее не головы, а настоящие булыжники.

Аббат И.

Д. Д. Отлично! Но вы согласитесь с тем, что вряд ли для нее создано сочинение, вся истинность которого заключается в его целокупности, притом целокупности совершенно нового вида, и беда для этого сочинения, если первое представление о нем, запечатлевшееся в этой голове, не в его пользу.

Аббат И. Я придерживаюсь принципа, и этого с меня достаточно.

Д. Д. Это значит, что, будучи предубежденным против принципа, хотя и не разумея его, вы не желаете видеть ни доказательств его, ни его применений, ни следствий, ни выводов, ни даже сколько-нибудь считаться с другим существом — не-принципом, но доказывающим принцип, подобно тому как оно само им доказуется.

Аббат И. Повторяю еще раз, я придерживаюсь принципа. А при вашем принципе, якобы разъясняющем все явления, я все же не знаю, как в матке образуется плод.

Д. Д. Вы рассуждаете подобно Вольтеру и стольким другим, не ведающим пределов, какими мир метафизи- ческий отграничен от физического мира, и в доказательство нашего, на их взгляд, непреодолимого неведения ставящим в один ряд явления как физические, так и метафизические. А между тем, господин аббат, принцип мой, будучи не физическим, а метафизическим, может объяснить одни только метафизические явления, как, например: почему все — более или менее, почему все в природе относительно, почему в ней не встречается ни в каком отношении совершенство или абсолют, почему в ней нет ничего в себе? Он, впрочем, доказывает также, что разъяснение физических, или частных, явлений никак не может привести нас ни к чему полезному и что они по своей природе тем менее объяснимы для человека и тем менее подлежат исследованию, чем более они от него отдалены, — как, например, явления, происходящие внутри матки, куда глаз может проникнуть с еще большим трудом, нежели на Луну.

Аббат И. Раскрытая истина должна дать объяснение всему.

Д. Д. Нет, господин аббат, но она должна разъяснить, почему есть вещи, по природе своей не поддающиеся ее разъяснениям; почему подробности строения Вселенной являются предметами познания низшего порядка, выходящими за пределы поставленной ей цели; почему ими возможно овладеть лишь более или менее, в зависимости от большего или меньшего соприкосновения с ними. Наши философы, по этой части знающие не больше нашего, полагают, что открытие истины должно дать объяснение явлений физических. Плюньте на это, как вы делаете по поводу их ярости в разрушении без созидания, по поводу их заблуждения, будто законы человеческие могут остаться в силе без законов божеских, по поводу их непоследовательности, заставляющей их проповедовать веротерпимость и вместе с тем громогласно заявлять, что предметы ее, то есть разного рода культы, лишены здравого смысла.

Аббат И. Извольте, могу на них плюнуть; но у меня все же не лежит душа к вашему принципу.

Маркиза. Держитесь стойко, аббат, и не давайте себя захватить врасплох: вы тут наш общий боец против него.

Аббат И. Известно ли вам, сударыня, доказательство — единственное доказательство, приводимое им в за- щиту его метафизического принципа? Оно состоит вот в чем: мы суть то, что постигаем о сути вещей. Как вам покажется это великолепное доказательство?

Маркиза. Уж очень это мизерно, на мой взгляд.

Д. Д. Неужто вы выносите суждение на этом основании, господин аббат? Ведь не подлежит сомнению, что мое сочинение только целиком может дать доказательство моему метафизическому принципу, и то, что вы выдаете за единственное доказательство, есть не более как применение его к человеку.

Маркиза. Как! Стало быть, его сочинение только целиком доказывает правильность его основного принципа! Вы, значит, просчитались оба!

Аббат И. Да нет же, сударыня! Сочинение его не доказывает ничего. Ведь я сказал вам уже, что основной его принцип ложен!

Маркиза. Выходит, что даже целое сочинение не может защитить ложный принцип? Я этого себе не представляла! Но в чем же состоит принцип Д. Д.?

Аббат И. В том, чтобы создавать бытия метафизические, не существовавшие никогда и нигде, кроме как в его собственной голове.

Д. Д. Господин аббат, я не создаю метафизических видов бытия; я лишь устанавливаю, что есть одно такое бытие, и больше ничего.

Аббат И. Да, одно, это я и хотел сказать.

Маркиза. А это одно бытие — каково оно? Оно — не вы ли, сударь, великий метафизик, уверяющий, что у вас есть ваше я, только ваше, как я от вас слыхала?

Аббат И. Мое я было бы по крайней мере бытием; его же метафизическое бытие —¦ химера, оно — универсал Скота, над которым мы, философы, подсмеиваемся и которое всякая разумная философия давным- давно изгнала.

Маркиза. Так надобно же называть его Скотом, этого великого разумника, убежденного в том, что он знает больше нас всех. А если мы на него рассердимся, мы одну букву выкинем59.

Аббат И. Такое имя ему весьма бы подошло; но букву выкидывать не следует, так как в его сочинении много ума и остроумия.

Маркиза. Вы слишком добры, господин аббат.

Д. Д. Не так уж добр, маркиза. С моим умом про- изойдет то же, что случилось уже с моей логикой и моим принципом: при первом случае аббат мне в нем откажет. Но я зол на него за то, что он хочет выставить меня ско- тистом, отлично зная, что я не скотист, — это он либо по злобе, либо в самом деле думает, что я скотист, а тогда это такая слепота в человеке, меня прочитавшем, что его просто побить хочется.

Аббат И. Вы это потому говорите, что Скот не договорился в своих химерах до существования Ничто, как вы это делаете.

Маркиза. Как так? Д. Д. уверяет, что Ничто есть нечто, а вы с этим не соглашаетесь, господин аббат?

Аббат И. Что вы, сударыня, называете нечто? Он уверяет, что Ничто есть Все, что оно — бесконечность, вечность, безмерность и что оно реально существует.

Д. Д. Вы опять заблуждаетесь, господин аббат: я столь мало утверждаю, будто Ничто существует реально, что оно по моей системе является отрицанием реального существования и даже более или менее реального чувственно воспринимаемого существования как в общем, так и в частности.

Аббат И. Оно, стало быть, не существует, если не существует реально?

Д. Д. Вот так вывод! Что мне в нем больше всего нравится, это то, что он делается после того, как вы меня прочитали, даже переписали и утверждаете, будто меня уразумели. Ничто, господин аббат, которое есть Все, на мой взгляд, положительного существования не имеет; существование его чисто отрицательное.

Аббат И. Ну, конечно, оно чисто отрицательное — отрицает всякое существование.

Д. Д. ...кроме своего собственного, господин аббат. Но если вы меня не приняли, читав и перебелив мое сочинение, я вам сегодня никак не разъясню, что Ничто или Все является отрицанием существования лишь чувственно воспринимаемого, лишь существования Целого и его частей, взятых раздельно, и что, употребляя слово «Ничто», столь часто слетающее с наших уст, мы не отри-^ цаем никогда ничего, кроме того или иного чувственно воспринимаемого существования, как, например, наличия виня в пустой бутылке.

Аббат И. Вам становится понятнее, маркиза?

Маркиза. Как вам сказать! Но я уже предвижу, как Д. Д. вам возразит, что нам с вами вдвоем с ним не справиться.

Аббат И. Почему так?

Маркиза. По пустякам: вы и читали, и переписали его сочинение, которого вы не читали и не переписывали.

Аббат И. Да, конечно, можно сказать и так. Но согласитесь, что существование Ничто невозможно переварить.

Маркиза. Не труднее, чем кушанье, которого не отведывали, — не так ли, господин аббат?

Аббат И. Именно так, сударыня; это уничтожающее сравнение. Извольте после этого верить его сочинению!

Маркиза. Нет уж, покорно благодарю. Но все же мне кажется, что вы этому сочинению уделили лишь кое- какое внимание; быть может, вы бы лучше сделали, если бы не уделили ему никакого, — меньше бы потеряли даром времени.

Аббат И. Я не жалею о времени, какое я ему уделил; в нем кое-где встречаются дельные вещи, и ими я воспользуюсь. Но пусть Д. Д. не говорит мне о своей моральной истине, о своем состоянии нравов, какое он хочет установить вместо состояния законов. Нет, этого состояния я не хочу, он ставит человека ниже скотины.

Маркиза. Статочное ли это дело! Стало быть, Д. Д. — безумец?

Аббат И. Нисколько, сударыня, и это-то и непостижимо.

Маркиза. Ах! Вижу, что маркиз де В., который долгое время считал его безумцем, напрасно от этого взгляда отказался.

Аббат И. Он даже слишком бьет отбой — да не прогневается Д. Д.

Д. Д. Вы меня давно уже прогневать не можете, господин аббат, и тем не менее вы только что ужасно оклеветали мое состояние нравов, уверяя, будто я ставлю человека ниже скотины. Это не по-христиански, и меня удивляет, что вы, такой добрый человек...

Маркиза. Продолжайте свое, господин аббат, не обращайте внимания на его упреки...

Аббат И. Вход в его состояние нравов будет воспрещен для всех изящных искусств, для всей высшей науки — что скажете вы на это, сударыня?

Маркиза. Отвратительно, ужасно, никуда не годится.

Д. Д. Другой человек, который читал бы меня глазами менее предубежденными и более дружескими, сказал бы, что вход в мое состояние нравов возбранялся бы моральному злу. Но г-ну аббату угодно видеть это состояние, при котором существовало бы одно моральное благо, лишь со стороны его лишений, не задумываясь о том, что при нем лишения перестали бы быть лишениями и что преимущества, имеющиеся в нашем злосчастном состоянии законов, являются в нем лишь следствием основных пороков, которые составляют это состояние и одни только породили его и поддерживают его существование; следствием твоего и моего, следствием морального неравенства, которое есть источник всех искусств и всех наук, выходящих за грань необходимого, а в равной мере и источник всех стеснений, всех бедствий и всех преступлений, которыми кишит наше общественное состояние.

Маркиза. Аббат родился со счастливыми наклонностями: в вещах он видит лишь то, что в них следует видеть, чтобы не пожелать повеситься, и это для него благо...

Д. Д. ...но в таком случае незачем путаться в философию или утверждать, что разумеешь то, чего не усвоил.

Аббат И. У всякого своя философия. У меня та же, что и у всех, а ваша философия, утверждающая, что она представит элементарную очевидность и коренным образом преодолеет человеческое неведение, — ничья. Все философы за меня и против вас.

Маркиза. За вас, господин аббат, но вы же не мыслите так, как они.

Аббат И. Нет, сударыня, не мыслю — вот только против Д. Д.

Маркиза. Вы ведь верите в бога, в душу и во все отсюда вытекающее.

Аббат И. Верю ли я? Конечно, так как противопоставить этому нечего. Я верующий, сударыня, хотя и не мыслю, как предписано Сорбонной60, и я готовлю книгу, которая это докажет. У Д. Д. образ мыслей весьма новый, весьма остроумный и преисполненный логики, но он не разрушает того, что я думаю. Пусть он попробует сразиться с теми доказательствами, какие я представлю в моей книге, — не думаю, чтобы он мог их разбить.

Д. Д. Они уже разбиты заранее, дело ваше проиграно, но вы чересчур дорожите вашим пером, чтобы когда-либо это заметить и согласиться с этим.

Маркиза. Вы, конечно, дадите и нечто новое, господин аббат?

Аббат И. Да, конечно, ^сударыня, у меня способ представления доказательств, совершенно отличный от других.

Маркиза. Это как будто отзывается попугайством.

Аббат И. Что вы хотите этим сказать, сударыня?

Маркиза. Вы разве не видите, что все* наши философствующие умники до сих пор все больше друг за другом, как попугаи, повторяли одно и то же?

Аббат И. Понимаю, но я докажу, что все книги, которые в настоящее время расхваливают за способ рассуждения, как, например, эта «Природа», — книги глупые и никчемные. Если б вы только знали, маркиза, как я их презираю.

Д. Д. Однако, господин аббат, этого говорить я вам не позволю, хотя выражения «глупый» и «никчемный» вами и употребляются постоянно. Книги эти вам не по зубам, и хотя я отнюдь и не являюсь их Дон-Кихотом, так как я не люблю атеистов, но все же я сомневаюсь, чтобы вы когда-либо написали книгу, которая могла бы сравниться с ними.

Аббат И. Говорить мне подобные вещи — значит меня обескураживать, и не надо понимать буквально то, что я о них говорю.

Д. Д. Ваше добродушие меня обескураживает, я виноват и прошу вас меня простить.

Маркиза. Что сказали бы вы, однако, господин аббат, если бы г-н Робине, сражающийся с Д. Д., сделался его прозелитом?

А б б а т И. Не станет он им, я в том уверен.

Маркиза. Почему так?

Аббат И. Да потому, что метафизик никогда не в силах отступиться от своей системы!

. Д. Д. Вот ценное признание, господин аббат; и, по- вашему, это ведь так и должно быть?

Маркиза. А какова система г-на Робине?

Аббат И. Всеотрицание, сударыня, согласно его собственному признанию, сделанному им маркизу де В.

Маркиза. Всеотрицание? Что такое всеотрицание?

Д. Д. ...ни одно из известных доселе учений, господин аббат, ни одно из них. Но это не значит не верить в Ничто, или в отрицательное существование, ибо истинное всеотрицание есть вера в Ничто, или в отрицательное существование. Отсюда следует, что всеотрицание, как вера, как учение (а именно так и следует его рассматривать), состоит не в том, чтобы не верить ни во что, а в том, чтобы верить в Ничто. Говоря, что он не верит более ни во что, г-н Р. ...не имел в виду отрицательное существование, ибо он никогда в него и не верил, не имел никогда о нем ни малейшего представления. Если бы он сперва уверовал в Ничто, а затем в нем разуверился, он имел бы основание говорить, что не верит более в Ничто. Впрочем, однажды в него поверив, приходится в силу очевидности продолжать верить в него и дальше.

Аббат И. Ну и язык! Разумей его кто может; что до меня — я ничего в нем не смыслю.

Маркиза. Этот г-н Р., о котором вы не допускаете, чтобы он когда-либо стал прозелитом Д. Д., признает все же суть его воззрений: он признает истину, как метафизическую, так и моральную; спорит он только по поводу l существования Ничто.              \

Аббат И. Совершенно верно, сударыня, и в этом-то ] он и непоследователен. Нельзя признать у Д. Д. поло-] жительную, или метафизическую, истину, называемую им] Целым, не признавая его истины отрицательной, или Всего, иначе говоря, существования Ничто. Зная силу; логики Д. Д., я опасался бы согласиться с ним в том, что; дважды два — четыре.

Маркиза. А знаете, после вашего признания и при-; знания г-на Р. Д. Д. оказывается победителем! Уступая; ему каждый со своей стороны нечто, вы сдаете ему всю крепость! Это меня бесит. Я хочу непременно, чтобы онз остался неправ, раз его так называемый здравый смысл! не вяжется с общепринятым. Но оставим эту досадную для меня мысль, и признайтесь, возвращаясь к нашей| теме, что вы подшучивали надо мной, когда уверяли,і будто верите во все это.              i

А б б а т И. Нет, маркиза, я даже уверен, что и вы в это! верите.              I

Маркиза. Но кто же вам сказал, что все это верно! Аббат И. Сердце мое мне это сказало, сударыня! Прочтите мою книгу. Я тем не менее вынужден признать|

что за последний месяц, когда я более, чем когда-либо, впитываю в себя сочинение Д. Д., переписывая его для маркиза...

Маркиза. Впитываете в себя сочинение Д. Д., господин аббат? Я не удивляюсь больше тому, что вам на днях пришлось принять слабительное.

Аббат И. Это я пользуюсь лексиконом Д. Д., который уверяет, что тела и души (он их ведь одни от других не различает) непрестанно друг друга впитывают и составляют. Однако, говоря по совести, маркиза, еще месяц тому назад я понятия не имел о том, что представляет собою его сочинение. Я себе не составил тогда о нем надлежащего представления, я был за сто лье от того, чтобы допустить малейшее основание для всего того, что оно предвещает. А теперь, когда я его переписываю и постигаю, я как нельзя более удивлен тем, что Д. Д. мог его написать.

Д. Д. Вы не так еще удивлялись, господин аббат, когда я вам говорил, что вы его не разумеете. Припомните, как вы тогда подскакивали, точно ужаленный, от моих аргументов! Вы и теперь не так еще их постигаете, как вам кажется, ибо, если бы вы действительно уразумели мой труд (позвольте вам высказать мое полное и глубокое убеждение), вы бы с ним вполне и целиком согласились. И вы рассудили бы, что все зависело от этого сочинения, иначе говоря, от преодоления нашего невежества, чтобы мир пошел по надлежащему пути.

Маркиза. Но оно ведь страдает отсутствием ясности, это сочинение, которое вы вдруг вздумали так превозносить? Говорят, оно мало понятно.

Аббат И. Нет, сударыня, оно ясно. Одна только новизна мыслей может сделать его малопонятным на первый взгляд. В нем все трудности предвосхищаются и разрешаются принципиально, притом таким образом, который может ввести в соблазн читателей менее искушенных, чем я. Труд этот чрезвычайно остроумен и последователен: нигде нельзя уличить его в отступлении от принципа. Но принципа-то я не перевариваю, и против него я буду всегда направлять свои тяжелые орудия. Я хочу также взорвать мост, установленный Д. Д. между его принципом и его моральной истиной, и взорвать его так, чтобы сам маркиз, который этот мост считает весьма реальным, согласился с тем, что это воздушный мост, подобный мильтонову мосту61.

Д. Д. Господин аббат, помилосердствуйте, ведь это такой же каменный мост, как наш парижский Новый мост62.

Маркиза. А теперь пора спать! (После ухода аббата.) Так вот каковы наши сочинители философий, метафизики Энциклопедии, перекрашивающие аббата де Прада63?

Д. Д. Именно таковы, маркиза, и по нему можно составить себе суждение о большинстве остальных. Для них философия почти всегда лишь средство существования или путь к тому, чтобы составить себе имя. Считать их философами на основании их писаний — значит заблуждаться. С тех пор как я здесь живу вместе с добрейшим аббатом, мне становится все яснее, что для него истина является предметом познания, любознательности или интереса нисколько не в большей мере, чем для вашего кучера, хотя он как будто только ею одной и занят. Он без конца набрасывает на бумагу мысли, полученные им из книг, и затем переваривает их по-своему, но никогда еще ему не приходило в голову подумать самому или представить себе, что можно рассуждать умнее его. Я мог бы ежечасно ловить его на непонимании моих воззрений, как мне часто и приходится делать у вас на глазах. Я мог бы день и ночь сбивать его моими рассуждениями, но все это отскакивало бы от его растрепанной логики, от его чисто книжных способностей. Всем писакам его пошиба свойственно ожесточаться против воззрений, подрывающих их существование тем, что сводит на нет все их бумагомарание.

Маркиза. Все же он начинает разбираться в ваших идеях...

Д. Д. Он доведен до этого только насильно, и я сомневаюсь, чтобы он когда-либо подвинулся дальше.

Маркиза. Доброй ночи! И не сердитесь на бедного аббата, который действует по крайнему своему разумению.