Ответ
Истина, которую я люблю, не столько метафизична, сколько моральна.
Я люблю истину, ибо ненавижу ложь, — в этом я не могу быть непоследовательным, не будучи недобросовестным. Я бы любил также и истину метафизическую, если бы полагал, что она доступна; но мне никогда не приходилось встречать ее в книгах, и, разочаровавшись в возможности отыскать ее в них, я пренебрегаю их поучениями, будучи убежден, что истина, полезная для нас, много ближе к нам и что для отыскания ее вовсе не требуется столь сложный научный аппарат[96]*. Быть может, милостивый государь, ваш труд и даст эти доказательства, обещанные и не представленные всеми философами, но я все же не могу изменить свои правила на основании неизвестных мне доводов. Однако ваша уверенность мне импонирует: вы обещаете так много и так внушительно, а я в вашей манере письма вижу так много точного и разумного, что я был бы удивлен, если бы в вашей философии не оказалось этой точ- ности и этого разума. И я по своей близорукости должен бы опасаться, что вы видите там, где я не предполагал бы, что можно видеть. Сомнение это внушает мне тревогу, ибо истина, которую я знаю или принимаю за истину, слишком мне дорога, ибо то, что вытекает из нее, дает мне сладостное самочувствие, и я не представляю себе, как бы я мог его изменить, не потерпев от того ущерба. Если бы взгляды мои были подкреплены доказательствами, я мало считался бы с вашими взглядами. Но, говоря по совести, я убежден более чувством, чем разумом. Я верю, но не знаю даже того, будет ли недостающее мне знание на благо или во вред, и не придется ли мне, приобретя его, сказать: Alto quae sivi coelo lucem, ingemui que reperta 14.Вот, милостивый государь, разрешение или по крайней мере разъяснение той непоследовательности, в которой вы меня упрекаете.
Все же мне кажется жестким ваше требование, чтобы я оправдывался в том моем мнении, какое я высказал по вашему настоянию. Я взял на себя смелость выразить мой взгляд лишь для того, чтобы сделать вам угодное. Конечно, я могу ошибаться, но заблуждение не является моей виной. Однако вы спрашиваете моего совета еще по одному чрезвычайно важному поводу, и я, быть может, опять отвечу вам невпопад, но, к счастью, вопрос этот такого рода, что автор обычно его задает, лишь уже решив его для себя.Замечу прежде всего, что предположение ваше о том, будто в вашем* труде заключается истина, свойственно не вам одному, — оно присуще всем философам. Именно поэтому они публикуют свои книги, а между тем Истина все еще не открыта.
Прибавлю, что недостаточно принять в соображение благо, содержащееся в самой книге, — следует также взвесить зло, к которому она может подать повод. Надобно принять в соображение, что она встретит меньше благонамеренных читателей, чем недобрых сердец и неразумных голов. Поэтому перед тем, как ее обнародовать, необходимо сравнить добро и зло, какие она может причинить, сравнить возможные выгоды и злоупотребления, и в зависимости от того, какая сторона перевесит, книгу следует или не следует выпускать в свет.
Будь я знаком с вами, милостивый государь, знай я вашу судьбу, ваше положение и ваш возраст, я, быть может, имел бы кое-что сказать вам и по поводу вас самих. Пока молод — можно рисковать; но по достижении зрелого возраста неразумно ставить под удар покой своей жизни. От покойного г-на де Фонтенеля 15 мне пришлось слышать, что никогда книга не приносила своему автору столько радости, сколько горя. А говорил это счастливец — Фонтенель. До сорока лет я был благоразумен, в сорок лет я взялся за перо, но откладываю его, не достигши пятидесяти и проклиная каждодневно тот злополучный день, когда неразумная гордость заставила меня взяться за перо, когда прахом пошли мое благополучие, мой покой, мое здоровье и я потерял надежду вернуть их когда-либо. Вот к кому вы обратились за советом по поводу обнародования вашего труда... и пр. и пр.