ОТВЕТ 50
О т в. 2. Метод погрешает в отношении средств. А имен&но, он не располагает ими совсем: старые средства он от&брасывает, новых не привлекает. Все прочие теории обла&дают логической формой, силлогизмами, определенными способами аргументации, благодаря которым они, словно по нити Ариадны, выпутываются из лабиринта и легко и надежно расчленяют сложные вещи. Этот же метод, напро&тив, уродует старую форму, и в то же время его автор блед&неет от нового страха — перед придуманным им самим ге&нием, а также из опасенья, не спит ли он, или от сомненья, не страдает ли он безумием. Попробуй предложи ему сил&логизм — он тотчас же побледнеет при виде большей по&сылки, каково бы ни было ее содержание. А что, говорит он> если меня обманывает злой гений? А как обстоит дело с меньшей посылкой? Он содрогнется, решив, что она сом&нительна.
Наконец, что, если он спит? Сколько раз случа&лось, что спящему казались ясными и достоверными вещи, которые после его пробуждения обнаруживают себя как ложные! И что же будет он делать с выводом? Кругом, куда ни кинь взгляд, силки и капканы; как бы их избежать? Но разве безумцы, дети и глупцы не считают, будто они пре&восходно судят, в то время как они полностью лишены ума и рассудка? Что, если со мной (говорит он) случилось сей&час то же самое? Что, если этот злой гений все прикрасил и подрумянил? Он хитер, а ведь я пока еще не знаю, что Бог существует и может сдержать обманщика. Но что ж тут поделаешь? И как быть, если автор метода станет упрямо твердить, будто следствие окажется сомнительным, если прежде не удостовериться, что это не сон, не безумье, что существует Бог, причем Бог истинный, который держит в шорах пресловутого гения? Что, если он отвергнет смысл и форму такого силлогизма: «Одно и то же — сказать, что некое свойство присуще природе, или понятию, данной вещи или что это — правда о данной вещи. Но существова&ние и т. д.»? Или если он отринет другие подобные вещи? А если я стану настаивать, он скажет: погоди, пока я не узнаю, что существует Бог, и не увижу злого гения связан&ным по рукам и ногам. Но, говоришь ты, мой метод, по крайней мере, обладает таким преимуществом: не допуская никаких силлогизмов, он тем самым избегает опасности паралогизмов. Великолепно! Чтобы ребенок не был сопли&вым, ему надо отрезать нос! Но разве не правильнее посту&пают те матери, которые просто дают своим детям высмор&каться? А посему могу сказать лишь одно: если упразднить всякую форму, останется только нечто бесформенное.Отв. 3. Метод погрешает в отношении цели, поскольку не приводит ни к чему достоверному. Да он и не может к этому привести, поскольку сам себе закрывает все пути к истине. Ведь ты в этом убедился на опыте твоей собствен&ной одиссеи: своими блужданиями ты утомил и меня, твое&го верного спутника. Ты утверждал, что ты — ум, или обла&даешь умом, однако ты не сумел завершить свое доказа&тельство, но увязал в трясинах и застревал в терниях, при&чем не однажды — мне даже трудно припомнить, как часто.
Правда, игра стоит свеч: надо припомнить, дабы придать вес этому ответу. Итак, вот все те пункты, по которым этот метод сам себе перерезал жилы и преградил путь всякой надежде достичь света истины: 1. Ты не знаешь, спишь ли ты или бодрствуешь, а потому и не должен в своих мыслях и рассуждениях (если только они не плод твоих грез) до&пускать более того, что допускает в своих мыслях сновидец. Отсюда — все сомнения и колебания, и особенно ненадеж&ные выводы. Я не стану приводить примеры; сам окинь взглядом и перебери пласты своей памяти, и я поздравлю тебя от души, если ты отыщешь там хоть что-то не поражен&ное этой проказой. 2. До тех пор, пока я не узнаю, что су&ществует Бог, сковывающий по рукам и ногам злого гения, я должен сомневаться во всем без исключения и предпола&гать неистинность всех вообще положений: разумеется, необходимо (согласно старому и испытанному философ&скому методу) прежде всего определить, существуют ли все вообще вещи и каковы они, а то, что окажется существую&щим, предложить в конце концов новичкам в качестве не&преложных и твердых истин. Отсюда, как и из предыдуще&го, вытекает сомнительность всех вещей, что не приносит никакой пользы исследованию истины. 3. Если есть что-то хоть сколько-нибудь сомнительное, надо, дав своей воле прямо противоположное направление, считать это ложным и верить в противное, пользуясь этим приемом в качестве принципа. Тут уже оказываются закрытыми все подступы к истине. В самом деле, чего можно ждать от таких откро&вений: «У меня нет головы; не существует никакого тела, ни ума» — и от сотни подобных? И не говори, что отречение твое произнесено не навечно, но, наподобие судебных кани&кул, лишь на короткий срок — на месяц или на две недели, дабы каждый приложил здесь побольше стараний. Что ж, пусть будет на время; но в это время, затрачиваемое тобой на поиски истины, ты всячески пускаешь в ход, не без зло&употребления, свое отрицание — так, как если бы от него зависела сама истина, как если бы она опиралась на него как на некий цоколь. Однако, возражаешь ты, я пользуюсь отрицанием, дабы воздвигнуть постамент и колонны, как это делают зодчие. Разве они не пользуются временными сооружениями для воздвижения столпа и не устанавли&вают их в нужном месте, с тем чтобы потом, когда эти соо&ружения исправно выполнят свою роль, разрушить их и убрать? Почему мне не поступить так же точно? Что ж, подражай им, если угодно, но смотри, чтобы твои фунда&менты и колонны не навалились всей тяжестью на времен&ную постройку, так что с ее удалением они тоже рухнут. Я считаю это достойным порицания в твоем методе. Фун&дамент устанавливается ложный, а опора на него тяжела, так что, если убрать основу, придется удалить и сам метод.Отв. 4. Метод грешит избыточностью. Это значит, что прилагаются большие усилия, чем того требуют законы благоразумия и вообще может потребовать кто-либо из смертных. Правда, кое-кто требует, чтобы ему было дока&зано бытие Бога и бессмертие человеческой души; но без&условно, до сих пор не нашлось никого, кто бы не считал себя удовлетворенным, если бы столь же твердо знал о сущест&вовании Бога и о сотворении им мира, а также о духов&ности человеческих душ, как он знает, что два плюс три составляют пять или что у него есть голова и тело; таким образом, всякая забота о более высокой достовер&ности, несомненно, избыточна. Помимо того, как в делах границы достоверности на практике строго очерче&ны и этого вполне достаточно для благоразумного и ос&мотрительного поведения, так и в умозрительных, теоре&тических вопросах тоже существуют определенные грани&цы, приближаясь к которым любой может быть уверен в себе, причем настолько, что с полным основанием сможет, достигнув этих границ, по здравом размышлении успоко&иться, либо отчаявшись, либо отказавшись от достижения большего: ничего сверх меры, ничего слишком. Но, воз&ражаешь ты, ведь это немалая честь — сбить все финиш&ные столбы и проникнуть в глубины, оставшиеся недоступ&ными для минувших веков. Да, разумеется, слава нодобпая велика, но лишь в том случае, когда глубин достигают без крушения.
А посему:Отв. 5. Метод твой слабосилен: а именно, поскольку Напряжение превышает его возможности, метод этот ни к чему не приводит. Зову в свидетели и судьи тебя одного: чего ты достиг таким пышным приготовлением? Каков ре&зультат этого твоего торжественного отречения, столь все&общего и величественного, что ты не пощадил и себя само&го? Всего лишь это избитое Я мыслю, существую, я — мыс&лящая вещь; но слова эти, говорю я, настолько знакомы даже самым ничтожным людишкам, что от сотворения ми&ра не найдется человека, который хоть немного сомневался бы или хоть сколько-нибудь серьезно просил бы доказать ему, что он есть, существует, мыслит и является мыслящей вещью. Право, никто не будет тебя за это деяние благода&рить — разве только кто-то, как я, движимый особой друж&бой и расположением к тебе, выразит одобрение твоему щедрому благоволению к человеческому роду и восславит твое начинание.
Отв. 6. Автор метода порицает в других общераспро&страненную ошибку, коей он грешит сам. Он дивится тому, что все вообще смертные говорят и уверенно утверждают: «У меня есть голова, глаза и т. д.». Однако он не не дивится, когда сам с такой же отвагой вещает: «У меня нет головы и т. д.».
Отв. 7. Автор грешит ошибкой, свойственной только ему. Ибо то, что все прочие люди считают в определенной степени достоверным и достаточным: «У меня есть голова, существуют тело и ум», автор метода, в соответствии со своим особым замыслом, полностью извращает и считает другое положение — «У меня нет головы, не существует тела и мысли» — достоверным, причем настолько, что пола&гает возможным воздвигнуть на этом фундаменте точную метафизику и столь основательно на него опереться, что, если убрать подпорку, автор неминуемо грянется лицом оземь.
Отв. 8. Автор метода грешит неразумием. А именно, он не замечает торчащего отовсюду обоюдоострого меча: уклоняясь от одного лезвия, он натыкается на другое. Для него сомнительно, «существует ли какое-то тело»; а пос&кольку он сомневается, он это устраняет и допускает про&тивное: «нет никакого тела»; но так как он неразумно опи&рается на этот обоюдоострый клинок, словно тот очень на&дежен, он ранит себе руки.
О т в.
9. Автор погрешает сознательно: он по своему соб&ственному усмотрению добровольно закрывает глаза на все предостережения и произвольным отречением от всего необходимого для исследования истины позволяет своему анализу себя обмануть; таким образом он доказывает не только то, к чему он совсем не стремится, но и то, чего бо&лее всего опасается.Отв. 10. Метод грешит бессвязностью: торжественно запрещая какие-то вещи, он возвращается к старому и, вопреки законам своего отречения, повторяет отвергнутое. Ты достаточно хорошо это помнишь.
Отв. 11. Автор метода грешит упущеньями; пред&писывая пользоваться основоположением: Необходимо всячески остерегаться допускать в качестве истины то, что мы не имеем возможности подкрепить соответствующим доказательством, он не раз нарушает этот закон, безнака&занно и бездоказательно принимая за особенно достовер&ные и истинные такие максимы: Чувства нас иногда обма&нывают; все мы грезим; некоторые безумны и прочее в том же роде.
Отв. 12. Метод не содержит либо ничего верного, либо ничего нового, но в нем очень много лишнего.
Ведь если автор скажет, что под этим своим отрицанием сомнительного он понимает метафизическую (как это име&нуют) абстракцию, посредством которой сомнительные вещи рассматриваются только в качестве сомнительных, так что ум абстрагируется от них в тот момент, когда ищет нечто достоверное, придавая тогда этим вещам не большее значение, нежели вещам ложным,— слова его будут верны, но совсем не новы, ибо такая абстракция не являет ничего нового: она стара как мир и свойственна всем философам до единого.
Если он с помощью такого отрицания сомнительного хочет изгнать это последнее, так, чтобы оно считалось и именовалось ложным, а противоположное ему — истин&ным, он говорит нечто новое, но вовсе не верное, и такое от&рицание будет хотя и чем-то новым, однако незаконным.
Если он скажет, что на основе сильных и веских доводов делает такой достоверный и очевидный вывод: «Я — мыс&лящая вещь, и поскольку я мыслю и притом не являюсь ни умом, ни душой, ни телом, но вещью настолько отчуж&денной от всего этого, что я могу быть постигнут до пости&жения этих вещей, подобно тому как постигается животное, или вещь чувствующая, до постижения вещи, которая ржет, рычит и т. д.», он выскажет нечто верное, но не новое, ибо это звучит со всех кафедр, с коих красноречиво дока&зывается всеми, кому не лень, что некоторые живые су&щества мыслят; и если мышление охватывает собой и чув&ство (так что мыслит тот, кто чувствует, видит и слышит), то это твердят все, кто приписывает животным чувство, иначе говоря, все люди без исключения.
Если он скажет: «Я доказал с помощью сильных, проду&манных доводов, что я действительно существую как мыс&лящая вещь и субстанция и, пока эта вещь существует, поистине нет ни ума, ни тела, ни души», он выскажет тем самым нечто новое, но неверное, все равно как если бы он сказал, что существует животное, но нет ни льва, ни волка и т. д.
Если он скажет, что мыслит, т. е. постигает, желает, во&ображает и чувствует, причем мыслит так, что посредством акта рефлексии вдумывается в это свое мышление и его созерцает, или, иначе говоря, знает и рассматривает себя в процессе мышления (что поистине означает осознавать себя и обладать сознанием какого-то акта) — а это являет&ся свойством сверхматериальной способности или вещи, т. е. вещи абсолютно духовной,— и, таким образом, он ока&зывается умом или духом, в этом случае он скажет то, чего пока еще не сказал, но что должен был бы сказать и чего я от него ожидал; часто — да, очень часто — замечая эти его бесплодные родовые муки, я порывался вставить: без&условно, он говорит нечто верное, но не новое, ибо мы ког&да-то слышали это от наших наставников, те — от своих, и так, полагаю я, до самого Адама.
Далее, если он это и скажет, сколько останется еще нерешенных вопросов! Сколько излишнего многословия! Сколько пустой болтовни! Сколько замысловатых ухищре&ний ради бахвальства и надувательства! К чему все эти об&маны чувств, иллюзии грезящих, нелепые выходки безум&цев? И где предел этому отрицанию, настолько суровому, что в остатке у нас оказывается лишь самая малость? К чему столь длительные, столь затянувшиеся блуждания по чужим берегам и уделам, вдали от чувственных восприя&тий, посреди призраков и теней? Что все это дает для уста&новления бытия Бога — словно оно не может быть твердо установлено, если до того не перевернуть вверх дном весь мир? Для чего столь великая мешанина мнений, когда ста&рые отвергаются, вводятся новые, а затем отбрасываются и эти и вновь принимаются старые? Быть может, как в былые времена каждому божеству, например Благой богине и ее спутнику, а также всем остальным, посвящались особые обряды, так и здесь, в этом новом культе, учреждаются новые таинства? Но почему бы этому методу, отбросив прочь все уловки, не выставить на всеобщее обозрение истину в таких ясных, прозрачных и кратких словах: «Я мыслю, обладаю сознанием своего мышления, а значит, я — ум»?
Наконец, если он скажет, что постигать, желать, вообра&жать и чувствовать, т. е. мыслить, настолько свойственно уму, что вообще ни одно животное, кроме человека, не мыс&лит, не воображает, не чувствует, не видит и не слышит (и т. д.), то он выразит нечто новое, но не верное; притом это будет впустую и не вызовет у нас признательности — разве только он приберегает что-то глубоко от нас скры&тое (ведь это — единственное его прибежище), что в свое время он явит, как из волшебного фонаря, нашему изум&ленному взору. Но доколе мы можем этого ожидать, чтобы не впасть в полное отчаянье?
Ответ последний. Я полагаю, ты здесь дрожишь за свой метод, который ты любишь и лелеешь (я тебе это прощаю), который нежно целуешь как свое ненаглядное детище. Ты опасаешься, как бы после обвинения его в стольких грехах (сам видишь — он повсюду дал трещины й течь) я не предал его древнему остракизму. Не бойся, я тебе друг. Я превзойду твои ожидания либо поистине их обману: я буду молчать и выжидать. Я тебя знаю, знаю остроту и проницательность твоего ума. Как только у тебя появится время для размышления, и особенно когда ты в тайном уединении вновь обратишься к своему преданному тебе анализу, ты отрясешь с него прах, смоешь грязные пятна и явишь нашему взору чистый и отточенный метод. Сейчас же удовольствуйся этим и продолжай дарить мне внимание, пока я продолжаю отвечать на твои вопросы; исходя из них, я, стремясь к полноте и краткости, лишь слегка коснулся здесь ума, ясного и отчетливого понятия, истины и лжи и т. д.; однако ты сам умеешь отобрать то, что разумным людям кажется лишним, и...