ОСНОВЫ НАУК (философия). 

Большая часть наук складывалась постепенно; гениальные личности через известные промежутки времени одну за другой открывали некоторое число истин, а эти истины способствовали открытию новых, до тех пор, пока, наконец, число познанных истин не возросло до значительного количества.

Все вышесказанное относится к полным и подробным трактатам; но ясно, что те же самые размышления применимы и к работам элементарным, поскольку полные трактаты отличаются от хорошо составленных элементарных работ лишь подробными выводами и отдельными положениями, опущенными в одних и изложенными в других, следовательно, и элементарный труд и объемистый трактат будут содержаться явно или скрыто один в другом.

Из сказанного явствует, что приниматься за изложение основ какой-либо науки нужно только в том случае, когда положения, состав- ляющие содержащееся в ней знание, не только будут даны каждое в отдельности и независимо одно от другого, но когда среди них можно будет выделить основы, следствием которых будут прочие. А как различать эти основные положения? Вот способ для этого различения. Если положения, образующие стройное целое, или систему знаний, непосредственно не следуют одно за другим, в их цепи будут заметны места, где цепь обрывается, то положения, образующие начало каждой части цепи, являются именно теми, которые и должны войти в основы. А в положениях, которые сами по себе образуют одну непрерывную часть цепи, мы различаем два вида: те, которые являются простыми следствиями, простым переложением в других словах предшествующего положения и которые должны быть исключены из основ, поскольку они очевидно в них содержатся. Те же, которые заимствуют нечто не только из предыдущего положения, но и из другого основного положения, по-видимому, подлежат исключению из основ по той же самой причине, потому что они неявно, но по смыслу содержатся в положениях, из которых они исходят. Но строго придерживаясь этого правила, мы не только сведем почти на нет основы, но вдобавок сделаем их использование и применение слишком трудными. Итак, необходимым условием для включения какого-либо положения в основы науки, принятого в первом смысле, является требование чтобы данные предложения достаточно отличались друг от друга, так чтобы они не могли образовать непосредственного умозаключения и чтобы из этих положений вытекало множество других, которые не будут рассматриваться иначе, чем их следствия, и если, наконец, какое- нибудь положение и заключено в предыдущих, оно будет в них содержаться только имплицитно, так чтобы данная зависимость обнаруживалась лишь в ходе развернутого умозаключения.

Не забудем к тому же еще сказать, что включать в основы следует и изолированные положения, если среди них есть какое-нибудь, не являющееся ни основанием, ни следствием какого-нибудь другого положения, потому что основы любой науки непременно должны включать по меньшей мере зародыш, или зерно, всех истин, являющихся предметом данной науки, а потому опущение одной отдельной истины сделало бы основы несовершенными.

Но то, что особенно надо стараться разработать, - это метафизика положения. Эта метафизика, которая руководила или должна была руководить первооткрывателями, есть не что иное, как ясное и точное изложение основных и философских истин, на которые опираются начала знаний. Чем проще, легче и, так сказать, популярнее эта метафизика, тем она драгоценнее; можно даже сказать, что простота и легкость ее понимания являются ее пробным камнем. Все истинное, осо-

25. Философия в Энциклопедии...

бенно в науке чистого рассуждения, всегда исходит из ясных и точных принципов, а вследствие этого оно может быть уяснено всеми людьми безо всяких затруднений. В самом деле, как могут быть ясными и понятными следствия, если их основы были темны и непонятны?

Уклонение от этих правил часто обусловлено тщеславием авторов, а также и читателей. Первым бывает лестно или соблазнительно окутывать свои произведения туманом или придавать им сияние возвышенности; читатели же подчас не отвергают даже запутанности, только бы она придавала науке таинственность. Но истина проста и хочет быть изложенной такой, какова она есть. В данной работе у нас будет ряд случаев частного применения правил, в основном там, где это касается законов механики, геометрии, которую называют наукой о бесконечности, и многих других предметов; вот почему сейчас мы не уделяем особого внимания этому вопросу.

Чтобы нам здесь ограничиться несколькими общими правилами, поясним, каковы исходные начала в каждой отдельной науке, от которых следует отправляться; это простые, явные и признанные факты, тщательно рассмотренные и ясно изложенные; в физике - наблюдение мира, в геометрии - основные свойства протяженности, в механике - непроницаемость тел, в метафизике и нравственности - изучение нашей души и ее аффектов, а также других душ.

В науке еще много других спорных вопросов, менее вздорных самих по себе, но тоже бесполезных по существу; эти вопросы следует совершенно изгнать из книги об ее основах. Можно с уверенностью судить об абсолютной бесполезности вопроса, который вызывает различные суждения, когда видишь, как философы соглашаются с теми теоремами, которые тем не менее на первый взгляд сразу ока- зыватся необходимо связанными с этим вопросом. Например: основы геометрии, исчисления, одни и те же для всех философских школ, из этого их согласия следует, что геометрические истины не зависят от спорных философских принципов о природе протяженности и что по этому вопросу существует общая точка зрения, где объединяются все философские школы; простой и заурядный принцип, из которого они, сами того не замечая, все исходят, принцип, затемненный спорами или оставленный ими в пренебрежении, но который тем не менее продолжает существовать. Точно так же, хотя движение и его основные свойства являются предметом механики, неясная и спорная метафизика природы движения полностью чужда данной науке; механика предполагает существование движения, выводит из этого предположения много полезных истин и оставляет далеко позади схоластическую философию, предоставляя ей исчерпывать себя в пустых хитроумных утонченностях по поводу самого движения. Зенон2 еще сомневался, двигаются ли тела, в то время как Архимед3 уже нашел законы равновесия, Гюйгенс - закон удара, а Ньютон4 - законы мировой системы.

Из этого заключения, что точка, на которой следует остановиться в исследовании основ науки, определяется природой этой самой науки, иначе говоря, точкой зрения, с которой она рассматривает свой объ- ект; все, что вне этого, должно рассматриваться как другая наука или как область, полностью недоступная нашему наблюдению. Признаю, что принципы, из которых мы исходим в данном случае, сами по себе могут быть лишь следствиями, очень далекими от истинных начал, нам неизвестных, так что лучше бы называть их выводами, а не принципами. Но отнюдь не обязательно, чтобы эти выводы были сами по себе принципами; достаточно, чтобы они были таковыми для нас.

До сих пор мы говорили о принципах в собственном смысле, об основных истинах, с помощью которых можно не только руководить (управлять) другими, но и руководствоваться самим в изучечении науки. Существуют и другие принципы, которые можно было бы назвать вторичными; они меньше зависят от природы вещей, чем от языка, и в основном имеют место тогда, когда речь заходит о передаче знаний другим. Я хочу сказать об определениях, которые, по примеру математиков, можно было бы на самом деле считать принципами, потому что в любом другом виде основ именно на них опирается большая часть положений. Этот новый предмет требует некоторых размышлений; в статье "Определение" многие из них приведены, а мы добавим следующее.

Определить, по смыслу слова, значит положить предел, границы какой-либо вещи; таким образом, определить слово значит, так сказать, установить его смысл, иначе говоря, описать его смысл таким образом, чтобы не возникало сомнения, не расширять, не сужать его, наконец, не применять его ни к какому иному слову.

Чтобы установить правила определений, сначала заметим, что в науке находят применение слова двух видов: слова обиходные (разговорные) и слова научные. Я называю обиходными словами, которые употребляются не в данной науке, а в других местах, когда речь употребляется в обычном языке, или даже в других науках; таковы, например, слова: пространство, движение - в механике, тело - в геометрии, звук - в музыке и множество других. Научными терминами я называю слова, присущие и свойственные науке, которые пришлось создать для обозначения некоторых предметов и которые не известны тем, кому наука совершенно чужда.

Поначалу кажется, что обиходные слова не нуждаются в определении, в силу, как предполагают, своего частого употребления и того, что понятие, присваиваемое этим словам, должно быть четко определено и знакомо каждому. Но в языке науки оно не будет достаточно точным, так как разговорный язык часто бывает неясен; нельзя, следовательно, было бы точно закрепить значение употребляемых нами слов, не освободившись предварительно от присущей им двусмысленности. Итак, чтобы закрепить значения слов, или, что то же самое, чтобы их определить, сначала следует выяснить, какие простые идеи данное слово содержит. Простой идеей я называю такую, которая не может быть разложена на другие и таким путем стать легче усвояемой (постижимой) - такова, например, идея существования, идея ощущения и множество других. Это нуждается в более обширных объяснениях.

Собственно говоря, среди наших идей нет такой, которая не была бы простой, так как, каким бы сложным ни был предмет, операция, с помощью которой наш ум постигает его как сложный, есть действие мгновенное; таким образом, мы путем одной простой операции постигаем, что тело как субстанция одновременно протяженно, непроницаемо, оформлено и обладает цветом.

Следовательно, судить о степени простоты идей следует не по характеру операции ума, а по большей или меньшей простоте объекта. Более того, эта простота не определяется большим или меньшим количеством частей объекта, большим или меньшим количеством свойств, сразу нами усматриваемых в нем. Таким образом, хотя пространство и время составлены из частей и потому не являются простыми сущностями, идея, которую мы о них имеем, проста, так как все части времени и пространства абсолютно подобны, и идея, которую мы об этом имеем, абсолютно та же и не может быть разложена, ибо нельзя упростить идею протяженности и идею времени, не уничтожив их; если даже отсекать от идеи тела идеи его свойств, например, идеи непроницаемости, формы и цвета, все же останется идея протяженности.

Простые идеи в том смысле, который мы здесь разумеем, могут быть сведены к двум типам: одни - абстрактные; ведь абстракция не что иное, как операция, с помощью которой мы усматриваем одно конкретное свойство, не обращая внимания на те, которые к нему присоединяются, образуя вместе с этим свойством сущность предмета. Второй тип простых идей содержится в первичных идеях, воспринимаемых нашими ощущениями, - такие, как идеи разных цветов, холода, тепла и т.п. Следовательно, для понимания этих идей нет более подходящих описательных выражений, кроме того единственного слова, которое их обозначает.

Когда мы найдем все простые идеи, содержащиеся в одном слове, мы его определим, представляя все эти идеи самым ясным, кратким и возможно более точным образом. Из этих принципов следует, что всякое обыденное слово, содержащее только одну простую идею, не может и не должно быть определено ни в одной науке, потому что определение не смогло бы лучше разъяснить его смысл. Что же касается тех обыденных слов, которые содержат несколько простых идей, сколь не распространенным было бы их употребление, их все же еле- дует определить, чтобы полностью раскрыть содержащиеся в них простые идеи.

Так, в механике, или науке о движении тел, не следует определять ни пространство, ни время, потому что эти слова содержат лишь простую идею, но зато можно и должно определить движение, хотя это понятие достаточно обиходно и понятно всем. Идея движения - сложная идея, содержащая в себе две простые - идею пройденного пространства и идею времени, затрачиваемого на его прохождение. Из этих же самых принципов следует, что простые идеи, входящие в определение, должны быть настолько отличны одна от другой, чтобы нельзя было устранить ни одну из них. Таким образом, в обычном определении треугольника излишне вводятся и три стороны, и три угла; достаточно ввести в него три стороны, потому что фигура, ограниченная тремя прямыми линиями, обязательно имеет три угла. На это следует обращать особое внимание, чтобы без необходимости не умножать ни слова, ни сущности и не создавать видимости двух различных идей, там где каждая говорит об одном и том же.

Итак, можно сказать не только, что определение должно быть кратким, но что чем оно короче, тем яснее, - ведь краткость состоит в том, чтобы употреблять лишь необходимые идеи и располагать их в самом естественном порядке. Часто определение бывает непонятно потому лишь, что длинно. Неясность возникает главным образом оттого, что идеи недостаточно отличимы одна от другой и поставлены не на свое место. И наконец, поскольку краткость необходима в определениях, можно и даже должно употреблять в них слова, выражающие сложные идеи, следовательно, и в этом случае оперируют ясно выраженными простыми идеями. Так можно сказать, что прямолинейный треугольник есть фигура, ограниченная тремя прямыми линиями, но лишь при том, что заранее определено, что разумеется под фигурой, иными словами, пространство, полностью ограниченное линиями; это определение содержит три идеи: идею протяженности, идею пределов и идею границ во всех смыслах.

Таковы основные правила определения; такова идея, которую следует усвоить и согласно которой определение не что иное, как изложение простых идей, содержащихся в слове. После этого становится совершенно бесполезным выяснять, относится ли определение к имени или к объекту, иначе говоря, является ли оно просто объяснением того, что подразумевается под данным словом, или же оно объясняет природу объекта, обозначенного этим словом. В сущности, что такое природа объекта? В чем, собственно, она состоит, и знаем ли мы ее? Если желать ясно ответить на эти вопросы, то становится видно, насколько абсурдно и ничтожно это различие: ведь если все так же неве- жественны, как мы, в вопросе о том, что такое сущности сами по себе, познание природы объекта (по крайней мере, в отношении нас) может состоять в ясном и расчлененном понятии, не о реальных основах объекта, но о тех, которые, как нам кажется, содержатся в нем. Всякое определение должно рассматриваться только с данной точки зрения; в таком случае оно будет больше, чем простое определение существительного, потому что не ограничится объяснением смысла слова, но разложит (расчленит) смысл объекта; в то же время оно будет и меньше простого определения, поскольку истинная природа объекта, хотя и разложенная (расчлененная), всегда при этом может остаться неизвестной (недостаточно выявленной).

Вот все, касающееся определения обиходных слов. Но наука этими словами не ограничивается; она вынуждена иметь особые слова, чтобы либо сократить речь и способствовать этим большей ясности, выражая одним словом то, что можно было бы выразить целой фразой, либо обозначить малоизвестные объекты, которыми она занимается, а также и потому, что она сама часто создает слова путем новых своеобразных сочетаний. Такие слова должны быть определяемы, то есть поясняться другими словами, более употребительными (обиходными); и единственным правилом таких определений является не употреблять здесь ни одного термина, который сам нуждался бы в пояснении, иначе говоря не употреблять слова неясного самого по себе или заранее не объясненного.

Научные термины изобретены лишь в силу необходимости, а потому ясно, что науку не следует загромождать без нужды особыми терминами. Было бы желательно упразднить подобные научные термины, иначе говоря, варварские, служащие лишь одному - произвести впечатление; например, в геометрии мы говорим просто "предложение" вместо "теорема", "следствие" вместо "королларий", "примечание" вместо "схолия" и т.п. Большая часть наших научных слов заимствована из языка ученых, у которых слова понятны даже народу, потому что они часто оказываются просто обиходными словами либо производными от них; почему бы и нам не сохранить за ними такого преимущества?

Слова новые, странные и ненужные или откуда-нибудь заимствованные почти одинаково смешны и в науке и с точки зрения стиля. Этим путем вряд ли можно было бы сделать язык любой науки очень простым, очень доступным; отказ от непонятных большинству слов облегчает самое изучение науки, но и устраняет повод к обесценению науки в глазах народа, который воображает и убеждает себя в том, что главное достоинство и заслуга науки состоит именно в особом языке, словно язык - своего рода оплот, защищающий подступы к ней. В данном случае невежды подобны злополучным и малонаходчивым генералам, которые, будучи не в силах взять город, отыгрываются тем, что атакуют прилегающие укрепления.

Впрочем, то, что я предлагаю, скорее направлено на слова совершенно новые, которые вынужденно включает в язык естественное развитие науки, чем на слова, уже принятые в науке, особенно если их не могут заменить более понятные. В вопросах обычая имеются границы, где философ останавливается; он не хочет ни реформировать их, ни подчиняться им полностью, поскольку он не является ни тираном, ни рабом.

Приведенные нами правила касаются вообще основ, понимаемых в первом смысле. Что же касается основ, понимаемых во втором смысле, они отличаются от первых лишь тем, что обязательно содержат меньше исходных положений и больше частных выводов. Впрочем, правила для этих двух видов основ совершенно сходны; так как основы в первом смысле были уже изложены, а порядок элементарных и основных положений устанавливается в соответствии со степенью простоты или многочисленности, в зависимости от которой и будет рассматриваться объект, следовательно, на первом месте будут положения, рассматривающие наиболее простые части объекта, и именно эти положения, присоединяя или опуская их выводы, должны образовать основы второго вида. Таким образом, число основных положений второго вида основ определимо большим или меньшим объемом заключенного в них знания, а число выводов будет определяться большей или меньшей подробностью, с какою будет излагаться данная часть знания.

Можно поставить несколько вопросов по поводу способа изложения основ наук.

Во-первых, при изложении основ наук следует ли сохранять порядок, в котором их излагали их создатели? Прежде всего следует учесть, что речь здесь идет не о порядке, которому они следовали без определенных правил, а подчас и без цели, а о том порядке, которому они следовали методически. Нет сомнения в том, что такой порядок вообще самый выгодный, потому что он наиболее соответствует ходу мышления, которое он, обучая, просвещает, которому он указывает дальнейший путь и которому он, так сказать, на каждом шагу позволяет предчувствовать, что должно последовать; это то, что другими словами мы назовем аналитическим методом, ведущим от сложных идей к идеям отвлеченным, который от известных следствий восходит к неизвестным основаниям и который, обобщая эти следствия, доходит до открытия начал; но необходимо, чтобы этот метод еще соединял простоту и ясность - самые основные качества, которыми должны обладать основы науки. Больше всего следует опасаться, как бы, под пред- логом точного следования методам первооткрывателей, не выдвигать в качестве истинных положения еще не проверенные, мотивируя тем, что изобретатели умели сразу, мощью своего гения, как с птичьего полета, узреть истинность этих положений. По-видимому, науки излагать верно, но очень неточно невозможно, в особенности науки, именуемые "точными".

Аналитический метод следует применять, главным образом, в тех науках, предмет которых находится в нас самих и развитие которых зависит единственно от размышления; ведь если все материалы знания находятся, так сказать, внутри нас, то для использования этих материалов анализ является самым простым и верным способом. Зато в науках, предмет которых находится вне нас, часто весьма успешно применим синтетический метод, ведущий от оснований к следствиям, от идей абстрактных к идеям сложным, причем, он применим с большей простотой; к тому же факты сами по себе явятся в данном случае подлинными началами. Вообще аналитический метод подходит больше для открытия истин или для пояснения способа, которым были открыты истины. Синтетический же метод больше пригоден для объяснения и усвоения уже открытых истин. Один метод учит бороться с трудностями на пути, указанном последним. (См. статьи "Анализ", "Синтез").

Во-вторых, мы спросим: какое из двух качеств должно предпочитать в основах: понятность или строгую точность? Я отвечу, что данный вопрос предполагает ложную посылку: ошибочно допускается, что строгая точность может существовать без понятности и что она противоположна ей; чем строже и точнее дедукция, тем легче ее понять, ибо строгая точность состоит из сведения всего к наиболее простым основам. Из этого следует еще, что на самом деле строгость влечет за собой самый простой и естественный метод. Чем удобнее будут расположены основы, тем точнее будет и дедукция; это совсем не означает, что заключение никак не может быть точным, если мы следуем более сложному методу (как когда-то это сделал Евклид5 в "Началах"), но затруднения, легко обнаруживаемые в ходе исследования, заставили бы нас почувствовать, что неустойчивая и вынужденная строгость здесь не вполне пригодна.

Мы больше не будем говорить о правилах, необходимых для хорошего изложения основ науки. Лучший способ ознакомления с данными правилами - это применение их к различным наукам. Именно это мы и намерены выполнить в различных статьях данного труда. В отношении художественной литературы эти правила опираются на основы вкуса. Эти начала, во многих отношениях сходные с основами науки, сложились на основе результатов наблюдения различных объектов, которые вызывают приятные эмоции у человека.

Здесь мы скажем лишь, что все наши познания могут быть сведены к трем родам: истории, искусствам, как свободным, так и механическим, и наукам в собственном смысле слова, то есть имеющим предметом собственно рассуждение, и что все три рода познаний могут быть сведены к одному - к науке в собственном смысле слова. Ибо истории может быть либо естественной историей, либо историей человеческой мысли, либо историей человеческой деятельности. Естественная история - предмет философского размышления - входит в класс наук; то же самое можно сказать и об истории человеческой мысли, особенно при условии, что под этим подразумеваются лишь те мысли, которые были подлинно светоносны и полезны, и только их следует изложить читателю в книге начал. В отношении же истории царей, завоевателей, народов, одним словом, событий, изменявших либо потрясавших жизнь на земле, то эта история может считаться объектом философским лишь в той мере, в какой она не ограничивается одним лишь изложением фактов; подобная наука бесплодна: будучи делом глаз (наблюдения) и памяти, она есть чисто условное знание, когда ее заключают в тесные пределы (рамки), но в руках человека, умеющего мыслить, она может стать наипервейшей из всех наук. Мудрец изучает нравственный мир, как и физический мир; изучает так же терпеливо и осмотрительно, воздерживаясь что-либо предрешать. Все это увеличивает познания и делает их полезными; мудрец следит за людьми в их страстях, как за природой в ее процессах; он наблюдает, сближает, сравнивает, присоединяет к собственным наблюдениям опыт прошлых веков - и во всем ищет основы, которые смогут просветить его в исследовании или руководить его действиями. Согласно этому мудрец расценивает историю лишь как собрание нравственных опытов, произведенных на человеческом роде; такого рода собрание сведений, было бы, разумеется, более полным, если бы его создавали одни лишь философы, но и имеющееся собрание различных сведений хотя и неполное, все же содержит величайшие уроки поведения для правителей, подобно тому как сборники медицинских наблюдений всех веков, несмотря на все, чего им еще недостает, и даже на то, чего им, может быть, всегда будет недоставать, все же, тем не менее, составляют важнейшую и верную часть искусства врачевания. Следовательно, история принадлежит к классу наук, как по методу ее изучения, так и по способу ее использования, иными словами, с философской точки зрения.

То же самое следует сказать об искусствах, как механических, так и свободных; и в тех, и в других все, что касается деталей, является единственно делом самого художника; но, с одной стороны, основные принципы механических искусств покоятся на математических и физи- ческих знаниях человека, то есть на двух наиболее значительных отраслях философии. А с другой стороны, свободные искусства имеют основой тонкое и тщательное изучение наших ощущений. Эта метафизика, тонкая и глубокая, предметом которой являются вопросы вкуса, отличает здесь абсолютно общие начала, присущие всем людям, от тех, которые видоизменены нравами, гением, степенью восприимчивости народов или индивидов. Таким образом она отличает прекрасное, сущностное и всеобщее, если оно вообще существует, от прекрасного, более или менее поизвольного и более или менее условного. Равным образом далекая от слишком туманного решения, как и от слишком углубленного обсуждения, эта метафизика простирает анализ чувства лишь до доступной черты и не слишком ограничивает анализ в дозволенных пределах; сравнивая впечатления и движения нашей души, подобно тому, как всякий метафизик сравнивает чисто спекулятивные идеи, она черпает в этом исследовании правила, чтобы снова возвести эти впечатления к их общему источнику и чтобы судить о них по имеющейся между ними аналогии; но она воздерживается и от того, чтобы расценивать их самих по себе, и от попытки оценивать первоначальные исходные впечатления принципами философии, столь же мало понятной для нас, как и строение наших органов, и даже не принуждает принять эти принципы тех людей, которых природа или привычка снабдили иными способами и возможностями восприятия. Сказанное здесь о вкусе и свободных искусствах применимо к области знания, именуемой изящной словесностью. Итак, основы всех наук содержатся в основах философии.

Прибавим еще немного о методе исследования различных видов любых основ, предполагая, что они хорошо развиты. Этого нельзя усвоить с помощью учителя, это требует большой работы и размышления. Познать основы - это не только знать, что они содержат; это означает знать их применение, использование и их следствия; это значит - проникнуть в талант первооткрывателя, быть в состоянии пойти дальше, чем он. Вот чего можно достичь лишь изучением и упражнением, и вот почему в совершенстве познать что-либо можно лишь самостоятельно исследовав это. Может быть, именно по этой причине следовало бы в двух словах в основах пояснить применение и следствия доказанных предложений. Для начинающих это было бы случаем поупражнять свой ум в поисках доказательства этих следствий и в попытках заполнить оставленные им пустоты в обрывках цепи. Сущность хорошей книги о началах заключается в том, что она побуждает много размышлять.

Далее следует попытаться рассудить, может ли выяснение всех основ наук быть делом одного человека и как оно смогло бы стать та- ким делом, поскольку обнаружение таких основ предполагает всеобъемлющее и глубочайшее познание всех объектов, которые интересуют людей. Я говорю "глубочайшее познание", так как незачем воображать, что, затронув поверхностно основы науки, ты уже в состоянии ее преподавать. Вот именно этому предрассудку, плоду невежества и тщеславия, мы и обязаны недостатком хороших общедоступных книг, имеющихся у нас, и потоком плохих книг, буквально затопляющих нас. Ученик, едва вышедший на тропу, еще ошеломленный перенесенными и зачастую лишь частично преодоленными трудностями, начинает знакомить с ними других и учит их эти трудности преодолевать; критик и плагиатор, он вместе с предшественниками списывает, переделывает, расширяет, переставляет, сокращает, темнит, принимает бесформенные и смутные идеи за ясные, а собственное стремление стать автором лишь из зависти считает желанием стать полезным. Его можно сравнить с человеком, который, ощупью пробираясь по лабиринту с завязанными глазами, воображает, что он способен начертать план лабиринта и отметить все его извилины и повороты. С другой стороны, мастера искусств, долгим и упорным трудом поборовшие трудности и познавшие тонкости искусства, гнушаются вернуться вспять, чтобы другим облегчить путь, который они прошли с таким трудом. А, может быть, они еще подавлены самой природой множества препятствий, которые им пришлось преодолеть, и страшатся громадной работы, которую следовало произвести для преодоления и устранения этих препятствий и которая была бы мало ощутима для других, так как другие не могли бы учесть сделанный этими мастерами вклад. Стремясь только к новым успехам в искусстве, желая при возможности вознестись над своими предшественниками и современниками и испытывая большую потребность в восхищении, чем в общественном признании, они только и стремятся открыть что-либо и затем наслаждаться использованием своих открытий; эти мастера предпочитают все больше увеличивать здание вместо того, чтобы постараться осветить вход в него. Они считают, что тот, кто подобно им привнесет в изучение наук талант, действительно способный углубить их, не будет нуждаться в других основах, кроме тех, которыми руководствовались они сами, что природа и размышления непременно восполнят то, чего нет в книгах, и что совершенно бесполезно облегчать другим познание, которым они все равно не смогут овладеть, потому что самое большее, на что они способны, - это получать, ничего не прибавляя. Достаточно немного вдуматься, чтобы осознать, насколько подобный образ мышления вреден для прогресса й славы науки; для прогресса - потому, что изучение основ наук, облегчая одаренным умам изучение уже известного, тем самым побуждает их привнести скорее нечто свое, а вреден для их славы потому, что, ставя основы наук на уровень понимания большего числа лиц, мы создаем большее число просвещенных ценителей. Преимущества хороших основ знаний могут быть достигнуты работой лишь умелой и многоопытной руки. Действительно, если ты недостаточно просвещен для оценки истин, содержащихся в какой-либо науке, если путем частого разбора (анализа) ты не заметил взаимозависимости этих истин, как различить среди них основные положения, из которых они вытекают, аналогию или различие между основными положениями, порядок и соподчиненность их, которые следует наблюдать, и главное, начала, выше которых не следует восходить? Мы здесь находимся в положении, подобном положению химика, способного распознать смеси лишь в результате анализа и частых разнообразных сочетаний. Сравнение тем более верное, что анализ учит химика не только тому, каковы основы, в которых растворяется тело, но, что не менее важно, выясняет пределы, за которыми оно не может раствориться, что становится доступно знанию лишь ценою долгих и глубоких экспериментов.

Хорошо выделенные основы, согласно изложенному нами плану и притом писателями, способными данный план выполнить, приносили бы двойную пользу: они непременно навели бы хорошие умы на путь открытий, представляя им открытия уже до них сделанные; кроме того, они помогли бы каждому отличить подлинные открытия от ложных, потому что все, что нельзя было бы прибавить к основам в виде дополнения, не заслуживало бы названия открытия. Смотрите это слово.