ОПЫТ О БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ ШКОЛАХ  

Эта добродетель проявляется либо во мнении, либо в действии и обнаруживается в том, что мы думаем о других или что делаем для них. Следовательно, чтобы проявлять милосердие, мы прежде всего должны давать наилучшее, какое только возможно, истолкование тому, что другие делают или говорят. Если человек, не проявляющий ни одного прпзпака смирення, строит прекрасный дом, богато его обставляет и тратит состояние на серебро и картины, нам следует думать, что он дела- ст это не из тщеславия, й для того, чтобы поощрять художников, занять свободных людей и побудить бедняков работать па благо своей страны. А если человек спит в церкви, но не храпит, нам следует думать, что он закрывает глаза, чтобы лучше сосредоточиться на молитве. Причина состоит в том, что мы в свою очередь желаем, чтобы наша крайняя скупость считалась бережливостью, а лицемерие сошло за религиозность.

Под эту добродетель часто подделывается один наш аффект, называемый жалостью или состраданием, который состоит в сочувствии и соболезновании несчастьям и бедствиям других; все люди более или менее подвержены этому аффекту, но обычно более всего — самые слабые духом. Он возбуждается в пас, когда страдания и невзгоды других созданий производят на нас такое сильное впечатление, что ввергают нас в беспокойство.

Он возникает в нас либо через зрение, либо через слух, либо через оба чувства вместе; и, чем ближе объект сострадания и чем более сильно ударяет он по нашим чувствам, тем большее волнение он возбуждает в нас, часто до такой степени, что причиняет нам сильное неудовольствие и вызывает тревогу.

Если бы кто-нибудь из нас оказался запертым в комнате на первом этаже, а во дворе, примыкающем к дому, играл бы цветущий добродушный ребенок двух-трех лет от роду, так близко от пас, что мы могли бы почти касаться его рукой через решетки окна; и если бы, пока мы с восторгом предавались этому безвредному развлечению и восхищались неразборчивым лепетом невинного дитя, отвратительная огромная свинья напала бы на этого ребенка, заставила бы его плакать и до смерти напугала бы его, то естественно предположить, что это вызвало бы у нас беспокойство, и мы попытались бы отогнать свинью, крича и производи всевозможный угрожающий шум. Но если бы эта тварь оказалась полуживой от истощения и, обезумевшая от голода, бродила всюду в поисках пищи и если бы мы паблюдали, как этот хищный зверь, несмотря на все наши крики и все угрожающие жесты, какие только мы могли придумать, все же схватил бы беспомощного ребенка, убил и сожрал бы его; видеть, как это чудовище широко раскрывает свою губительную пасть и с жадной поспешностью повергает на землю бедного агнца; смотреть на беспомощные движения нежных ручек и ножек, сначала раздавленных, а потом разорванных на куски; видеть, как отвратительное рыло, роящееся в еще живых внутренностях, сосет дымящуюся кровь; слышать время от времепи, как хрустят кости и как жестокое животное с варварским удовольствием хрюкает во время ужасного пиршества; видеть и слышать все это — какие невыразимые муки причинило бы это душе! Покажите мне самую блестящую добродетель, которой могут похвастаться моралисты, настолько же очевидную либо для лица, ею обладающего, либо для тех, кто наблюдает за его поступками; покажите мне мужество или любовь к своей стране, настолько же чистые, без какой-либо примеси, освобожденные и отличпые, первое — от гордости и гнева, второе — от любви к славе и всякого намека на своекорыстие, насколько эта жалость будет свободна и отлична от всех других аффектов.

Многие удивятся сказанному мною относительно жалости — что она возникает в нас через зрение или слух, но справедливость этого утверждения станет ясной, когда мы примем во внимание, что, чем ближе предмет жалости, тем больше мы страдаем, а чем более он удален, тем менее он нас беспокоит. Если мы наблюдаем казнь преступников, находясь очень далеко от нее, то нас она мало трогает по сравнению с тем, что мы испытываем, когда находимся достаточно близко и видим движения души в их глазах, наблюдаем их страх и агонию и в состоянии читать муки в каждой черте лица. Когда предмет полностью удален от наших чувств, рассказ о бедствиях или чтение о них никогда не могут возбудить в нас аффект, называемый жалостью. Мы можем быть озабочены плохими известиями, потерей или несчастьями друзей или тех, в ком мы принимаем участие, но это не жалость, а печаль или скорбь, то же самое, что мы испытываем, когда умирают те, кого мы любим, или гибнет то, что мы ценим.

Когда мы слышим, что три или четыре тысячи солдат, среди которых нет наших знакомых, погибли в бою или были загнаны в реку, где утонули, мы говорим и, возможно, верим, что нам их жаль. Человеколюбие заставляет нас испытывать сочувствие к страданиям других, а разум говорит нам, что независимо от того, совершается что-то далеко от нас или у нас на глазах, наши чувства в отношении этого должны быть одинаковы; и нам должно быть стыдно признаться, что мы не испытываем в себе сострадания, когда что-либо его требует.

Так как жалость часто пами самими и в отношении нас ошибочно принимается за милосердие, она принимает его форму и заимствует даже само его имя. Нищий просит вас проявить эту добродетель во имя Иисуса Христа, но все время его главная цель — возбудить вашу жалость. Он выставляет вам на обозрение самые страшные язвы своих болезней и телесных уродств; тщательно подобранными словами он кратко излагает вам историю своих бедствий, действительных или вымышленных; и хотя кажется, что он молит бога, чтобы тот открыл ваше сердце, на самом деле он трудится, чтобы произвести впечатление на ваш слух: самый отъявленный распутник из них прибегает к помощи религии и помогает своему лицемерию скорбным тоном и деланной мрачностью жестов.

Когда язвы очень велики или кажется, что опи каким- либо иным чрезвычайно сильным образом причиняют страдания, а нищий может вытерпеть, выставляя их обнаженными на холоде, на некоторых людей это очень сильно действует; позор, кричат они, что допускается такое зрелище; главная причина состоит в том, что оно ощутимо трогает их жалость, а они в то же время решили ничего ие подавать, либо потому, что скупы, либо потому, что считают это пустой тратой, а это еще более усиливает их беспокойство. Они отводят глаза, а, если вопли действуют угнетающе, некоторые охотно заткнули бы уши, если бы это не было позорным. Они могут лишь ускорить шаги и в глубине души очень сердятся, что нищих пускают па улицы. Но с жалостью дело обстоит так же, как со страхом: чем более мы знакомы с предметами, возбуждающими одни или другой аффект, тем менее они нас волпуют, а на тех, кому стали привычны все эти сцены и стоны, оии производят мало впечатления.

Оборотной стороной жалости является злоба. Я говорил о пей в том разделе, где освещал зависть. Те, кто знает, что значит исследовать самих себя, вскоре признаются, что проследить корень и источник происхождения этого аффекта очень трудно. Он один из тех, которых мы более всего стыдимся, и поэтому та его часть, которая приносит вред, легко подавляется и исправляется здравым воспитанием. Когда кто-нибудь рядом с нами спотыкается, мы, естественно, даже еще не подумав, протягиваем руки, чтобы предотвратить или по крайней мере остановить падение, что показывает, что, пока мы спокойны, мы скорее склонны к жалости. Но хотя злобы самой по себе не следует слишком бояться, она часто приносит вред, если ей помогает гордость, и становится более всего ужасной, когда ее подстрекает и усиливает гнев. Нет ничего иного, что более легко или более действенно заглушало бы жалость, чем это сочетание, называемое жестокостью. Отсюда мы можем узнать, что для совершения заслуживающего похвалы поступка недостаточно просто победить аффект, если только это не было сделано в равной мере из похвального принципа, и, следовательно, насколько необходимо то условие в определении добродетели, которое гласит, что наши старания должны вытекать из разумного стремления быть хорошими.

Как я уже ранее где-то говорил, жалость является самым приятным из всех наших аффектов, и тех случаев, когда мы должны подавлять или сдерживать се, ие так уж много. Хирург может быть настолько сострадателеп, насколько ему хочется, если это пе заставляет его воздерживаться от совершения того, что оп должен сделать, или не выполнять свой долг. В равной мере судьи и присяжные могут поддаться влиянию жалости, если они принимают моры к тому, чтобы очевидные законы и само правосудие не нарушались и не страдали из-за нее. Никакая жалость в мире не приносит больше бедствий, чем та, которая возбуждается нежностью родителей и мешает им направлять своих детей так, как этого потребовала бы их разумная любовь и как они сами того хотели бы. Равным образом та роль, которую данный аффект играет в привязанностях женщин, более значительна, чем обычно воображают, и они ежедневно совершают ошибки, которые целиком приписываются вожделению, хотя они в значительной мере допускаются из жалости.

Тот аффект, который я назвал последним, не является единственным подражающим милосердию и напоминающим его; гордость и тщеславие построили больше больниц, чем все добродетели, вместе взятые. Люди так крепко держатся за свою собственность, а эгоизм настолько глубоко укорепился в нашей натуре, что тот, кто каким-либо образом сможет победить его, получит одобрение общества и всевозможные поощрения, которые только можно вообразить, чтобы спрятать свою слабость и удовлетворять любое другое желание, которому он за- хочет предаваться. Кто пз Своего личного состояния поставляет то, что в противном случае должно было бы обеспечить общество в целом, оказывает услугу каждому члену общества, и поэтому все готовы выразить ему свою признательность и считают себя обязанными объявить все такие поступки добродетельными, не изучая побудительных мотивов, исходя из которых они были совершены, и даже не вглядываясь в них. Ничто не действует так губительно на добродетель или даже на самое религиозность, как стремление заставить людей верить в то, что если они отдадут деньги бедным, хотя фактически расстанутся с ними только после своей смерти, то это полностью искупит в потустороннем мире те грехи, которые они совершили в этом. Злодей, виновный в жестоком убийстве, может при помощи лжесвидетелей избежать заслуженного наказания; оп процветает, мы даже скажем, накапливает огромное богатство и но совету своего духовника оставляет все свое состояние монастырю, а своих детей делает нищими. Какое прекрасное возмещение за свое преступление сделал этот добрый христианин и какой честный человек был тот священник, который руководил его сознанием! Тот, кто расстается со всем, что он накопил за всю свою жизнь, из какого бы принципа он пи исходил, отдает только то, что было собственностью; но богатый скряга, который при жизни отказывается помогать своим ближайшим родственникам, хотя они намеренно никогда не досаждали ему, и после своей смерти оставляет свои деньги на то, что мы называем благотворительными целями, может воображать о своей доброте все, что ему заблагорассудится, но па самом деле он грабит свое потомство. Я думаю сейчас о последнем примере благотворительности, щедром даре, который вызвал большой шум в мире. У меня есть желание показать его в таком свете, который, по моему мне- пию, он заслуживает, и я прошу разрешения изложить его несколько риторически, чтобы один раз доставить удовольствие педантам.

Что человек, мало сведущий в медицине и едва ли обладающий какими-либо познаниями в ней, при помощи низких уловок приобретает большую практику и накапливает огромное богатство, ие такое уж большое чудо; но что он настолько прочно обеспечивает себе хорошее мнение людей, что завоевывает всеобщее уважение в стране и создает себе репутацию, поставившую его выше всех его современников, не обладая никакими иными качествами, кроме совершенного знания люден и способности максимально использовать это знание, — это нечто весьма необычайное. Если человек, достигший таких высот славы, почти обезумевший от гордости, иногда безвозмездно отдает свое внимание слуге или какому-либо иному лицу низкого звания, одновременно игнорируя знатного человека, выплачивающего ему баснословные гонорары, а иногда отказывается оставить бутылку ради своего дела, не обращая никакого внимания на знатность лиц, которые за ним прислали, или па ту опасность, которой они подвергаются; если оті груб и угрюм, прикидывается весельчаком, обращается со своими пациентами как с собаками, хотя они люди с положением, не ценит никого, кто его не боготворит, и никогда не сомневается в точности своих предсказаний; если он пренебрежительно относится ко всем, публично оскорбляет самых знатных людей и не нарушает своего покоя даже ради королевской фамилии; если для того, чтобы сохранить, а также п умножить славу своего умения, он избегает советоваться с теми, кто выше его, в каком бы то ни было чрезвычайном случае, смотрит с презрением на самых достойных представителей своей профессии и никогда не совещается пи с одним врачом, кроме такого, который оказывает почести его высшему гению, подделывается под его настроение и всегда приближается к нему не иначе как со всем тем рабским подобострастием, с каким придворный льстец обращается к государю; если человек при жизни обнаруживает, с одной стороны, такие ясные симптомы неномерной гордости и одновременно ненасытную жажду богатства, а с другой стороны, не проявляет никакого внимания к религии или привязанности к своим родственникам, никакого сострадания к бедным и почти никакого человеколюбия по отношению к своим ближним; если он не дал никаких доказательств того, что он любил свою страну, был патриотом или же любил искусство, книги или литературу, — что мы должны сказать относительно его побудительного мотива, того принципа, на основании которого он поступал, когда после его смерти мы обнаруживаем, что он оставил пустяк всем своим родственникам, которые нуждались, и огромные сокровища университету, которому они были не нужны.

Даже если какой-то человек настолько милосердеп, насколько можно быть, не теряя разума или здравого смысла, может ли он думать что-либо иное, кроме того, что этот знаменитый врач при составлении своего завещания, как и во всем остальном, потворствовал своему любимому аффекту, потешив свое тщеславие удачной выдумкой? Когда этот врач подумал о памятниках и надписях со всеми жертвоприношениями похвал, которые будут сделаны в его честь, и прежде всего о ежегодном выражении благодарности, почтения и благоговения, которое будет оказываться его памяти с такой пышностью и торжественностью; когда он учел, как во всех этих представлениях до предела будут напрягаться ум и изобретательность, будут привлекаться все обширные запасы искусства и красноречия, чтобы отыскать панегирики, соответствующие патриотизму, щедрости и достоинству благодетеля и искусной благодарности получателей, — повторяю, когда он подумал обо всех этих вещах и принял их во внимание, должно быть, это привело его честолюбивую душу в экстаз и доставило ей огромное наслаждение, особенно когда он размышлял о продолжительности своей славы и об увековечивании своего имени, которые он обеспечил при помощи этого средства. Мнения, основанные на милосердии, часто до глупости ложны; когда люди умерли и покинули этот мир, мы должны судить об их поступках так же, как мы судим о книгах, и пе приписывать дурных побуждений ни их разуму, ни своему собственному. Британский эскулап был, несомненно, человеком разумным, и, если бы он находился под влиянием милосердия, патриотизма или любви к просвещению, и имел бы своей целыо благо всех людей вообще или представителей своей профессии в частности, и поступал бы, исходя из одного из этих принципов, он никогда бы не оставил такого завеїцапия, потому что таким огромным богатством можно было бы лучше распорядиться и человек гораздо меньших способностей нашел бы несколько более хороших способов расходования денег. Но если мы примем во внимание, что он был, несомненно, человеком в высшей степени гордым, так же как и разумным, и позволим себе только высказать догадку, что этот необычайны!! дар мог быть сделай под воздействием упомянутых двух качеств, мы тотчас обнаружим превосходство его умственных способностей и его совершенное знание мира; ибо если человек хочет себя обессмертить, хочет, чтобы его восхваляли и обожествляли после его смерти и чтобы памяти о нем выражали всевозможную признательность, почести и похвалы, какие только может пожелать само тщеславие, то, я полагаю, все человеческое хитроумие не может изобрести более действенного способа. Если бы он вступил на военную стезю, проявив в двадцати пяти осадах и стольких же битвах храбрость, достойную Александра Македонского, и если бы он не щадил своей крови и самой жизни, подвергая ее всем трудам и опасностям войны на протяжении пятидесяти кампаний подряд; или если бы он, посвятив себя музам, пожертвовал своими наслаждениями, досугом и здоровьем ради литературы и провел все свои дни в непрестанных трудах и муках, постигая мудрость науки; или же, отвернувшись от всех мирских интересов, выделялся бы своей честностью, трезвостью и суровостью жизни и постоянно шел по пути самой строгой добродетели, то и тогда бы он не так надежно обеспечил увековечивание своего имени, как это он сделал теперь, прожив полную чувственных наслаждений жизнь и великолепно удовлетворив свои аффекты, без каких- либо хлопот или самоотречения, только избрав данный способ распоряжения своими деньгами, когда принужден был их оставить.

Какой-нибудь богатый скряга — законченный эгоист, желающий получать проценты на свой капитал даже после своей смерти, — должен лишь обмануть своих родственников и оставить свое состояние какому-нибудь знаменитому университету: это — самый лучший рынок, где можно купить бессмертие при самых скромных заслугах; в них знание, ум и проницательность являются плодами (я чуть было не сказал продуктами производства) этих мест. Там люди глубоко проникли в человеческую натуру и очень хорошо знают, чего хотят их благодетели; и необыкновенно щедрые дары последних всегда там необыкновенно щедро вознаграждаются; а уровень их похвал всегда определяется размером дара независимо от того, кто является дарителем, врач или лудильщик, когда живые свидетели, которые могли бы смеяться над ними, уже умерли. Я никак не могу представить себе празднование годовщины дня благодарения, установленного в память какого-либо великого человека, но это наводит меня на мысль о чудесных исцелениях и других удивительных вещах, которые будут рассказывать о нем через сто лет, и я осмелюсь предсказать, что еще до конца текущего восемнадцатого столетия в его пользу сочинят такие исто- рии (ибо с ораторов никогда не берут клятву, что они будут говорить только правду), какие будут по крайней мере так же сказочны, как любые легенды о святых.

Всего этого не мог не знать наш хитроумный благодетель, он понимал университеты, их дух и их политику и, следовательно, предвидел и знал, что ему не перестанут воскуривать фимиам ни во время нынешнего, ии в течение еще нескольких последующих поколений и что так будет продолжаться не только в течение каких-то несчастных трех-четырех сотен лет, но что почести ему будут оказываться, несмотря на все изменения и революции в правительстве и религии, пока существует страна и сохраняется сам остров Великобритании.

Печально, что гордые люди испытывают такие искушения причинить зло своим законным наследникам. Ибо когда живущий в довольстве и богатстве тщеславный человек, гордости которого потакают самые великие люди цивилизованной страны, обладает таким безошибочным средством обеспечения постоянного уважения к самому себе и поклонения своему мертвому духу, которое оплачивается столь иеобычпым образом, он похож на героя в разгар битвы, который, питаясь своим собственным воображением, ощущает все блаженство энтузиазма. Это подбадривает его во время болезни, облегчает ему боль и либо вооружает его против всех ужасов смерти и самых мрачных опасений относительно будущего, либо устраняет нх из его поля зрения.

Если скажут, что такая суровость в суждениях и такое тщательное изучение всех дел и сознания будут отбивать у людей охоту распоряжаться своими деньгами таким способом и что, каковы бы ни были деньги и побудительные мотивы дарителя, тот, кто получает пользу, тот н выгадывает, я не опровергну этого положения, считая, что, если кто-либо воспрепятствует тому, чтобы люди вкладывали слишком много сокровищ в мертвый капитал королевства, это нисколько не повредит обществу. Чтобы сделать общество счастливым, между его активной и пассивной частью должна существовать огромная диспропорция, и, если этого не принимать во внимание, обилие даров и пожертвований вскоре может стать чрезмерным и вредным для страны. Если благотворительность слишком велика, опа обычно способствует развитию праздности и лени и приводит лишь к тому, что в государстве разводятся трутни н губится трудолюбие.

Чем больше строится школ и богаделен, тем чаще так происходит. У первых основателей и благодетелей могли быть правильные и добрые намерения; они, возможно, во имя своей собственной репутации трудились (или казалось, трудились) ради самых похвальных целей, но у исполнителей их воли, управляющих, которые пришли после них, совершенно иные взгляды, и мы редко видим, чтобы благотворительные дела в течение продолжительного времени осуществлялись так, как вначале намеревались и как вообще следовало бы их вести. У меня нет намерения быть жестоким и ни малейшей цели, которая отдавала бы негуманностыо. Я считаю совершенно необходимым долгом, чтобы и в дни войны, п в дни мира было достаточное количество больниц для больных и раненых; о детях, оставшихся без родителей, о стариках, оставшихся без поддержки, необходимо заботиться с нежностью и усердием. Но так же как, с одной стороны, я бы не забывал ни одного из тех, кто беспомощен и действительно нуждается, будучи не в состоянии обеспечить самого себя, с другой стороны, я бы не поощрял попрошайничество или праздность у бедных. Всех, кто хоть как-то в состоянии трудиться, нужно засадить за работу, и надо провести обследование даже среди увечных: можно найти занятия для большинства хромых, а также для многих неспособных к тяжелой работе, включая слепых, в зависимости от того, насколько позволят их здоровье и сила. То, что я сейчас рассматриваю, естественно ведет меня к тому развлечению, которому в течение некоторого времени предается Англия, — я имею в виду восторженное увлечение школами для бедных детей, содержащимися на средства благотворительности.

Большинство людей настолько околдовано их полезностью и превосходностыо, что тот, кто осмеливается открыто выступить против них, подвергается опасности, как бы толпа не побила его камнями. Дети, которые познают начала религии и умеют прочесть слово божье, имеют больше возможностей улучшить свою добродетельность и нравственность п, безусловно, должны быть более воспитанны, чем другие, которым разрешают бегать на воле и за которыми никто не смотрит. Насколько ошибочным должно быть осуждение тех, кто тому, чтобы видеть, как дети, опрятно одетые и но крайней мере раз в неделю в чистом белье, следуют в строгом порядке за своим учителем в церковь, предпочел бы скорее встретить на любом пустыре ватагу Сорватіцов, на которых даже нет рубашки п вообще ни одной целой вещи и которые, не сознавая своего несчастного положения, еще более постоянно усугубляют его своей руганыо и проклятиями. Может ли кто-либо сомневаться в том, что эта ватага — постоянный рассадник большого числа воров и воришек? Сколько уголовников и других преступников мы судим и приговариваем на каждой сессии суда! Это будет предотвращено школами для бедных детей, и, когда дети бедняков получат более приличное образование, общество через несколько лет пожнет его плоды, а страна очистится от стольких злодеев, которыми сейчас заполнен наш большой город Лондон и вся местность вокруг него.

Таково общее мнение, и тот, кто хоть в малейшей степени выступает против него, является безжалостным, бессердечным и бесчеловечным, если ие порочным, богохульным и безбожным негодяем. Что касается приятности нарисованной выше картины, никто ее ие оспаривает, но я пе хотел бы, чтобы страна платила слишком дорого за столь мимолетное удовольствие, и если мы оставим в стороне великолепие сделанного представления, то на все, что есть существенного в этом популярном высказывании, можно вскоре дать ответ.

Что касается религии, то менее всего ею обладают самые просвещенные и образованные люди любой страны; ум более способствует превращению людей в мошенников, чем глупость, и вообще порок пигде так безраздельно не властвует, как там, где процветают искусства и науки. Невежество, как свидетельствует пословица, мать веры, и мы, безусловно, нигде не найдем больше невинности и честности, чем среди самых неграмотных, бедных, глупых сельских жителей. Далее следует рассмотреть вопрос о хороших манерах и вежливости, которые необходимо привить английским беднякам при помощи школ для бедных детей. Я признаюсь, что, по моему мнению, обладать в какой-либо мере тем, что я только что назвал,— пустяковое, если не вредное качество, по крайней мере оно наименее всего требуется для трудящихся бедняков. Мы ждем от них не комплиментов, а работы и усердия. Но я охотно откажусь от своего возражения и скажу, что хорошие манеры необходимы всем людям, но каким образом они будут, привиты детям в школе для бедных? Там можно приучить мальчиков снимать шапку без разбора перед всеми, с кем они встречаются, за исключением нищих. Но я не могу себе представить, чтобы они приобрели там еще какие-либо хорошие манеры, кроме этой.

Учитель сам не очень-то подходит для роли воспитателя хороших манер, как можно догадаться по его жалованью, и, даже если бы он мог учить их вежливости, у него для этого просто нет времени: когда дети в школе, они либо учат, либо отвечают ему урок или же занимаются письмом или арифметикой; а когда уроки окончены, они так же бегают на поле, как дети других бедных родителей. На ум детей оказывают влияние наставления и пример родителей и тех, с кем они едят, пыот и общаются. У безнравственных родителей, которые идут по плохому пути и не обращают внимания на своих детей, не будет вежливого, воспитанного отпрыска, хотя бы они сами, до того как пожениться, ходили в школу для бедных детей. Если у честных трудолюбивых людей, какими бы бедными они пи были, у самих есть какое- либо понятие о доброте и приличии, опи будут держать своих детей в страхе и никогда ие позволят им рыскать по улицам и где-то бродить по ночам. Те, кто сами работают и имеют какую-то власть над своими детьми, заставят их, как только те смогут, заняться чем-нибудь таким, что приносит доход, пусть это будет даже какой-то пустяк, а тех, кто настолько своенравен, что на них не действуют ни слова, пи побои, не исправит никакая школа для бедных детей; более того, опыт учит нас, что среди учеников школы для бедных есть много плохих ребят, которые сквернословят и ругаются и, если ие считать одежды, такие же мерзавцы, каких постоянно производят Тауэр-хилл или Сейнт-Джеймс.

Теперь я перехожу к тем страшпым преступлениям и огромному числу преступников, которые все объясняются отсутствием этого выдающегося образования. Что множество краж и грабежей ежедневно совершается в самом Лондоне и вокруг пего и ежегодно очень много людей расплачиваются своей жизнью за эти преступления, отрицать нельзя. Но поскольку за это цепляются всегда, когда ставится под сомпенне полезность школ для бедных детей, как будто бы бесспорно то, что они в значительной мере исправят, а со временем и предотвратят эти беспорядки, я намерен изучить подлинные причины этих бедствий, на которые столь справедливо жалуются, и не сомневаюсь в том, что сумею выявить, что школы для бедных детей и все остальное, что способствует праздности н мешает бедным работать, больше причастиы к росту преступности, чем неумение читать и писать или даже самое большое невежество и глупость.

Здесь я должен прерваться, чтобы избежать шумных протестов некоторых нетерпеливых людей, которые, прочитав последнее, что я написал, закричат, что они не только не поощряют праздность, но, напротив, обучают детей в своих школах для бедных различным профессиям и ремеслам и приучают их ко всевозможному честному труду. Я обещаю им, что позднее я займусь этим и отвечу па их возражения, не обойдя молчанием ничего, что можно было бы сказать в их пользу.

В многолюдном городе юному негодяю, который втерся в толпу, нетрудно с помощью маленькой ладони и ловких пальцев выхватить носовой платок или табакерку у человека, который думает о деле и забывает о своем кармане. Успех в небольших преступлениях часто приводит к более крупным, п тот, кто безнаказанно обшаривает чужие карманы в двенадцать лет, скорее всего станет взломщиком в шестнадцать и отъявленным негодяем задолго до того, как ему стукнет двадцать. Тот, кто так же осторожен, как и смел, и к тому же не пьет, может причинить бездну несчастий, прежде чем его обнаружат; поэтому одно из самых больших неудобств таких огромпых, чрезмерпо разросшихся городов, как Лондон или Париж, заключается в том, что они дают приют мошенникам и негодяям так же, как зернохранилища— клещам и прочим паразитам; они предоставляют постоянное укрытие самым худшим из людей и являются безопасными местами для тысяч преступников, которые ежедневно совершают кражи и грабежи и тем не менее, часто мепяя места своего обитания, могут скрываться в течение многих лет и, возможно, никогда не попадутся в руки правосудия, если только их случайно пе задержат па месте преступления. А когда их схватят, то, возможно, улики окажутся недостаточно ясны или же их мало, показания свидетелей педостаточпо убедительны, присяжные и часто судьи тронуты состраданием, обвинители, хотя сначала и энергичны, часто смягчаются перед пачалом судебного процесса: очень мало людей предпочитают безопасность общества своему собственному покою; человек добродушный нелегко примиряется с тем, что отнимает у другого человека жизнь, хотя тот и заслужил виселицу. Быть причиной смерти кого- либо другого, хотя отого требует правосудие, — мысль об этом пугает большинство людей, когда им нужно вынести суждение или принять решение, особенно если они совестливы и честны; поскольку в этом заключается причина того, что тысячи людей, которые заслуживают смертной казни, спасаются от нее, постольку в равной мере это является и причиной того, что есть много преступников, которые смело пускаются в свои «предприятия» в надежде, что, если их схватят, им так же повезет и они сумеют вывернуться.

Но если бы люди действительно представляли себе и не имели ни малейшего основания сомневаться в том, что, если бы они совершили преступление, за которое заслуживают повешения, нх безусловно повесили бы, то казни были бы очень редки и самый отчаянный негодяй почти наверняка скорее бы сам повесился, чем забрался бы в чужой дом. Вор редко глуп и невежествен. Разбой на большой дороге и другие смелые преступления обычно совершаются мошенниками, обладающими смелым духом и изобретательностью, а негодяи, пользующиеся какой-нибудь известностью, обычно хитроумные, ловкие люди, хорошо знающие способы ведения судебного процесса п знакомые с каждой зацепкой в законе, которая может им пригодиться; они не пропустят ИИ одной мельчайшей ошибки в обвинительном заключении и знают, как воспользоваться малейшим промахом свидетеля и всем остальным, что может послужить для того, чтобы они спаслись.

Великолепно сказано: лучше освободить пятьсот виновных, чем заставить пострадать одного невинного. Это изречение верно только в отношении будущего и только в отношении иного мира, но в отношении благосостояния общества в этом мире оно абсолютно неправильно. Ужасно, если человека предают смерти за преступление, в котором он не виновен; однако в бесконечном разнообразии случаев может возникнуть такое странное стечение обстоятельств, что это может произойти, несмотря на всю мудрость судей и добросовестность присяжных. Но если бы люди стремились избежать этого со всей тщательностью н предусмотрительностью, на которую только способно человеческое благоразумие, то, даже если бы и случалось такое несчастье — возможно, один или два раза за де- сять лет при условии, что все это время правосудие совершается со всею строгостью и суровостью и ни один виновный не избежал наказания, — все же это принесло бы огромную пользу стране не только в том отношении, что обеспечило бы сохранность имущества каждого и мир во всем обществе в целом-, но и в том, что в равной мере спасло бы жизни сотен, если не тысяч нуждающихся несчастных, которых каждый день вешают за пустяки и которые никогда бы не нарушили закона или по крайней мере не совершали бы таких преступлений, за которые следует смертная казнь, если бы надежда спастись от наказания, в случае если их поймают, не была бы одним из мотивов, который воодушевляет их решимость. Поэтому там, где законы просты и суровы, всякие послабления при их выполнении, мягкость присяжных и частые помилования в основном представляют собой гораздо большую жестокость по отношению к густонаселенному государству или королевству, чем применение дыбы и самых изощренных пыток.

Еще одну серьезную причину этих зол следует искать в отсутствии предосторожности у тех, кого грабят, и в том, что слишком много искушений подстерегает людей из-за тех возможностей для грабежа, которые им предоставляются. Многие семьи очень нерадивы в обеспечении безопасности своих домов: некоторые дома подвергаются ограблению из-за небрежности слуги, другие из-за того, что поскупились потратиться па засовы и ставни. Медные и оловянные вещи — это чистые деньги, они разбросаны но всему дому; возможно, столовое серебро п деньги хранятся лучше, но обычный замок открывается легко, если мошенник уже проник в дом.

Итак, очевидно, что в данном деле совместно влияет много разных причин и что несколько зол, которых едва ли можно избежать, виновны в том несчастье, что во всех странах крупные города и их окрестности, а особенно огромные п чрезмерно разросшиеся города, всегда кишели и всегда будут в большей или меньшей степени кишеть жуликами, ворами и грабителями. Вора создает возможность воровать; пебрежпость и беззаботность при запирании дверей и окоп, чрезмерная мягкость присяжных и обвинителей, легкость замены смертного приговора и частые помилования, но прежде всего многочисленные примеры тех, кто, как всем известно, виновен, но, не имея ни друзей, ни денег, все же, иро- изводя впечатление на присяжных, сбивая с толку свидетелей и прибегая к другим хитростям и уловкам, находит средство избежать виселицы, — все это сильные искушения, которые, совместно влияя, привлекают нуждающихся людей, лишенных принципов и образования.

К ним можно добавить в качестве дополнительных мотивов, влекущих ко злу, привычку к лени и праздности и сильное отвращение к труду и прилежанию, которые приобретают все молодые люди, не приученные к честному простому труду или по крайней мере не занятые им большую часть дней недели и большую часть дня. Когда встречаются болтающиеся без дела дети обоего пола, то все они, даже самые лучшие, являются друг для друга плохой компанией.

Поэтому не неумение читать и писать, а совместное воздействие и переплетение более существенных зол является постоянным питомником отчаянных распутников в больших и богатых странах; и тот, кто обвинит невежество, глупость и трусливую подлость в том, что они являются первой и, как выражаются врачи, предрасполагающей причиной преступности, пусть посмотрит на жизнь и внимательно изучит разговоры и поступки обыкновенных мошенников и уголовпых преступников, и он обнаружит, что справедливо прямо противоположное и что вину скорее надо возложить на чрезмерную хитрость и тонкость и вообще на слишком большие зпа- ния, которыми обладают самые худшие злодеи и подонки общества.

Человеческая природа всюду одинакова: гений, ум и природные способности всегда оттачиваются в работе и могут быть в такой же мере развиты при совершении самого низкого злодейства, как и при проявлении трудолюбия или самой героической добродетели. Нет такого занятия в жизни, где нельзя было бы проявить гордость, дух соперничества и любовь к славе. Молодому карманнику, который делает шута из своего сердитого обвинителя и ловко обхаживает старого судыо, убедив его в своей невинности, завидуют его сотоварищи, им восхищается все братство. У негодяев такие же аффекты, которые они должны удовлетворять, как и у других людей; опи так же ценят себя за свою честь и верность друг ДРУГУ» за свое мужество, бесстрашие и другие мужественные добродетели, как и люди других, более благородных занятий; и во время дерзких предприятий ре- пїимость разбойника может в такой же мере быть Поддержана его гордостью, в какой она поддерживает честного солдата, сражающегося за свою родину.

Следовательно, то зло, на которое мы жалуемся, происходит из совершенно иных причин, чем те, которые мы ему приписываем. Должно быть, люди очень сильно колеблются в своих мнениях (чтобы не сказать, что они абсолютно непоследовательны в них), ибо в один момент они утверждают, что знания и учение являются самыми подобающими средствами для распространения религии, а в другой — защищают мнение о том, что невежество является матерью веры.

Но если причины, выдвигавшиеся в обоснование этого всеобщего обучепия, не являются истинными, откуда же пошло то, что целое королевство и великие и малые в нем так единодушно его любят? Среди нас не наблюдается никакого чудесного обращепия, никакой всеобщей склонности к добру и нравственности, которая вдруг распространилась по всему острову: порочности так же много, милосердие так же холодно, а истинная добродетель так же редка, как и всегда. Год тысяча семьсот двадцатый был так же щедр па черное злодейство и примечателен корыстпыми преступлениями и предумышленными злодеяниями, как и любой другой, который можно было бы выбрать в любом столетии, преступлениями, совершенными не бедными невежественными мошенниками, которые не умели пи читать, ни писать, но людьми более высокого полета, которые обладали и богатством, и образованностью, а большая часть их великолеппо владела арифметикой, жила в блеске и пользовалась хорошей репутацией. Сказать, что раз вещь стала модной, то большинство следует общему мнению, что школы для бедных детей вошли в моду таким же образом, как нижние юбки на фижмах по прихоти людей, и что никаких других причин нельзя выдвинуть для объяснения как первого, так и второго, боюсь, будет недостаточно для любознательных людей; и в то же время я сомневаюсь, чтобы мпогие мои читатели сочли действительно весомым то, что я могу сверх этого привести в объяснение рассматриваемого нами явления.

Истинный источник этого пынешнего безумства, несомненно, очень труден для понимания и скрыт от зрения, но тот, кто проливает хоть немного света на вопросы, совершенно скрытые во мраке неизвестности, ока- зывает добрую услугу исследователям. Я готов допустить, что первоначальная цель отих школ была хорошей и благотворительной, ио для того, чтобы узнать, что способствует их столь чрезвычайному распространению и кто их сейчас главным образом насаждает, мы должны переменить направление своих поисков и обратиться к непреклонным сторонникам [религиозных] партий, ревностно отстаивающим свое дело, либо епископство, либо пресвитерианство; но, так как последние являются всего лишь слабым подражанием первым, хотя и в такой же мере вредными, мы ограничимся англиканской церковью и рассмотрим один приход, который еще не осчастливлен школой для бедных детей. Но здесь я почитаю себя обязанным по совести просить прощения у читателя за тот утомительный танец, в котором я собираюсь вести его, если он намерен мне следовать, и поэтому я хочу, чтобы он либо отшвырнул книгу и оставил меня, либо вооружился терпением Иова, чтобы вынести все низости грубой жизни, ханжество и сплетни, с которыми оп, вероятно, встретится прежде, чем пройдет половину улицы.

Прежде всего мы должны посмотреть на молодых лавочников, у которых дела вполовину меньше, чем они сами желали бы, и, следовательно, есть свободное время. Если у такого новичка гордости немного больше обычного и если он любит во все вмешиваться, то вскоре испытывает унижение в собрании налогоплательщиков прихода, где обычно наибольшим влиянием пользуются люди состоятельные и долго живущие в приходе или же бойкие на язык, развязные самоуверенные крикуны, которые добились звания выдающихся людей. Его капитал и, возможно, кредит весьма незначительны, но он чувствует внутри себя сильное желание командовать. По мнению человека, обладающего такими качествами, очень и очень печально, что в приходе нет школы для бедных детей. Он сначала делится своими мыслями с двумя-тремя знакомыми; те делают то же самое, и через месяц в приходе уже ни о чем другом не говорят. Все изобретают трактаты и аргументы в пользу задуманного дела в соответствии со своими способностями. Один говорит: невыразимо стыдно видеть столь много бедных, которые не в состоянии дать образование своим детям и для которых ничего не делается, хотя у нас так много богатых людей. —Что говорить о богатых, — отвечает другой, — опи хуже всех: у них должно быть много слуг, карет и лошадей. Они мо- гут выложить сотни, а некоторые из них и тысячи фунтов на драгоценности и мебель, но не найдут и шиллинга для бедного создания, которому он очень нужен. Когда говорят о модах и новинках, они могут слушать с большим вниманием, но преднамеренно глухи к воплям бедняков. — Действительно, сосед, — отвечает первый, — вы абсолютно правы. Я думаю, что в отношении благотворительности наш приход самый плохой в Англии. Такие, как вы и я, делали бы добро, если бы это было в нашей власти, но из тех, кто может делать добро, очень мало таких, кто хочет.

Другие, более решительные, нападают на конкретных лиц и клевещут па всех состоятельных людей, которые им не нравятся, и тысячи праздных историй придумываются и распространяются во имя благотворительности, чтобы опорочить тех, кто стоит выше их. Пока все это делается в округе, тот, кто первый высказал эту благочестивую мысль, радуется, слыша, как много людей ее разделяют, и приписывает себе немаловажное значение в связи с тем, что он был первой причиной, вызвавшей столько разговоров и суеты. Но так как ни он сам, ни его ближайшие сторонники не имеют достаточно средств, чтобы поставить такое дело на ноги, надо найти кого- нибудь, кто пользуется большим влиянием; к нему нужно обратиться и показать необходимость, добродетельность, полезность и христианскую благочестивость подобного замысла, а затем ему надо польстить. — Действительно, сэр, если бы вы поддержали это: никто, кроме вас, не имеет большего влияния на самых видных жителей прихода; одно ваше слово, я уверен, привлечет и такого-то; если только вы примете это близко к сердцу, сэр, я буду считать, что дело сделано, сэр. — Если такого рода риторикой они могут привлечь какого-либо старого дурака или тщеславного хлыща, любящего вмешиваться в чужие дела и богатого или по крайней мере считающегося богатым, тогда дело начинает приобретать серьезный оборот п его обсуждают люди более состоятельные. Приходский священник или его помощник и проповедник всюду превозносят благочестивый замысел. Тем временем инициаторы его неутомимы: если опи были виновны в каком- либо открытом пороке, они либо жертвуют ІІМ из любви к репутации, либо по крайней мере становятся более осторожными и учатся играть роль лицемера, хорошо зная, что совершать преступления или прославиться гпуспо- стями несовместимо с тем рвением, с которым они якобы относятся к трудам, требующим не только выполнения долга, но и его превышения, а также чрезвычайного благочестия.

Когда число этих маленьких патриотов увеличивается, опи образуют общество и назначают регулярные собрания, где каждый, скрывая свои пороки, волен проявить свои таланты. Темой собраний является религия или же несчастья нашего времени, вызванные атеизмом и богохульством. Люди достойные, живущие в пышности, и люди процветающие, у которых много своих дел, редко появляются среди них. Люди разумные и образованные, если им нечего делать, тоже обычно ищут более приятных развлечений. Всем тем, у кого более высокие цели, легко прощают их отсутствие на этпх собраниях, но вносить деньги они все равно должны, иначе их жизнь в приходе будет тоскливой. Добровольно приходят люди двух сортов — стойкие церковники, у которых есть для этого свои собственные, личные причины, и лицемерные грешники, которые считают задуманное дело похвальным и надеются, что оно искупит их вину и тем самым они, понеся небольшие расходы, откупятся от сатаны. Некоторые приходят для того, чтобы спасти свой кредит, другие — чтобы восстановить его, в зависимости от того, потеряли они его или боятся потерять; третьи благоразумно делают это для того, чтобы увеличить свою торговлю и приобрести знакомых, и многие признались бы вам, если бы осмелились быть откровенными и говорить правду, что они никогда бы пе беспокоились об этом, если бы не хотели, чтобы их лучше знали в приходе. Разумных людей, которые видят всю глупость этого дела и пикого не боятся, убеждают присоединиться к нему, чтобы их не считали чудаками или чтобы они не шли против всего остального мира; можно ставить десять против одного, что даже тех, кто сначала решительно отвергал все это дело, в конце концов, всячески досаждая им назойливыми просьбами, склонили к согласию. Поскольку стоимость содержания школы раскладывается на большинство жителей прихода, незначительность финансового бремени является еще одним доводом, который во многом достигает цели, и многие из тех, кто в противном случае воздержался бы от участия в этом деле и энергично выступил бы против всего плана, привлечены в качестве гюжертвователей.

Попечители выбираются из людей среднего достатка, привлекаются и многие стоящие даже ниже их, если только сила их рвения перевешивает скромность их положения. Если спросить этих достойных правителей, либо каждого в отдельности, либо всех вместе, почему они принимают на себя такие огромные заботы в ущерб своим собственным делам и своему свободному времени, они все единодушно ответят, что причина этого — их уважение к религии и церкви, наслаждение, которое они получают, делая добро, и забота о вечном блаженстве столь многих бедных невинных малюток, которые вероятнее всего умерли бы без покаяния и были бы прокляты в наше время безбожников и вольнодумцев. Они совсем не думают о выгоде; даже те, кто торгует предметами, в которых нуждаются дети, и продает их им, не имеют ни малейшего намерения получить прибыль от этой торговли, и хотя во всем остальном их скупость и жадность к барышу прямо-таки откровенно бросаются в глаза, в этом деле они полностью свободны от соображений выгоды и не преследуют никаких корыстных целей. Один побудительный мотив, который у большинства их занимает отнюдь пе последнее место, должен быть более всего тщательно спрятан — я имею в виду то удовлетворение, которое заключается в отдаче приказов и распоряжений. В слове «попечитель» есть нечто мелодичное, что очаровывает низких людей. Все испытывают восторг от своего влияния и превосходства, даже в Imperium in Belluas1 есть свое наслаждение, получают удовольствие от сознания власти над кем-либо, и именно это поддерживает человеческую природу в утомительном, рабском труде школьного учителя. Но если есть хотя бы некоторое удовлетворение в командовании детьми, командование самим школьным учителем должно просто приводить в восторг. Какие прекрасные вещи высказываются и, возможно, даже пишутся попечителю, когда необходимо избрать школьного учителя! Как приятно щекочут похвалы и какое удовольствие не замечать грубости лести, натянутости выражений и педантичности стиля!

Те, кто умеет исследовать природу, всегда обнаружат, что то, что эти люди более всего стремятся выставить напоказ, является наиболее слабым, а то, что они полностью отрицают, — наиболее сильным их побудительным мотивом. Нет другой такой привычки или качества, которые легче приобретаются, чем лицемерие, и пет ничего легче, чем научиться отрицать наклонности нашего сердца и то начало, исходя из которого мы совершаем поступки. Но семена каждого аффекта у нас являются врожденными, и никто не приходит в этот мир без них. Если мы понаблюдаем за времяпрепровождением и развлечениями маленьких детей, то увидим, что у всех тех из них, кому это позволяется делать, есть одна общая черта: они испытывают восторг от игры с котятами и маленькими щенками. То, что заставляет их постоянно волочить и таскать эти бедные создания по всему дому, основано только на том, что они могут делать с ними все что угодно и придавать им любую позу или форму, какую только пожелают, и то удовольствие, которое они от этого получают, происходит в основе своей из любви к власти и той узурпаторской склонности, с которыми рождаются все люди.

Когда эта великая работа выполнена и дело действительно сделано, радость и просветление, кажется, выступают на лицах всех обитателей прихода, а чтобы объяснить и это явление, мне пужно сделать краткое отступление. Повсюду есть жалкие, несчастпые людишки, которых обычно видят вечно оборванными и грязными. На этих людей мы вообще смотрим как на несчастные создания, п, если только они не выделяются чем-либо очень примечательным, мы их мало захмечаем, хотя среди них, так же как и среди тех, кто выше их по положению, встречаются красивые и хорошо сложенные люди. Но если один из них становится солдатом, какое огромное изменение в лучшую сторону мы наблюдаем у него, как только он наденет свой красный мундир, и мы видим, что он выглядит щеголеватым в своем гренадерском кивере и с длинным боевым палашом! Всем, кто знал его раньше, приходят в голову совсем иные представления о его достоинствах, и то мнение о нем, которое возникает в умах мужчип и жепщин, очепь отличается от того, которое было раньше. Примерно такие же мысли возпикают при виде детей, пользующихся благотворительностью прихода; в единообразии заключена естественная красота, которой восторгается большинство людей. Вид детей, выстроенных по росту, мальчиков или девочек, идущих по двое в строгом порядке, доставляет радость глазам; а если все опи одеты в одипаковые одежды, с одинаковой отделкой, то это должно еще более увеличить приятность зрелища; а еще более приятным для всех его делает то воображае- мое участие, которое в этом деле имеют даже слуги й самые жалкие в приходе люди, которым это ничего ие стоит: наша приходская церковь, наши приходские дети. Во всем этом есть некое подобие чувства собственности, которое доставляет удовольствие каждому, кто имеет право употреблять эти слова, но особенно тем, кто действительно вносит деньги и сыграл большую роль в осуществлении благочестивого предприятия.

Трудно предположить, чтобы люди так мало знали свое собственное сердце и были настолько неосведомлены о своем внутреннем состоянии, чтобы ошибочно принимали моральную неустойчивость, аффект и слепое рвепие за доброту, добродетель и милосердие; и все же пет более справедливого утверждения, чем то, что удовлетворение, радость и восторги, которые они испытывают в связи с теми причинами, которые я выше упоминал, у этих несчастных судей сходят за начала набожности и религиозности. Тот, кто дает себе труд изучить то, что я сказал на последних двух-трех страницах, и позволит своему воображению еще немного поработать над тем, что он видел и слышал на эту тему, обнаружит достаточно причин, не связанных с любовью к богу и истинным христианским духом, почему школы для бедных детей вошли в такую необычную моду и так единодушно одобряются людьми всякого рода и положения и приводят их в восторг. Это такая тема, на которую все умеют говорить и которую все отлично понимают; нет более неистощимого источника для болтовни и самых разнообразных вульгарных разговоров на пассажирских судах и почтовых дилижансах. Если какой-либо попечитель, положивший несколько больше, чем обычно, усилий для оказания помощи школе или проведения воскресной проповеди, окажется в каком-либо обществе, как его прославляют женщины и как его рвение и склонность к милосердию превозносятся до небес! — Честное слово, сэр, — говорит одна старая леди, — мы все вам очень, очень благодарны, я думаю, что никто бы другой из попечителей не заинтересовался настолько, чтобы добиться приезда к нам епископа; мне сказали, что его преподобие приехал именно благодаря вам, хотя он не совсем здоров. — На что другая отвечает очень серьезно, что это его долг, но что он не считается ни с беспокойством, ни с усталостью, если только может принести пользу детям, этим бедным агнцам. Но по его словам, он обязательно хотел иметь пару батистовых рукавов, хотя для этого ому пришлось весь вечер проездить за ними, и он очень рад, что незадаром.

Иногда говорят о самой школе и о том, на кого более всего в нриходе возлагают надежду относительно постройки нового здания для школы: старое помещение, в котором она сейчас размещается, вот-вот развалится; такой-то получил в наследство от своего дядюшки огромное состояние, к тому же у него очень много денег, для него выложить тысячу фунтов — все равно, что ничего.

Другие разговаривают о тех огромных толпах, которые можно видеть в некоторых церквах, и значительных суммах денег, которые в них собираются; отсюда они очень легко переходят к способностям, различным талантам и ортодоксальности священников. Доктор X.— человек больших способностей и учености, и я полагаю, что он искренне предан церкви, по я не хотела бы, чтобы он читал проповеди по воскресеньям с благотворительными целями. — В мире нет человека лучше У., оп прямо-таки извлекает у них деньги из карманов. Я уверена, что, когда оп в последний раз читал проповедь в пользу паших, приходских детей, было много людей, которые дали больше, чем намеревались перед приходом в церковь. Я могла это видеть по их лицам и искрение радовалась.

Еще одно очарование, которое делает школы для бедных детей столь привлекательными и околдовывает большинство людей, состоит в установившемся среди них мпении, что эти школы не только сейчас полезпы обществу в смысле мирского счастья, но что равным образом дух христианства им радуется и требует от нас, чтобы мы возводили их для нашего будущего блаженства. Их серьезпо и горячо рекомендуют все без исключения священнослужители, и в отношении их затрачено больше труда и красноречия, чем в отношении любого другого христианского долга, и притом не молодыми священниками или плохими учеными, не пользующимися доверием, а самыми учеными из паших прелатов и самыми прославленными своей ортодоксальпостыо, даже теми, кто не часто утомляет себя в каких-либо иных случаях. Что касается религии, то пет сомнения в том, что оии знают, что от нас главным образом требуется и, следовательно, что более всего необходимо для нашего спасе- пия; а что касается мирских дел, кто должен лучше понимать иптересы королевства, чем парламент, воплощение мудрости страны, в котором епископы — члены па-

латы лордов составляют столь значительную группу? Последствие этой поддержки со стороны духовенства состоит, во-первых, в том, что те, кто либо своим кошельком, либо своей властью способствует росту или сохранению этих школ, испытывают искушение видеть большую заслугу в том, что они делают, в противоположном же случае они могли бы предполагать, что это дело такой поддержки не заслуживает. Во-вторых, у всех остальных, кто либо не может, либо не хочет каким-либо образом вносить деньги на их содержание, все же есть очень хорошая причина, почему они должны благоприятно о них отзываться; ибо, хотя в вопросах, затрагивающих наши аффекты, трудно хорошо поступать, высказывать благие пожелания всегда в нашей власти, потому что это ничего не стоит. Среди суеверного простонародья едва ли найдется хоть один настолько порочный человек, который, испытывая любовь к школе для бедных детей, не видел бы в ней проблеск надежды на то, что она искупит его грехи; он исходит нрн этом из того же принципа, на основании которого самые порочные люди утешают себя любовью и благоговением, которые они испытывают по отношению к церкви, и самые великие распутники находят и этом возможность показать высокую нравственность своих наклонностей, не неся никаких расходов.

257

9 Бернард Мандевиль

Но если всех этих побудительных мотивов недостаточно, чтобы принудить людей выступить в защиту того идола, о котором я говорю, есть еще один, который бесспорно подкупит большинство людей на то, чтобы стать его сторонниками. Мы все от природы любим триумф, а тот, кто выступит в защиту этого дела, безусловно, одержит победу, по крайней мере в девяти кампаниях из десяти. Пусть он спорит с кем угодно; если принять во внимание благовидность предлога и то, что большинство будет на его стороне, это —• замок, неприступная крепость, из которой его никогда нельзя выбить; и пусть самый рассудительный, добродетельный человек, живущий на земле, приведет все аргументы, доказывающие вред, который школы для бедных детей, или но крайней мере чрезмерно большое число их, наносят обществу, и даже выскажет еще более убедительные доводы, выступая против самого большого негодяя в мире, который только должен использовать обычные ходячие фразы о благотворительности и религии, мода будет против первого, и он

Сам проиграет свое дело, но мнению люден непросвещенных.

Следовательно, возникновение и развитие всего шума и крика, который производится во всем королевстве 110 поводу школ для бедных детей, построено главным образом на человеческих слабостях и аффектах; по крайней мере более чем возможно, что какая-либо страна может испытывать такую же любовь и проявлять такое же рвение в отношении их, какие проявлены в Англии, но ее не натолкнут па это какие-либо принципы добродетели или религии. Воодушевленный этим соображением, я с большей свободой стану нападать на эту грубую ошибку и попытаюсь показать, что это насильно навязываемое образование не только не полезно обществу, а, наоборот, наносит ему вред, а так как его благосостояние требует от нас, чтобы забота о нем стояла выше всех остальных законов и соображений, то это и будет единственным извинением, которое я намерен принести за то, что мое мнение отличается от того, которое выражают ныне наши ученые и преподобные духовные лица, и что я осмеливаюсь открыто опровергать то, что, как я сам только что признал, открыто утверждают большинство наших епископов, а также низшее духовенство. Так как наша церковь не претендует па непогрешимость даже в делах духовных, т. е. в своей собственной сфере, то для нее не будет оскорблением представить себе, что она может ошибаться в делах мирских, которые не столь непосредственно входят в область ее забот. Но приступим к нашей задаче.

Поскольку вся земля проклята и хлеб, который мы едим, мы должны добывать в поте лица своего, много труда нужно приложить, прежде чем человек может обеспечить себя всем необходимым для своего существования и простого сохранения своей подверженной порче и несовершенной природы, когда оп живет отдельно; но бесконечно больше требуется труда для того, чтобы сделать жизнь удобной в цивилизованном обществе, где люди стали обученными животными и большое число их по взаимному согласию объединилось в государство; и, чем больше увеличиваются знания людей в этом государстве, тем больше будет разнообразие труда, требуемого для того, чтобы доставить человеку покой. Общество не может долго существовать и позволять многим своим членам жить в праздности и наслаждаться всем покоем

и довольством, какие они могут изобрести, если одновременно не будет огромного количества людей, которые, чтобы возместить этот недостаток, снизойдут до того, чтобы стать их примой противоположностью, и благодаря нрактпке и терпению приучат свои тела работать за других и, кроме того, за самих себя.

Изобилие и дешевизна провизии зависят в значительной мере от цены и стоимости, которая устанавливается на этот труд, и, следовательно, благосостояние всех обществ требует еще до того, как они заражены заграничной роскошью, чтобы труд выполнялся такими членами общества, которые, во-первых, здоровы и крепки и совершенно непривычны к покою и безделью, а во-вторых, легко удовлетворяют свои жизненные потребности; такими, которые рады примириться с самой грубой тканью во всем, что они носят, а в своей еде не имеют никакой иной цели, кроме как насытить свое тело, когда желудок подсказывает им, что нора есть; мало обращая внимания на вкус или изысканность, они, когда голодны, не отка- зынаются от здоровой пищи, которая может быть проглочена, и просят чего-нибудь выпить только тогда, когда надо утолить жажду.

Поскольку большую часть тяжелого, нудного труда нужно выполнять днем, они фактически только этим ii измеряют свое рабочее время, не думая ни о том, сколько часов они заняты, ни об усталости, которую они ощущают; и наемный рабочий в сельской местности должен вставать утром не потому, что он хорошо отдохнул, а потому, что собирается взойти солнце. Одно это последнее обстоятельство было бы непереносимой трудностью для взрослых людей, которым еще нет тридцати и которые за годы несовершеннолетия привыкли спать столько, сколько им хочется; но все эти три обстоятельства, взятые вместе, создают такие условия жизни, которые вряд ли изберет человек, получивший более тонкое воспитание, хотя они и избавят его от тюрьмы или сварливой жены.

9*

259

Если такие люди нужны, поскольку ни одна большая страна не может быть счастлива, не имея огромного числа их, то разве не будет мудрый законодатель со всей возможной тщательностью заботиться о такого рода людях п принимать меры к тому, чтобы пх было так же достаточно, как и самой провизии? Ни один человек, если бы мог, не был бедным н пе утруждал себя добыванием

средств к существованию. Неизбежная потребность в еде и питье, а в холодном климате — и в одежде и жилище, которую все испытывают, заставляет их подчиняться тому, с чем они могут примириться. Если бы никто ие нуждался, никто бы не работал; но самые суровые лишения считаются сплошным удовольствием, если опи спасают человека от голода.

Из того, что было сказано, совершенно очевидно следует, что в свободной стране, где рабство запрещено, самым надежным богатством является огромное число трудолюбивых бедняков, ибо, не говоря уже о том, что они являются никогда не иссякающим источником живой силы для армий и флотов, без них не может быть никакого наслаждения и никакой продукт ни одной страны не может быть сделай ценным. Чтобы сделать общество счастливым, а людей довольными в самых жалких обстоятельствах, необходимо, чтобы огромное число их было невежественным, а также бедным. Знание увеличивает наши желания и умножает их число, и, чем меньше желаний у человека, тем легче удовлетворить его самые неотложные потребности2.

Поэтому благосостояние и счастье каждого государства и королевства требуют, чтобы знания трудящихся бедняков ограничивались кругом их занятий и никогда не выходили (относительно видимых вещей) за пределы того, что относится к их работе. Чем больше пастух, пахарь или любой другой крестьянин знает о мире и о вещах, чуждых его труду или занятиям, тем менее оп будет способен переносить с жизнерадостностью и довольством те трудности и лишения, которые связаны с его работой.

Чтение, письмо, арифметика совершенно необходимы тем, чье дело требует таких знаний, но там, где обеспечение жизни людей не зависит от этих искусств, они пагубны для бедных, которые должны добывать свой хлеб насущный каждодневным трудом. Очень немногие дети добиваются успеха в школе, но в то же время они в состоянии заняться тем или иным делом, так что каждый час, который дети бедняков проводят за книгой, является для общества бессмысленной потерей времени. Посещение школы по сравнению с работой — безделье, и, чем дольше подростки ведут такой легкий образ жизни, тем менее они будут приспособлены к физическому труду как в смысле грубой силы, так и в смысле склон- ности к нему, когда вырастут. Чем скорее люди, которые должны до конца дней своих вести тяжелую, утомительную и изнуряющую, полную трудов жизнь, начнут ее, тем с большим терпением они впоследствии навсегда с ней примирятся. Каторжный труд и самая грубая нища — это подходящее наказание для некоторых видов преступников, но навязывать нх тем, кто к ним не привычен и не приучен воспитанием, — значит проявлять величайшую жестокость там, где вы не можете обвинить их ни в одном преступлении.

Научиться читать и писать нельзя, не приложив некоторых усилий, не напрягая ума и не проявив усердия, и, прежде чем люди становятся более или менее сведущи и в том и в другом, они ценят себя бесконечно выше тех, кто совершенно этого не умеет, и часто при этом проявляют так мало справедливости и умеренности, как будто они принадлежат к другому роду. Поскольку все смертные от природы испытывают отвращение к тому, чтобы беспокоиться и проявлять старание, то все мы любим и склонны переоценивать те качества, которые мы приобрели ценой нескольких лет своего покоя и довольства. Те, кто значительную часть своей юности тратит на то, чтобы научиться читать, писать и считать, ожидают — и не без оснований — получить такую работу, где эти знания могут им пригодиться; большинство их смотрит с совершеннейшим презрением на физический труд, я имею в виду труд, выполняемый на службе у других, означающий самое низкое положение в обществе и приносящий самое ничтожное вознаграждение. Человек, получивший некоторое образование, может по своему выбору заняться сельским хозяйством и проявлять усердие в самой грязной и самой тяжелой работе; по в таком случае это все его собственные заботы, и скупость, забота о семье или какой-либо иной побудительный мотив необходимо должны наставить его на этот путь, но из него не получится хорошего батрака и оп не будет служить фермеру за ничтожную плату, по крайней мере оп не так к этому приспособлен, как поденщик, который всегда с плугом и телегой для вывоза навоза и не помнит, чтобы он когда-либо жил по-иному.

Когда требуется полное послушание и выполпение грязной работы, мы всегда обнаруживаем, что наиболее охотно и прилежно она выполняется тогда, когда ее делают люди, стоящие ниже тех, кому они служат; я имею в виду, что они стоят ниже не только в отношении богатства и знатности, но и в равной мере в отношении знания и ума. Слуга не может испытывать непритворного уважения к своему хозяину, если он достаточно умен, чтобы понять, что прислуживает дураку. Когда мы учимся или повинуемся, мы на своем собственном опыте узнаем, что, чем более высокого мнения мы о мудрости и способностях тех, кто либо учит нас, либо командует нами, тем большее уважение мы испытываем к их законам н наставлениям. Ни одно существо не подчиняется с охотой равным себе, н, если бы лошадь знала столько, сколько человек, я бы не хотел быть ее седоком.

Здесь я снова обязан сделать отступление, хотя и заявляю, что никогда не был менее склонен к этому, чем в данный момент; но я вижу тысячу розог, вымоченных в моче, и целую армию маленьких педантов, выступивших против меня за то, что я нападаю на азбуку и выступаю против самих основ литературы.

Это не панический страх, и читатель пусть не думает, что мои опасения ни па чем не основаны, а примет во внимание, с какой армией мелких тиранов мне приходится иметь дело, — они все либо действительно преследуют меня с розгой, либо требуют такой привилегии. Ибо даже если бы во всем королевстве Великобритании у меня не было других противников, кроме несчастных голодающих представителей обоего пола, которые из природного отвращения к труду испытывают сильную неприязнь к своему нынешнему занятию и, ощущая внутри гораздо более сильную склонность командовать, чем подчиняться другим, полагают, что они имеют необходимые качества и ото всей души желают стать учителями и учительницами школ для бедных детей, то и тогда, по самым скромным подсчетам, число моих врагов будет составлять ио крайней мере сто тысяч [человек].

Мне кажется, что я слышу, как они кричат, что никогда не выдвигалось более опасной доктрины и что папизм ничто по сравнению с ней, и спрашивают, какой это варвар-сарацин обнажил свое уродливое оружие для уничтожения просвещения. Ставлю десять против одного, что они обвинят меня в том, что я, подстрекаемый князем тьмы, пытаюсь распространить в наших краях больше невежества и варварства, чем те, в которые была когда-то ввергнута страна готами и вандалами, с того времени, когда впервые в мире появился свет Евангелия.

Тот, кто навлек на себя недовольство общества, всеі^да обвиняется в преступлениях, которые он никогда не совершал; и, возможно, будет высказано подозрение, что я приложил руку к уничтожению Священного писания, или же будут утверждать, что именно по моей просьбе те маленького формата библии, которые были напечатаны по особому разрешению в 1721 году и использовались главным образом в школах для бедных детей, из-за плохой печати и бумаги были сделаны абсолютно неудобочитаемы; однако же я категорически заявляю, что я в этом так же невинен, как ребенок, еще находящийся в чреве матери. Но я охвачен тысячью страхов; чем больше я изучаю свое дело, тем меньше оно мне нравится, и самым большим утешением для меня является моя искренняя вера в то, что едва ли кто-нибудь обратит внимание на одно слово из того, что я говорю; в противном случае, если бы люди заподозрили, что то, что я пишу, будет иметь какой-либо вес в глазах некоторой значительной части общества, у меня бы просто не хватило мужества подумать обо всех промышленниках и торговцах, которым я досадил; и я не мог бы не улыбаться, размышляя о том разнообразии необычных мучений, которые приготовлены для меня, если бы разные наказания, которым они каждый по-своему подвергли бы меня, должны были символически указывать на мои преступления. Ибо если бы в меня вдруг не вонзили по самую рукоятку ставшие бесполезными перочинные ножп, тогда компания книготорговцев, безусловно, взялась бы за меня, и они либо заживо похоронили бы меня в своей гильдии под огромной грудой букварей и сборников упражнений но правописанию, которые они не могли бы продать, либо послали бы меня против течения, чтобы меня до смерти забили на бумажной фабрике, которая из-за меня вынуждена простаивать неделю. Изготовители чернил в то же время предложили бы во имя блага общества задушить меня вяжущими средствами или же утонить меня в той черной жидкости, которая останется у них па руках, что может быть легко осуществлено менее чем за месяц, если они объединят свои запасы; а если мне удастся избежать жестокости этих объединенных компаний, негодование частного монополиста будет для меня столь же роковым, и вскоре я обнаружу, что меня забрасывают и бьют по голове малепькими толстенькими библиями, украшенными медными застежками, ко- торые после прекращения благотворительного обучения будут годиться только для того, чтобы, не раскрывая, драться ими, т. е. для исполнения полемических упражнений.

Отступление, только что сделанное мною, является не глупым пустяком, закончившимся вместе с последним параграфом и, по мнению серьезного критика, для которого веселье всегда не вовремя, весьма неуместным, а серьезным извинением, которое я собираюсь немедленно принести, чтобы очистить себя от каких-либо подозрений в том, что я питаю какие-то замыслы, направленные против искусства и наук, как этого могли бы опасаться некоторые главы колледжей и другие бдительные хранители человеческих энапий, видя, что невежество рекомендуется как необходимая составная часть той смеси, каковой является цивилизованное общество.

Прежде всего я бы почти удвоил число профессоров в каждом университете против того, что они имеют сейчас. Теология у нас, как правило, хорошо обеспечена, но два других факультета мало чем могут похвастаться, особенно медицина. Каждая отрасль этого искусства должна иметь двух или трех профессоров, которые стремились бы к тому, чтобы передать свое умение и знания другим. Тщеславный ум имеет больше возможностей, чтобы выигрышно показать свои способности в публичных лекциях, но для студентов более полезны частные наставления. Фармация и знание лекарственных трав так же необходимы, как анатомия или история болезней. Позор, что после того, как люди получили степень и им властями доверены жизни подданных, оии вынуждены приезжать в Лопдоп, чтобы ознакомиться с Materia Medica3 и с составлением лекарств и получить указания от других, которые сами никогда не имели университетского образования. В городе, который я назвал, безусловно, имеется в десять раз больше возможностей для человека усовершенствоваться в анатомии, ботанике, фармации и практической медицине, чем в обоих университетах, вместе взятых. Какое отношение имеет керосиновая лавка к шелкам? Или кто будет искать ветчину и пикули в лавке торговца шелком и бархатом? Там, где заведен правильный порядок, больницы так же служат совершенствованию студентов в искусстве врачевания, как и восстановлению здоровья бедняков.

В постановке образования люди должны руководствоваться здравым смыслом так же, как и в торговле: никто не отдает своего сына в ученики ювелиру, если хочет сделать его торговцем льняными товарами; тогда зачем же ему иметь в качестве наставника богослова, если он хочет стать адвокатом или врачом? Правда, языки, логика и философия должны быть первыми изучены при обучении любой ученой профессии; но в наших университетах, хотя опи так богаты и в них так много бездельников, которым хорошо платят за то, что они едят и пьют, а также получают великолепные и удобные квартиры, так мало помощи оказывают студентам-медикам, что, если исключить книги и то, что является общим для всех трех факультетов, в Оксфорде или Кембридже человек может подготовить себя к тому, чтобы стать турецким купцом так же, как и врачом. По моему скромному мнению, это ясный признак того, что какая-то часть огромного богатства, которым они располагают, расходуется не так правильно, как могла бы.

Кроме того содержания, которое профессора получают от общества, они должны также иметь вознаграждение от каждого студента, которого они обучают, с тем чтобы эгоизм, а также соперничество и любовь к славе побуждали их к труду и старанию. Если кто-либо отличится в какой-либо отрасли знания или в каком-либо одном предмете, его следует оставить в университете, если можно купить его за деньги, не обращая внимания на то, к какой партии он принадлежит и даже из какой он страны или народа, белый или черный. Университеты должны быть открытыми аукционами для всякого рода литературы, подобно ежегодным ярмаркам разнообразных товаров и изделий, проводимым и Лейпциге, Франкфурте и других местах Германии, где нет различия между местными жителями и иностранцами и где участвуют люди со всех концов земли с одинаковой свободой и равными привилегиями.

От той уплаты вознаграждений, о которой я говорил выше, я бы освободил всех студентов, которые будут проповедовать Евангелие. Нет другого факультета, который был бы так же непосредственно необходим для управления страной, как факультет теологии, и, так как нам нужпо иметь большое число духовных лиц для отправления службы па пашем острове, я бы тте хотел, чтобы люден более низкого звания отпугивали от того, чтобы воспитывать своих детей для выполнении этих обязанностей. Ибо хотя иногда богатые люди, имея много сыно- вей, делают одного из них священником, и мы видим, что даже знатные люди принимают духовный сан, и есть также здравомыслящие люди, особенно среди духовенства, которые, руководствуясь благоразумием, воспитывают своих детей для этой профессии, когда они морально уверены в том, что у них достаточно друзей или средств и что они смогут при помощи хорошей стипендии в университете, покровительства или каким-либо иным способом обеспечить им средства к жизни, все же из этой среды выходит не много духовных лиц, которых ежегодно посвящают в духовный сан, и основной массой духовенства мы обязаны другому источнику.

Среди людей среднего достатка, которых много в каждой профессии, есть фанатики, испытывающие суеверное благоговение перед мантией и сутаной; и многие из них чувствуют страстное желание, чтобы их сын проповедовал слово божье, не думая о том, что с ними впоследствии станет; и много есть в нашем королевстве таких добрых матерей, которые, не принимая во внимание ни своего положения, ни способностей своего ребенка, увлеченные этим похвальным желанием, ежедневно наслаждаются этой приятной мыслью и часто еще до того, как сыну исполнится двенадцать лет, смешивая материнскую любовь с набожностью, впадают в экстаз и лыот слезы радости, думая о том будущем блаженстве, которое они должны испытать, наблюдая своих сыновей за кафедрой проповедника и своими ушами слушая, как они распространяют слово божье. Именно этому религиозному рвению или но крайней мере человеческим слабостям, которые за него принимаются и его представляют, мы и обязаны тем огромным количеством бедных ученых, которые имеются в стране. Ибо, принимая во внимание неравенство приходов и малый размер бенефиций в королевстве, без этой удачной предрасположенности родителей, обладающих небольшим состоянием, мы, вероятно, не могли бы получить ни из каких других слоев необходимых лиц для выполнения обязанностей свящеппиков, которые лечили бы все болезни души, — они так плохо обеспечены материально, что ни один смертный, воспитанный в весьма и весьма относительном достатке, не смог бы жить на эти доходы, если только он не обладает истинной добродетелью, а ожидать ее от духовенства больше, чем мы обычно находим у мирян, глупо и даже вредно,

Огромная забота, которую бы я проявил для развития топ части учености, которая более непосредственно полезна для общества, пе должна бы заставить меня забыть более изысканную и изящную; все свободные искусства и все виды литературы должны поощряться во всем королевстве в большей мере, чем это делается сейчас, если бы это зависело только от моего желания. И каждом графстве должна быть одна или несколько больших школ но изучению латинского и греческого языка, построенных за счет общества, которые делились бы па шесть или больше классов, в каждом из которых должен быть свой отдельный учитель. Вся школа должна находиться под наблюдением и присмотром каких-либо ученых людей, облеченных властью, которые былп бы не только номинальными попечителями, но и фактически брали бы на себя труд по крайней мере два раза в год заслушивать каждый класс, тщательно экзаменуемый его учителем, а не удовлетворились бы тем, чтобы судить об успехах учеников на основании сочинений на заданную тему и других упражнений, выполненных в их отсутствие.

В то же время я бы распустил те маленькие школы, которые вообще бы ие существовали, если бы их учителя ие были чрезвычайно бедными, и препятствовал бы их распространению. Мнение о том, что нельзя правильно говорить и писать по-английски, если ие знаешь немного латыни, является грубой ошибкой. Это мнение поддерживается педантами во имя их собственных интересов и никем более энергично не отстаивается, как теми из них, кто являются бедными в более чем одном смысле; в то же время это — чудовищная ложь. Я знал нескольких людей, среди которых были представительницы прекрасного пола — н я до сих пор знаком с ними,—которые никогда не учили латыни и тем не менее строго соблюдали правила орфографии и писали замечательно и здраво, в то время как, с другой стороны, каждый может встретить каракули мнимых ученых людей, по крайней мере таких, которые несколько лет ходили в среднюю классическую школу и тем не менее делают грамматические ошибки и неправильно пишут слова. Совершенное знание латыни абсолютно необходимо всем тем, кто обучается каким-либо ученым профессиям, и я бы хотел, чтобы всякий, называющий себя джентльменом, знал литера- ТУРУ; Даже те, кто собирается стать адвокатом, хирургом, аптекарем, должны знать латынь гораздо лучше, чем они ее обычно знают; но для молодых людей, которые впо следствии должны добывать себе средства к жизни при помощи тех профессий и занятий, где латынь ежедневно не требуется, она бесполезна, а изучение ее — явная бессмысленная трата того времени и денег, которые для этой цели выделяются. Когда люди начинают заниматься делом, они либо вскоре забывают ту латынь, которую им преподавали в этих маленьких школах, либо, претендуя на знание ее, становятся только наглыми и часто причиняют большое беспокойство в обществе. Очень немногие люди в состоянии удержаться от того, чтобы не ценить себя за любые знания, которые они некогда приобрели, даже после того, как уже их растеряли; и, если только такие люди не являются очень скромными и сдержанными, неусвоенные обрывки из латыни, которые они обычно помнят, часто делают их посмешищем в глазах тех, кто ее понимает.

К чтению и письму я бы относился так же, как мы относимся к музыке и танцам: я бы и не препятствовал их изучению, и не навязывал бы их обществу. Пока при их помощи можно кое-что получить, всегда будет достаточно учителей, чтобы учить им; но ничему нельзя учить даром, разве что в церкви. И здесь я ие исключал бы даже тех, кто готовится стать проповедником слова божьего; ибо если родители настолько безысходно бедны, что не в состоянии обеспечить своим детям эти первые начатки просвещения, то с их стороны опрометчиво надеяться на нечто большее.

Если бы люди низкого положения видели, что их детей предпочитают детям праздных пьяниц или отпетых распутников, которые не знают иного способа добыть одежду для своих отпрысков, кроме выпрашивания милостыни, то они в равной мере и ио этой причине стремились бы к тому, чтобы давать своим детям такого рода образование. Но когда нужен мальчик или девочка для оказания какой-либо мелкой услуги, мы сейчас считаем своим долгом прежде всего нанимать детей, пользующихся благотворительностью прихода. Обучение их похоже па вознаграждение за порочность и бездеятельность — благо, предоставляемое обычно родителям, которые заслуживают наказания за постыдное пренебрежение своими семьями. В одном месте можно услышать, как полупьяный негодяй, осуждая себя на вечные муки, требует вторую кружку и в качестве достойного основания своего требования добавляет, что его сына обеспечивают одеждой и обучают бесплатно. В другом месте видишь бедную женщину в страшной нужде, а о ее ребенке надо заботиться, потому что сама она ленивая неряха и никогда ничего по-серьезному не предпринимала, чтобы улучшить свое положение, а только оплакивала свою судьбу в пивной.

Если дети всех тех, кто может благодаря своему трудолюбию дать им возможность учиться в наших университетах, получат хорошее образование, будет достаточно ученых людей, чтобы удовлетворить потребности нашей Англии и еще одной такой же страны; а умение читать, писать и считать всегда будет в достаточной мере распространено в тех делах, где оно требуется, хотя обучаться ему должны только те, чьи родители сами заплатят за учение. С ученостью дело обстоит не так, как с дарами святого духа, которые нельзя купить за деньги, и, если верить пословице, купленный ум нисколько не хуже природного.

Я счел необходимым так много сказать об образовании, чтобы обезопасить себя от шумных протестов врагов истины и справедливости, которые, если бы я не объяснил так подробно своего отношения к данному вопросу, изобразили бы меня смертельным врагом всей литературы и полезного знания и злобным сторонником всеобщего невежества и глупости. Теперь я выполню свое обещание и отвечу на то возражение, которое, как я знаю, выдвинут против меня благожелатели школ для бедных детей; оно состоит в том, что детей, находящихся под попечительством благотворителей, готовят к законным п требующим большого труда занятиям, а отнюдь не к праздности, как я пытался утверждать.

Я уже достаточно убедительно показал, почему посещение школы по сравнению с работой является бездельем, а также доказал ненужность такого рода образования для детей бедняков, потому что оно впоследствии делает их неспособными к физическому труду, который в каждом цивилизованном обществе является их прямым назначением и уделом, на который они не должны роптать или жаловаться, если такой труд требуют от них благоразумно и гуманно. Мне остается только поговорить о том, что их обучают определенным профессиям, и я попытаюсь показать, что это разрушает гармонию в обществе и представляет собой опрометчивое вмешательство в то, о чем имеют некоторое представление лишь очень немногие из этих попечителей.

Для этого давайте рассмотрим природу различных компаний и обществ н изучим, каково должно быть их сочетание, чтобы мы могли добиться такого высокого уровня силы, красоты и совершенства в их деятельности, какой допускается основой, предоставленной в наше распоряжение. В такой стране, как наша Англия, разнообразие профессий, которые требуются для удовлетворения как чрезмерных и необузданных желаний, так и истинных потребностей человека и всех вспомогательных занятий, требуемых ими, огромно; однако верно и то, что, хотя число этих разнообразных профессий и занятий чрезмерно велико, оно далеко не бесконечно: если добавить одно сверх того, что требуется, оно должно быть излишним. Если кто-либо располагает большим запасом тюрбанов и владеет лучшим магазином в Чипсайде для их продажи, то он разорится, а если Деметрий или какой- либо другой серебряных дел мастер изготовлял бы только гробницы Дианы, он бы не заработал себе на хлеб, поскольку сейчас поклонение этой богине вышло из моды. Так как глупо создавать такие профессии, которые ненужны, то следующей за этой глупостью было бы увеличивать число занятых в той пли иной профессии сверх того, что требуется. В тех условиях, которые существуют у нас в Англии, было бы чудовищным иметь столько же пивоваров, сколько пекарей, или столько же торговцев шерстью, сколько сапожников. Такое соотношение в каждой профессии устанавливается и лучше всего поддерживается тогда, когда никто не вмешивается и пе суется не в свое дело.

Люди, имеющие детей, которых падо чему-нибудь обучить, чтобы они обеспечивали свою жизнь, всегда советуются и обсуждают, какой профессии или занятию их учить, прежде чем определить их судьбу; и тысячи людей, которые вообще едва ли размышляют о чем-либо еще, думают над этим. Прежде всего они ограничивают свой выбор в соответствии со своим материальным положением, и тот, кто может заплатить за сына только десять фунтов, не должен искать такую профессию, где за ученика просят сто. А затем они всегда думают о том, какое занятие будет наиболее выгодным; если будет какое-то занятие, где в то время людей нанимают более охотно, чем в любой другой профессии примерно такого же рода, тотчас же найдется десяток отцов, готовых отдать туда своих сыновей. Поэтому большая часть цехов и гильдий более всего заботится о том, чтобы регулировать число учеников. А если все ремесленники жалуются, и возможно справедливо, что у них и так слишком много людей, то вы совершенно очевидно наносите ущерб тому цеху, куда вы добавляете еще одного члена сверх того числа, которое естественно вытекает из характера данного цеха. Кроме того, попечители школ для бедных детей думают не столько о том, какое занятие лучше, сколько о том, кого из ремесленников они могут найти, кто бы согласился взять мальчиков за такую-то сумму; и очень немногие состоятельные и опытные люди согласятся иметь дело с этими детьми: оии боятся тысячи неудобств от их нуждающихся родителей. Поэтому детей передают, по крайней мере чаще всего, либо горьким пьяницам и нерадивым мастерам, либо таким, которые сильно нуждаются и, получив деньги, не заботятся о том, что станет с их учениками; представляется, что тем самым мы ие позаботились ни о чем, кроме того, чтобы обеспечить постоянный источник пополнения школ для бедных детей.

Если все ремесла и занятия переполнены людьми, это верный признак того, что в управлении всем обществом где-то допущена ошибка; ибо не может быть слишком много людей, если страна в состоянии прокормить их. Дороги продукты питания? Кто в этом виноват, если есть необработанная земля и незанятые рабочие руки? Но мне ответят: чтобы увеличить достаток, нужно в конечном итоге разорить фермера или уменьшить ренту во всей Англии. На это я отвечу, что земледелец более всего жалуется на то, что я бы исправил: самая распространенная жалоба фермеров, садоводов и других хозяев, для которых нужно выполнять тяжелую и грязную работу, состоит в том, что оии ие могут получить работников за ту плату, которую они раньше им обычно выдавали. Поденщик ворчит, получая шестнадцать пенсов за ту же самую тяжелую работу, которую тридцать лет назад его дед с радостью выполнял за половину этой суммы. Что касается ренты, то она ие может уменьшиться, пока растет число людей, а цепа продуктов питания и всего труда вообще должна упасть одновременно с ней, если не раньше; и человек, получающий сто пятьдесят фунтов в год, не будет иметь оснований жаловаться на то, что его доход уменьшился до ста фунтов, если па эти сто фунтов он сможет купить столько же, сколько раньше мог бы приобрести на двести.

В деньгах не заключено никакой внутренней ценности, а только такая, которая меняется с течением времени; и независимо от того, стоит ли гинея двадцать фунтов пли шиллинг, все удобства жизни должны происходить из труда бедняков (как я уже говорил ранее), а не из высокой или низкой стоимости, которая устанавливается на золото или серебро. В нашей власти иметь гораздо больший достаток, чем тот, которым мы пользуемся сейчас; мы бы его имели, если бы сельскому хозяйству и рыболовству уделялось столько внимания, сколько нужно; но мы так мало можем увеличить свою рабочую силу, что у нас едва хватает бедняков для выполнения того, что необходимо для нашего существования. Соотношение частей в обществе нарушено, и основная масса народа, которая всюду должна состоять из трудящихся бедняков, не знакомых ни с чем иным, кроме своей работы, слишком мала по сравнению с другими частями. Во всех делах, где физического труда избегают или платят за него слишком много, занято много людей. На одного купца найдется десяток счетоводов или по крайней мере претендентов, а в сельской местности фермер всюду ищет работников. Ищите лакея, некоторое время уже послужившего в благородных семействах, и вы получите дюжину, по все они будут дворецкими. Можете нанять десяток горничных, но пи за какие деньги вы не найдете повара.

Кто только может, бежит от грязного рабского труда; но все это показывает, что люди самого низкого звания слишком много знают, чтобы пам служить. Слуги требуют больше, чем им могут дать хозяева и хозяйки, и какое же это безумие — поощрять их к этому, прилежно увеличивая за наш счет те знания, за которые они, безусловно, еще раз заставят нас платить! И дело не только в том, что те, кто получил образование за наш счет, покушаются па наши права; по и иеотесапные, невежественные деревенские девки и придурковатые парни, которые ничего не умеют и ни на что не годятся, тоже надувают нас. Нехватка слуг, вызванная обучением первых, дает предлог последним набивать себе цену и требовать того, что следует давать только тем слугам, которые знают свое дело и обладают большей частью тех хороших качеств, которые от них могут потребоваться.

Нет такого места в мире, где есть больше людей по виду более умных или способных выполнить поручение, чем некоторые из наших слуг; но на что они главным образом годятся? Большая часть нх жулики, и доверять им нельзя; а если они честны, то половина из них горькие пьяницы и напиваются три-четыре раза в неделю. Угрюмые обычно сварливы и, выше всех остальных соображении ставя свои мужские достоинства, не обращают внимания на то, какие одежды они испортят или какие разочарования могут вызвать, если их удаль ставится иод сомнение. Добродушные обычно страшные бабники и всегда бегают за девками и портят всех горничных, которые им попадаются. Многие из них виновны во всех пороках — распутстве, пьянстве, драчливости, и тем не менее на все их недостатки не обращают внимания и с ними мирятся, потому что они имеют хорошую внешность, почтительны в обращении и знают, как прислуживать джентльменам; это — непростительное безумие со стороны хозяев, и обычно оно заканчивается крахом для слуг.

Есть некоторые (их немного), кто не подвержеп упомянутым мною слабостям и, кроме того, знает свои обязанности; но, поскольку такие редкость — только один из пятидесяти не переоценивает себя, — его жалованье должно быть огромным и вы постоянно должны давать ему л давать; все в доме, что становится ненужным хозяину, переходит к нему, н он не останется у вас, если получаемых им чаевых недостаточно для содержания средних размеров семьи; и, даже если вы его вытащили из навозной кучи, из больницы или из тюрьмы, вы вообще сможете удержать его у себя только до тех пор, пока он не будет в состоянии получить за свои услуги столько, сколько он, но его собственному мнению и учитывая ту высокую оценку, которую он себе дает, заслуживает; даже самые лучшие и самые вежливые, которые никогда не были наглыми и дерзкими, уйдут от самого снисходительного хозяина и, чтобы расстаться вежливо, изобретут сотни предлогов и пойдут па явную ложь, как только они окажутся в состоянии найти что-нибудь получше. Тот, кто содержит таверпу с общим столом и берет с посетителей полкроны или двенадцать пенсов, менее ожидает получить деньги от своих клиентов, чем слуга от каждого гостя, который обедает или ужинает с его хозяином; и я сомпеваюсь, чтобы один пе считал почти всегда шиллинг пли полкроны, в зависимости от богатства человека, в такой же мере своим обязательным доходом, как и другой.

Домохозяин, который не в состоянии себе позволить устраивать много приемов и часто приглашать гостей к своему столу, не может получить достойного слугу и вынужден примиряться с каким-нибудь деревенским придурком или другим неуклюжим парпем, который тоже от него удерет, как только вообразит, что подходит для какой- либо иной службы, и его просветят в этом отношении мошенники-коллеги. Все известные ресторации и кофейни, в особенности в районе Вестминстера, посещаемые многими джентльменами для развлечений или деловых встреч, являются великолепной школой для слуг, где самые тупые парни могут набраться ума-разума и сразу же избавиться от своей глупости и невинности. Эти заведения представляют собой академии для слуг, где ежедневно читаются публичные лекции но всем наукам низменной порочности поднаторевшими в них профессорами и студентов с таким рвением обучают более чем семистам отнюдь не свободным художествам — как обманывать, надувать своих хозяев и находить их слабую струнку, — что через несколько лет они становятся дипломированными специалистами ио пороку. Молодые джентльмены и другие госиода, не очень сведущие в житейских делах, нанимая к себе на службу таких всезнающих жуликов, обычно снисходительны к ним сверх меры, и из боязни, что обнаружится отсутствие у них какого-либо опыта, едва осмеливаются противоречить или отказывать им в чем-либо, и часто именно в силу этой причины, давая им неразумные привилегии, разоблачают свое невежество как раз тогда, когда они более всего стараются его скрыть.

Возможно, некоторые отнесут те вещи, недовольство которыми я выражаю, на счет роскоши, о которой я сказал, что она не может нанести никакого вреда богатой стране, если ввоз товаров не будет превышать вывоз; но я думаю, что это обвинение несправедливо и нельзя приписывать роскоши то, что является лишь прямым следствием глупости. Человек может быть чрезвычайно расточительным при обеспечении своего покоя и удовлетворении своих желаний; если он в состоянии позволить себе, он может сделать наслаждение мирскими удовольствиями настолько многотрудным и дорогостоящим, насколько это вообще возможно, и в то же время проявить свой здравый смысл во всем, что его окружает. Этого нельзя будет сказать о нем, если он преднамеренно не дает своим людям выполнять ту службу, которую он ожидает от них. Слуг в Англии портят именно обилие денег, чрезмерно высокая заработная плата и неразумно крупные подачки. Человек может держать в своих конюшнях двадцать пять лошадей, если это соответствует его общему материальному положению, и при этом не совершать никакой глупости, но если он содержит одну и перекармливает се, чтобы показать свое богатство, то своим усердием он только показывает свою дурость. Разве не безумие позволять слугам забирать три, а в иных случаях пять процентов того, что они платят торговцам от имени своих хозяев, о чем так хорошо знают часовщики и другие торговцы игрушками, ненужными безделушками и иными диковинками, имеющие дело со знатными господами и светскими людьми, которые выше того, чтобы считать свои собственные деньги? Можно было бы примириться с тем, что слуги принимают подарок, когда он им предложен, но то, что опи требуют его как должное и настаивают на своем, если им отказывают, уже является непростительной наглостью. У тех, чьи жизненные потребности полностью обеспечены, нет необходимости в деньгах, которые лишь портят их как слуг, если только эти деньги не откладываются на случай болезни или на старость, что не очень широко распространено среди наших слуг и даже тогда делает их дерзкими и невыносимыми.

Мне достоверно известно, что пекая группа слуг до- игла до такой степени наглости, что создала какое-то общество и установила законы, по которым они взяли на себя обязательство не наниматься на службу, если предлагаемая нм плата меньше определенной суммы, не переносить грузы, или свертки, или пакеты тяжелее определенного веса, не превышающего двух или трех фунтов, а также другие правила, направленные прямо против интересов тех, кому они служат, и пагубные для той цели, служению которой они предназначены. Если кого-либо из них уволят за то, что он строго выполнял приказы этой почтенной корпорации, о нем будут заботиться до тех пор, пока не обеспечат ему другую службу, и в любое время у него не будет недостатка в деньгах, чтобы возбудить и вести судебное дело против любого хозяина, который задумает ударить или нанести какой-либо иной ущерб своему господину-слуге, что запрещается уставом их общества. Если это правда — а у меня есть основания полагать, что так оно и есть, — и если им позволить и дальше принимать во внимание и обеспечивать свой соб- ственный покой и удобства, мы можем очень быстро увидеть, что французская комедия «Le Maitre le Valet» 4 разыгрывается в большинстве семей совершенно серьезно; и если за короткий срок положение не исправится, а эти слуги увеличат численность своего общества до такой, которую позволяют имеющиеся у них возможности, а также будут безнаказанно собираться, когда им заблагорассудится, то в их власти будет превратить эту комедию в трагедию, как только они этого захотят.

Но если даже предположить, что эти опасения не имеют значения и ни па чем ие основаны, все равно нельзя отрицать, что слуги вообще ежедневно посягают на права своих хозяев и хозяек и стремятся все более сравняться с ними. Они, кажется, не только проявляют заботу о том, чтобы исчезло представление об их ремесле как о низком занятии, но и уже значительно подняли его достоинство в глазах всех ио сравнению с тем первоначальным низким положением, в котором оно всегда должно оставаться, как того требует общее благо. Я не говорю, что все это происходит целиком и полностью благодаря школам для бедных детей, есть и другие виды зла, которым отчасти это можно приписать. Лондон слишком велик для страны, и в нескольких отношениях мы сами вредим себе. Но если должны были одновременно совершиться тысячи ошибок, чтобы могли возникнуть те неудобства, которые мы испытываем, может ли кто-либо, принявший во внимание то, что я сказал, сомневаться в том, что школы для бедных детей способствуют развитию этих недугов или по крайней мере скорее создают и увеличивают их, чем уменьшают или исправляют.

Тогда единственный весомый довод, который может быть высказан в пользу школ для бедных детей, заключается в том, что в них столько-то тысяч детей воспитываются в христианской вере и догматах англиканской церкви. Чтобы показать, что это недостаточное оправдание для их существования, я должен просить читателя еще раз перечитать то, что я говорил уже pauee, поскольку я не люблю повторяться, а к этому я еще добавлю, что всему тому, что необходимо для спасения души трудящихся бедняков и что они должны знать относительно религии, можно также целиком и полностью научить в церкви либо путем проповеди, либо путем изложения катехизиса, и я бы не допустил, чтобы самый жалкий обитатель прихода, который в состоянии самостоятельно пе- редвигаться, по воскресеньям не присутствовал в церкви или каком-либо ином месте, где совершается богослужение. Именно свободный день, самый полезный день из семи, особо выделен для служения богу и отправления религии, и на всех правителей возложена обязанность особенно тщательно заботиться об этом дне. Особенно бедняков и их детей нужно заставлять ходить в церковь в этот день как утром, так и днем, потому что в остальные дни у них нет времени. Примерами и поучениями их следует поощрять и приучать к этому с самого их детства; преднамеренное пренебрежение к посещению церкви следует считать скандальным, и если откровенное принуждение к тому, на чем я настаиваю, может показаться слишком грубым и, возможно, практически неосуществимым, то ио крайней мере необходимо строго запретить все развлечения, а бедняков не допускать ни к каким светским забавам, для них привлекательным, которые могут отвлечь их от богослужения.

Там, где правители проявляют эту заботу в той мере, в какой позволяет их власть, проповедники слова божьего могут внушить при самых ограниченных способностях слушателей к восприятию его больше благочестия и религиозности п более твердые принципы добродетели и религии, чем когда-либо внушали и вообще смогут внушить школы для бедных детей; а те, кто имеет такие возможности и все же жалуется, что без помощи чтения и письма не может передать своим прихожанам в достаточном объеме знания того, в чем опи нуждаются как христиане, либо очень ленивы, либо сами очень невежественны и недостойны своего звания.

Что самые образованные люди не являются самыми религиозными, станет ясным, если мы проведем сравнение между людьми разных занятий даже при данном положении дел, когда посещение церкви не сделано таким обязательным для бедных и неграмотных, как могло бы быть. Давайте остановим свой выбор на первых ста бедняках старше 40 лет, случайно попавшихся нам иод руку, которые с детских лет ирнучеиы к тяжелому труду, таких, которые вообще никогда не ходили в школу н всегда жили в отдалении от просвещенности и больших городов. Давайте сравним с ними равное число очень хорошо образованных людей, из которых все получили университетское образование; и даже, если хотите, пусть половина из них будут духовные лица очень хорошо знающие филологию и искусство полемики; затем давайте беспристрастно изучим образ жизни и разговоры обеих групп, и я осмелюсь утверждать, что среди первых, не умеющих ни читать, ни писать, мы встретим больше согласия и добрососедской любви, меньше порочности и привязанности к мирскому, больше довольства духа, больше невинности, искренности и других хороших качеств, которые способствуют общественному миру и истинному блаженству, чем обнаружится среди последних, где, наоборот, мы можем наверняка найти самую безмерную гордость и оскорбительное высокомерие, вечные ссоры и раздоры, непримиримую ненависть, распрн, зависть, клевету и другие пороки, губительные для взаимного согласия, которыми вряд ли вообще заражены в сколько-нибудь значительной степени неграмотные трудящиеся бедняки.

Я твердо убежден, что сказанное мною в последнем параграфе не будет чем-то новым для большинства моих читателей; но если это правда, почему ее нужно скрывать и почему наша забота о религии должна вечно служить ширмой, скрывающей наши подлинные стремления и заботы о земном? Если бы обе партии согласились сиять маску, то, что бы они ни утверждали, мы вскоре бы обнаружили, что, создавая школы для бедных детей, они имеют целью только усиление своей партии и что под воспитанием детей в духе религиозных принципов ярые сторонники церкви подразумевают внушение им величайшего почтения к священникам англиканской церкви, а также сильного отвращения и вечной враждебности в отношении всех, кто не согласен с ними. Чтобы убедиться в этом, нам достаточно, с одной стороны, принять во внимание, какими духовными лицами более всего восхищаются за их проповеди, произносимые с благотворительными целями, и какие духовные лица более всего любят их произносить, а с другой стороны, были ли среди толпы за последние годы какие-либо бунты или драки между сторонниками разных партий, в которых постоянно самыми нахальными зачинщиками не выступала бы молодежь знаменитой благотворительной школы в этом городе.

Великие поборники свободы, которые постоянно хранят бдительность в отношении произвола и сражаются против него, часто тогда, когда он им совершенно не угро- жает, вообще говоря, не очень религиозны и, кажется, не придают слишком большого значення ни одному современному религиозному учению. Однако некоторые из них тоже громогласно выступают за школы для бедных детей, но то, что они от них ожидают, не имеет никакого отношения ни к религии, ни к нравственности. Они рассматривают их только как подходящее средство, чтобы лишить священников власти над мирянами и вообще уничтожить ее. Умение читать и писать увеличивает знания, а чем больше люди знают, тем лучше они могут судить самостоятельно, и поборники свободы полагают, что, если знание будет сделано всеобщим, люди не могут остаться под властью священников, а именно этого они более всего и боятся.

Должен сознаться, что первые, весьма вероятно, достигнут своей цели. Но мудрые люди, пе являющиеся ярыми слепыми приверженцами одной какой-либо партии или духовенства, конечно, не будут полагать, что стоит терпеть столько неудобств, причипой которых могут стать школы для бедных детей, ради того, чтобы увеличить честолюбие и власть духовенства. Вторым я бы ответил, что, если все те, кто получил образование за счет своих родителей или родственников, будут лишь думать сами за себя и не допустят, чтобы священники влияли на их разум, тогда нам не нужно беспокоиться о том, что духовенство будет внушать невежественным людям, вообще не имеющим никакого образования. Пусть они сделают в отношении их все, что могут: если принять во внимание те школы, которые у пас имеются для тех, кто может платить и действительно платит за учение, смешно воображать, что ликвидация школ для бедных детей будет шагом к какому-либо невежеству, которое могло бы нанести вред стране.

Я не хотел бы, чтобы меня считали жестоким, и, если я хоть немного знаю себя, я твердо убежден, что ненавижу бесчеловечность; но быть сострадательным до такой степени и там, где разум воспрещает это, а общие интересы общества требуют твердости мысли и решимости, является непростительной слабостью. Я знаю, что против меня всегда будут выдвигать тот довод, что лишать детей бедняков вообще всякой возможности проявить себя — жестоко, поскольку бог не лишил их природных способностей и гения в большей степени, чем богатых. Но я не думаю, что это более жестоко, чем то, что у них нет денег, хотя они обладают такой же способностью их тратить, как и другие. Я не отрицаю того, что из благотворительных школ вышли великие и полезные люди; но в равной мере весьма вероятно и то, что, когда их впервые наняли на работу, многие другие, такие же способные, как и они, но не обучавшиеся в благотворительных школах, остались не у дел, а при таком же благоприятном повороте судьбы они бы так же хорошо проявили себя, как и первые, если бы их использовали вместо них.

Есть мпого примеров того, как женщины великолепно проявили себя в пауках и даже на войне, ио это не является основанием для того, чтобы мы их всех обучали латыни и греческому языку и даже воинской дисциплине вместо рукоделия и домоводства. Но среди нас нет недостатка в яркости природных способностей, и ни одна почва или климат не могут похвастаться тем, что они формируют людей внешне или внутренне лучших, чем те, которых в массе производит наш остров Великобритания. Но нам ие хватает не ума, гения или послушания, а прилежания, рвения, усердия.

Необходимо выполнять очень много изнурительной и грязной работы и мириться с тяжелой жизнью. Где мы найдем лучшую питательную среду для выработки привычки к этим необходимым трудностям, чем среди детей бедняков? Кроме того, то, что я назвал лишениями, не кажутся и пе являются таковыми для тех, кто воспитан в них и не знает ничего лучшего. Среди пас нет более удовлетворенных жизнью людей, чем те, кто больше всех работал и менее всех знаком с пышностью и изящными наслаждениями света.

Все эти истины неопровержимы, однако я знаю, что очень немногие люди будут довольны тем, что они разглашены; пх делает неприятными неразумное чувство мелочного почтения к беднякам, которое охватывает большинство людей, и особенно в дайной стране, в Англии, и возникает из смешения жалости, глупости и предрассудков. Именно из-за живого ощущения этого смешанного чувства люди не могут выносить, чтобы в пх присутствии кто-то сказал или сделал что-либо направленное против бедняков, и при этом не принимают во внимание того, насколько справедливы первые или наглы вторые. Итак, нельзя бить нищего, даже если он ударит тебя первым. Подмастерья-портные подают в суд на своих мастеров и упрямо отстаивают неправое дело, однако их надо жалеть; а недовольным ткачам надо помогать, надо сделать пятьдесят глупостей, чтобы их умиротворить, хотя, несмотря на всю свою бедность, они оскорбляют тех, кто стоит выше их, и во всех случаях оказываются более склонными устраивать праздники и бунтовать, чем работать и соблюдать трезвость.

Это заставляет меня подумать о пашей шерсти, которую, учитывая состояние наших дел и поведение бедняков, ио моему искреннему мнению, ни в коем случае не следует вывозить за границу. Но если мы изучим причину того, почему столь вредно позволять ее вывоз, наши многочисленные и обильные жалобы и стенания ио поводу того, что ее вывозят, не могут оказать нам большой чести. Если принять во внимание серьезные и разнообразные опасности, которые надо преодолеть, прежде чем ее вывезут в море и благополучно сгрузят на сушу на другом берегу, то становится ясным, что, прежде чем иностранцы смогут обрабатывать нашу шерсть, они должны заплатить за нее гораздо дороже, чем та цена, за которую мы можем приобрести ее у себя дома. Однако, несмотря на эту огромную разницу в себестоимости (prime cost), опи могут позволить себе продавать изготовленные из нее ткани на внешних рынках дешевле, чем мы. Мы страдаем именно от этой беды, от этого невыносимого несчастья, без которого вывоз этого товара не приносил бы нам больше вреда, чем вывоз олова или свинца, пока у нас полностью заняты рабочие руки и еще есть лишняя шерсть.

Еще пи один народ не достиг такого высокого совершенства в производстве шерстяных тканей, ни в отношении быстроты исполнения, ни в отношении хорошего качества работы, ио крайней мере в самых значительных отраслях, как наш английский народ, и поэтому то, на что мы жалуемся, может зависеть только от различия в управлении бедняками, существующего между другими странами н нашей Англией. Если трудящиеся бедняки в одной стране работают по двенадцать часов в день шесть дней в неделю, а в другой они заняты всего лишь восемь часов в день не более четырех дней в неделю, в ней нужно иметь девять рабочих, чтобы сделать то, что в первой выполняют четверо. Но если, более того, средства к жизни, питание и одежда и то, что потребляется работниками трудолюбивой страны, стоят только половину того, что тратится равным числом работников другой, тогда следствием должно быть, что в первой работа восемнадцати человек обойдется за ту же самую цену, какую во второй дают за работу четверых. Я не хотел бы внушить ту идею — и я сам так не думаю, — что разница в прилежании Илй в насущных потребностях меgt;Кду нашей Англией п любой из соседних стран настолько велика, как я только что говорил, однако я хотел бы, чтобы было принято во внимание, что и половины этой разницы, и гораздо меньше ее достаточно, чтобы перекрыть ту невыгоду положения других стран, которая создается из-за цепы на шерсть.

Для меня нет ничего более очевидного, чем то, что ни одна страна не может продавать продукты какой бы то ни было отрасли производства дешевле своих соседей, с которыми она в лучшем случае равна по умению и быстроте, а также но условиям работы, и при том, что, более того, себестоимость того товара, который должен быть произведен, не в ее пользу, если в ней продукты питания и все, что относится к удовлетворению жизненных потребностей, не дешевле или же если ее работники не являются более прилежными, не работают больше времени и не довольствуются более низким и грубым образом жизни, чем рабочие у ее соседей. Не вызывают сомнения, что при равном числе рабочих, чем более трудолюбивы люди и чем меньшим числом рабочих рук выполняется то же количество работы, тем больше изобилия предметов первой необходимости в стране и тем более значительным по объему и более дешевым по стоимости может сделать эта страна свой экспорт.

Раз установлено, что необходимо выполнять огромное количество работы, тогда, я полагаю, равным образом нельзя опровергнуть н следующее положение: чем с большей охотой она совершается, тем лучше как для тех, кто ее выполняет, так и для всего остального общества. Быть счастливым — значит быть довольным, и, чем меньше человек имеет понятия об ином, лучшем образе жизни, тем более он будет удовлетворен своим собственным; и с другой стороны, чем больше знаний и опыта в мирских делах имеет человек, чем более тонок и изощрен его вкус и чем более совершенно он судит вообще обо всем, тем, безусловно, труднее его удовлетворить. Я не буду выдвигать ничего варварского или бесчеловечного; но, когда кто-либо получает удовольствие, смеется и поет и в своих жестах и во всем поведении проявляет, в моем понимании, все признаки довольства и удовлетворения, я объявляю его счастливым, и при этом меня не интересуют его ум и способности. Я никогда не исследую причину и обоснованность его веселья, по крайней мере мне не следует при суждении о нем подходить к нему со своей собственной меркой и исходить из того, какое воздействие оказало бы на меня то, что заставляет его веселиться. Ибо если подходить с таких позиций, то человек, ненавидящий сыр, должен назвать меня дураком за то, что мне нравится плесневый грибок. De gustibus пои est disputan- duin5 так же справедливо в переносном смысле, как и в прямом, и, чем больше различие между людьми в их положении, их материальных условиях н образе жизни, тем менее они способны судить о тревогах или удовольствиях друг друга.

Если бы самый презренный и самый грубый мужик получил разрешение incognito в течение двух недель наблюдать за жизнью самого великого государя, то, даже если бы он мог выбрать некоторые вещи, которые он хотел бы заполучить для себя, все же он обнаружил бы гораздо больше таких, которые он, если бы вдруг поменялся местами с монархом, со своей стороны пожелал бы немедленно изменить или исправить, хотя он с изумлением увидел бы, что государь им подчиняется. И опять- таки, если бы сюзерен изучил таким же образом своего крестьянина, то его работа была бы для него невыносимой, а грязь и убожество, его пища и любовные похождения, его занятия и развлечения все были бы отвратительны; но зато какое очарование нашел бы он в ясности духа, спокойствии и безмятежности души другого. Никакой необходимости лицемерить ни с кем из своей семьи или проявлять притворное чувство привязанности к своим смертельным врагам; не нужно брать жену с учетом внешних интересов своей страны или бояться какой-либо опасности со стороны собственных детей; не нужно раскрывать заговоры, беречься от отравления; пе нужно справляться с популярным государственным деятелем внутри страны или с хитросплетениями дворов в других странах; не нужно подкупать мнимых патриотов, удовлетворять ненасытную фаворитку, подчиняться корыстному министерству; не нужно ублажать расколотую страну или потакать переменчивой толпе; иначе говоря, никто бы не направлял его удовольствия и не вмешивался в них.

Если бы беспристрастный разум был судьей между подлинным добром и подлинным злом и если бы соответственно был составлен список различных наслаждений и неприятностей, присущих каждому из птих занятий в отдельности, то я сомневаюсь в том, чтобы ноложе- іше государя было вообще предпочтительнее положения крестьянина, даже если он настолько невежествен и но необходимости трудолюбив, насколько, мне кажется, это требуется. Причина, почему большинство людей скорее стали бы государями, чем крестьянами, объясняется, во- иервых, гордостью и честолюбием, которые глубоко укоренились в человеческой натуре и для удовлетворения которых, как мы ежедневно наблюдаем, люди переносят или с презрением игнорируют величайшие испытания и трудности. Во-вторых, разницей в той силе, с которой наше чувство (affection) проявляется в отношении предметов материальных или духовных. Явления, непосредственно воздействующие па наши внешние чувства (senses), действуют на наши аффекты более сильно, чем то, что является результатом мысли и велений разума, обоснованных самым убедительным образом, и в первом случае имеется гораздо более сильная склонность выразить нашу любовь или ненависть, чем во втором.

Показав таким образом, что то, к чему я призываю, пе могло бы нанести никакого вреда счастью бедняков или привести к его хотя бы малейшему уменьшению, оставляю на суд рассудительного читателя, не было ли более правильным увеличить наш экспорт при помощи тех методов, которые я изложил, чем сидеть сложа руки и проклинать и осуждать наших соседей за то, что они бьют нас нашим же оружием; одни из них продают больше товаров, изготовленных из нашего собственного продукта, который они купили за дорогую цену; другие обогащаются, несмотря на расстояния и хлопоты, благодаря той же самой рыбе, которой мы пренебрегаем, хотя она готова прямо прыгнуть нам в рот.

Так же как умело и настойчиво отучая от праздности, можно заставить бедняков работать без насильственного принуждения, так и, воспитывая их в невежестве, можно приучить их к настоящим трудностям, так что они сами вообще ие почувствуют, что оии их переносят. Под воспитанием их в невежестве я подразумеваю, как я уже давно заявил, только то, что в отношении мирских дел их знания должны ограничиваться кругом их собственных занятий; по крайней мере мы не должны прилагать усилия расширять их за пределы этих границ. Когда при помощи этих двух средств мы сделаем продукты питания и, следовательно, труд дешевыми, мы неизбежно должны будем продавать больше своих соседей и в то же время увеличим численность нашего населения. Это — благородный и мужественный способ противодействовать нашим торговым конкурентам и по достоинству превзойти их на зарубежных рынках.

Чтобы завлечь бедняков, мы в некоторых случаях успешно прибегаем к хитрости. Почему мы должны пренебрегать ею в самом важном деле, когда они хвастают, что не будут жить так, как бедняки других стран? Если мы не можем изменить их твердую решимость, почему мы должны одобрять справедливость их чувств, если опи идут против общих интересов? Раньше я часто недоумевал, как это мог англичанин, утверждающий, что ему дороги честь и слава, а также благосостояние своей страны, испытывать вечером восторг, слушая, как его бездельник- арендатор, который задолжал ему ренту больше чем за год, высмеивает французов за то, что они носят деревянные башмаки, в то время как утром этот англичанин уже с горьким чувством обиды услышал, как великий король Вильгельм, этот честолюбивый монарх, а также способный государственный деятель, открыто признал перед всем миром чрезвычайную мощь Франции и с иечалыо и гневом на лице жаловался на нее. Однако я не расхваливаю деревянных башмаков, и те принципы, которые я бы ввел, не требуют неограниченной власти одного лица. Я надеюсь, что можно обеспечить свободу и собственность и все же бедняков использовать лучше, чем они используются сейчас; пусть их дети износят свою одежду, занимаясь полезным трудом, н испачкают ее сельской грязью, кое-что за это получив, вместо того чтобы срывать ее со спины во время игр и пачкать чернилами задаром.

На нашем острове найдется работа па три-четыре сот- пи лет для еще ста тысяч бедняков сверх тех, которые уже есть. Чтобы сделать полезным каждый уголок острова и полностью заселить его, нужно многие реки превратить в судоходные, прорыть сотни каналов. Некоторые земли надо осушить и предохранить их от наводнений в будущем. Огромное количество бесплодной почвы надо превратить в плодородную, а тысячи акров заставитьири- носить больше пользы, обеспечив к ним более легкий доступ. Dii Laboribns omnia vendunt6. Нет таких трудностей этого рода, которые нельзя было бы преодолеть трудом и терпением. Можно сбросить высочайшие горы в ущелья, которые готовы их принять, проложить мосты там, где сейчас мы даже не осмеливаемся думать о них.

Давайте оглянемся на огромную работу, проделанную римлянами, в особенности на их дороги и акведуки. Давайте, с одной стороны, посмотрим на большую протяженность некоторых из их дорог, на то, как основательно они их делали и сколько лет они уже существуют, а с другой — на бедного путешественника, которого через каждые десять миль останавливает застава, взимающая подорожный сбор, и назойливо требует уплатить пенни на починку летом дорог с помощью того, что, как всем известно, превратится в грязь раньше, чем кончится зима, наступившая за этим летом.

Покой и благосостояние общества всегда должны быть предметом заботы со стороны всех, н никакой частный интерес города или целого графства никогда ие должен препятствовать осуществлению проекта или плана, который очевидно имеет целью совершенствование всего общества; и каждый член парламента, который сознает свой долг и скорее предпочтет поступить как мудрый человек, чем заискивать перед своими соседями, окажет малейшей пользе, выпадающей всему королевству, предпочтение перед самой заметной выгодой того места, от которого он избран в парламент.

У нас есть свои собственные строительные материалы, у нас нет недостатка ни в камне, ни в лесе, чтобы воздвигнуть что-нибудь, и, если бы те деньги, которые люди без всякого принуждения отдают нищим, их не заслуживающим, и те, которые каждый домовладелец обязан платить беднякам своего прихода и которые используются для иных целей или же используются неправильно, каждый год соединялись, они бы составили фонд, достаточный, чтобы дать работу многим тысячам людей. Я говорю это ие потому, что считаю эту идею практически осуществимой, а лишь для того, чтобы показать, что мы можем выделить достаточно денег, чтобы занять огромное число рабочих; нам для этого может и не потребоваться столько, сколько мы, возможно, предполагаем. Когда считается само собой разумеющимся, что солдат, силу и энергию которого надо поддерживать по крайней мере па таком же уровне, как и всякого другого, может существовать на шесть пенсов в день, я не могу себе представить необходимость платить в течение большей части года поденщику шестнадцать и восемнадцать пенсов.

Я знаю, что боязливые и осторожные люди, с постоянной ревнивостью охраняющие свою свободу, закричат, что там, Где то огромное число людей, о которых я говорю, будет получать постоянное содержание, собственность и привилегии не будут надежно обеспечены. Но им можно было бы ответить, что можно было бы найти надежные средства и установить такие твердые правила в отношении того, в чьи руки доверить руководство и управление этими работниками, что ни государю, ни кому-либо иному было бы невозможно использовать их огромное число со зловредными целями.

Я предвижу, что над тем, что я сказал в последних четырех или пяти абзацах, будут с огромным презрением смеяться многие мои читатели и в лучшем случае назовут это строительством воздушных замков; но еще вопрос, моя ли это вина или их. Когда дух патриотизма покидает людей, они вместе с ним не только теряют свое терпение и все мысли о настойчивом продолжении общего дела, но и в равной мере становятся настолько духовно ограниченными, что им доставляет страдание даже думать о явлениях, которые имеют необычный размах или требуют больших отрезков времени для своего осуществления; и все то, что является благородным и возвышенным, прп таких стечениях обстоятельств считается химерическим. Там, где глубокое невежество полностью искоренено ii изгнано, а начатки образованности сыплются на всех людей без разбора, себялюбие превращает знание в хитрость, и, чем больше это последнее качество распространяется в какой-либо стране, тем больше люди сосредоточивают все свои труды, заботы и рвение на настоящем времени, не обращая внимания на то, что будет после них, и даже вообще едва ли мыслепно заглядывая вперед дальше следующего поколения.

Но поскольку, по свидетельству лорда Веруламского7, хитрость — это всего лишь лицемерная мудрость, предусмотрительное законодательство должно принимать меры против этой болезни общества, как только появятся ее симптомы, среди которых самыми очевидными являются следующие: духовные (imaginary) вознаграждения обычно, презираются; каждый стремится подзаработать и выступает за краткосрочные сделки; тот, кто со всем не согласен и не верит ничему, кроме того, что видит своими собственными глазами, считается самым благоразумным, и во всех своих делах люди, кажется, руководствуются только одним принципом: черт побери отстающих. Вместо того чтобы сажать дубы, которым нужно расти сто пятьдесят лет, прежде чем их можно будет срубить, строят такие дома, которым из-за их устройства не простоять и более двенадцати — четырнадцати лет. Все исходит из неустойчивости вещей и превратностей человеческих дел. Математика становится единственным ценпым предметом, достойным изучения, и используется во всем, даже там, где она смешна, и люди, кажется, не питают к провидению больше доверия, чем к обанкротившемуся купцу.

Задача народа — исправлять недостатки общества, и прежде всего взять в свои руки то, чем более всего пренебрегают частные лица. Противоположности лучше всего лечатся противоположностями [клин лучше всего вышибать клином], и в силу этого, поскольку при исправлении ошибок, распространенных во всей стране, пример более действен, чем поучение, законодательный орган должен принять решение об осуществлении некоторых величественных мероприятий, на проведение которых потребуются столетия работы, а также огромные затраты труда, и убедить людей, чтобы они ничего не предпринимали, пе проявляя беспокойства и заботы о своем самом отдаленном потомстве. Это положит конец метаниям неуловимого гения и переменчивого духа королевства или по крайней мере поможет ему успокоиться, напомнит нам о том, что мы появились на свет не только ради самих себя, и послужит средством сделать людей менее недоверчивыми и вдохнуть в них подлинную любовь к своей стране и нежную привязанность к самой земле, а ведь нет ничего более необходимого для возвеличивания страны, чем эти чувства. Могут измениться формы правления, сменятся религии и даже языки, по Великобритания или по крайней мере сам остров (если он тоже может потерять свое название) останется и, по всей человеческой вероятности, будет существовать столько же, сколько и все остальные части земного шара. Люди во все времена всегда выражали искреннюю признательность своим предкам за выгоды, от них полученные, и христианин, наслаждающийся огромным количеством фонтанов и изобилием воды в городе святого Петра8, будет неблагодарным негодяем, если он никогда с признательностью пе вспомнит старый языческий Рим, который приложил такие огромные усилия, чтобы его обеспечить.

Когда наш остров будет возделан и каждый дюйм его станет пригодным для жизни и полезным, а ои весь будет самым удобным и приятным местом на земле, все труды и деньги, на него затраченные, будут сторицей возмещены фимиамом тех, кто придет после нас; а те, кто горит благородным рвением и желанием бессмертия и приложил такие усилия, чтобы улучшить свою страну, могут быть довольны тем, что тысячу и две тысячи лет спустя они будут жить в памяти и вечной благодарности последующих поколений, которые тогда будут ею наслаждаться.

Здесь мне следовало бы закончить этот поток мыслей, но мне в голову приходит еще одна идея, касающаяся главной цели и замысла данного «Опыта», которая состоит в том, чтобы доказать необходимость определенной доли невежества в хорошо организованном обществе; и я не могу не упомянуть эту идею, потому что, изложив ее, я приведу в качестве довода в свою пользу то, что в противоположном случае могло бы легко показаться убедительным возражением против меня. Большинство людей считает — и я вместе со всеми, — что самым похвальным качеством нынешнего царя Московии9 является неутомимое рвение, с которым он пробуждает своих подданных от их природной глупости и цивилизует свою страну. Но ведь мы должны учесть, что они именно в этом нуждались и что не так уж давно большинство их было чуть ли не дикими животными. Если принять во внимание размер его владений и огромные массы людей, которыми царь распоряжается, у него не было пропорционального числа и разнообразия ремесленников и мастеровых, которые требовались для развития страны, и поэтому оп был прав, не останавливаясь ни перед чем, чтобы их получить. Но что это значит для нас, тех, кто подвержен прямо противоположному недугу? Разумная политика для организованного общества является тем же, чем искусство медицины является для тела физического, а не один врач не будет лечить человека, находящегося в летаргическом сне, как будто он болеет из-за недостатка отдыха, или пред писывать при водянке то, что следует давать при диабете. Короче говоря, в России слишком мало знающих людей, а в Великобритании — слишком много 10.