2. Нет никакой необходимости, да и смешно заниматься расчленением [глагола] est
Поэтому Аристотель мог и учить расчленению подоб&ного рода, и применять его среди тех, кто понимал и говорил по-гречески. Ведь в различных языках сущест&вуют различные тонкости: зачем же последователи Аристотеля, страстно стремясь говорить и учить по- латыни, до такой степени ему подчинились, что при&нимают не только его мысли, но и грецизмы и дер&жатся за них? Можно ли делать, говорить и думать что-либо более нелепое? Но, скажешь ты, необходимо, чтобы всякое предложение имело связку и атрибут: фраза бог есть не имеет никакого атрибута, а другая — Цезарь воюет — не имеет ни связки, ни атрибута. Так откуда же ты, скажи на милость, выводишь необходи&мое [правило] подобного рода? Разве от этого речь де&лается более ясной? Или лучше познается истина? Ес&ли же нет ни того, ни другого, какая в этом необхо&димость? Конечно, никакой, кроме необходимости под&чиняться выдуманным в школе правилам.
Ведь нет ничего более ясного, чем указанные нерасчлененные фразы. Наверное, эти люди, движимые жалостью, боятся, как бы глаголы, стоящие на втором месте, та&кие, как есть, воюет, и все остальные подобные им слова не застыли, если только рядом не окажется что- либо третье, чтобы обогреть их с обеих сторон. Отсюда происходит, что если бы «Платон», например, был про&сто субъектом, он был бы для них как бы неподвижно возлежащим на ложе, если же они присоединили бы к нему [глагол] есть, то, говорили бы, что это предложе&ние de secundo adjacente (имеющее [только] второй до&бавочный член), а если бы прибавился атрибут уче&ный, то говорили бы, что теперь предложение доведено до совершенства, так как оно составлено de tertio adja¢e (с третьим добавочным членом).Во-вторых, почему менее позволительно говорить existens est Deus (существует бог), чем Deus est exis- tens (бог существует), или bonus est Deus (добр бог), чем Deus est bonus (бог добр)? В самом деле, ведь ес&ли то, что ты называешь атрибутом, поставить впере&ди, а подлежащее после, смысл от этого не становится менее ясным, а истина менее очевидной. Что с того, что часто перестановка подобного рода приводит к большей выразительности? Когда у Йлатона говори&ся, что добр бог и свет его не затрагивается, насколько сильнее подчеркивается здесь божественная доброта, чем если сказать с диалектической строгостью: бог есть добрый! И ты еще скажешь, что такого рода перевер&нутые предложения могут и должны быть расчленены посредством конверсии? Как я уже несколько раньше тебя спрашивал, разве есть какая-либо необходимость в таком расчленении? Мало того, разве может быть какое-то искажение при такой правильности и ясности речи? Разве ты не считаешь это чудовищным делом,— так, как если бы кто-нибудь стал подкладывать крышу дома под фундамент или если бы голова человека ока&залась под его ногами? Неужели не надо обращать внимания на то, что составляет своеобразие языка, и уж тогда оценивать, кто составил правильное предло&жение, искусно изложив то, что было у него в мыс&лях, и при каком порядке слов он сумел этого достиг&нуть? Действительно, кто, будучи в здравом уме, смо&жет удержаться от смеха, когда услышит, как я услы&хал однажды во время спора, что предложение такого рода: живое существо есть всякий человек, отвергает&ся и порицается потому, что оно перевернуто, и лучше говорить: всякий человек есть живое существо.
В-третьих, почему упомянутое выражение «в нас» считается излишним и менее всего необходимым для правильности предложения? Разве Овидий выразил бы достаточно ясно то, что он обдумал, сказав просто есть бог или, как хотят те: бог есть существующий? Ко&нечно, нет, потому, что его мысль заключалась не в том, существует ли бог в себе или в мире, а в том, что он есть или существует в поэтах.
Следовательно, это предложение не может быть законченным и безукориз&ненным, если не будет добавлено «в нас». Достойно смеха, что они делают из предложения иссохший ске&лет, и в то же время представляют его выразителем движений души, подобно тому как если бы какой-ни&будь художник, собираясь воспроизвести образ краси&вой девушки, представил бы нашему взору изображе&ние смерти, как ее обычно рисуют. Поверь мне, пред&ложение называется так потому, что оно «предлагает» понятие ума, и потому нет ни одного слова, которое не способствовало бы совершенству и безупречности предложения, если только есть необходимость в точ&ном воспроизведении этого понятия. Переделывай, на&пример, сколько хочешь предпосылки в геометрии,— ты не скажешь ровно ничего относящегося к геомет&рии, если будешь до такой степени прост, что поже&лаешь все свести к подобного рода простоте.