(М) А непомерная гордость — еще миллиону
кто сам в них виновен. Целомудренный человек нёйавй- дит прелюбодеяние, а пьянство больше всего вызывает ужас у трезвенников; но никто так не оскорбляется гордостью своего соседа, как самые гордые из всех, и если кто-либо может простить ее, так это только самые смиренные. Отсюда, я думаю, мы можем справедливо заключить, что, раз она ненавистна всему миру, это является верным признаком того, что ею заражен весь мир. Все разумные люди готовы это признать, и никто не отрицает, что у него вообще есть гордость. Но если перейти к конкретным случаям, встретится мало людей, которые признаются, что какой-либо их поступок, который вы можете назвать, продиктован именно этим принципом. Есть также много людей, которые допускают, что в пораженных грехом странах всех времен гордость и роскошь более всего содействуют развитию ремесел, но отказываются признавать неизбежность того, что в более добродетельные времена (т. е. в такие, которые будут свободны от гордости) ремесло и торговля в огромной степени придут в упадок.
Опи заявляют, что всемогущий паделил нас властью над всем, что производят или содержат земля и вода; в них нельзя найти ничего такого, что ие было бы создано на пользу человеку; и его превосходство над другими животными в умении и трудолюбии было дано ему с тем, чтобы он сделал как их, так и все остальное в пределах досягаемости своих чувств, более полезными для себя.
Исходя из этого соображения, они считают нечестивым полагать, что смирение, воздержание и другие добродетели преграждают людям дорогу к наслаждениям теми удобствами жизни, в которых не отказано самым безнравственным пародам, и поэтому делают вывод, что и при отсутствии гордости и роскоши можно есть, носить и потреблять те же самые вещи, занимать такое же число ремесленников и мастеровых, а страна может быть такой же во всех отношениях процветающей, как и те, где безраздельно господствуют эти пороки.129
5 Бернард Мандевиль
Что касается, в особенности, ношения платья, они вам скажут, что гордость, которая гораздо теснее прилегает к нам, чем одежда, поселяется только в сердце; и что лохмотья часто скрывают больше гордости, чем самое пышное одеяние; и что так же, как нельзя отрицать того, что всегда существовали добродетельпые государи, которые со смирением в сердце носили свои великолепные
В(ШцЫ и, лишенные Честолюбия, царствовали на благо других, так и весьма вероятно, что золотую и серебряную парчу и самую богатую вышивку могут, даже не думая о гордости, носить многие, чье положение и богатства подходят для этого. Разве не может (говорят они) порядочный человек, обладающий огромными доходами, шить каждый год больше разнообразных одежд, чем он, возможно, износит за год, и все же не иметь иных целей, кроме того, чтобы дать беднякам работу, поощрить ремесло и, обеспечив занятия многим людям, содействовать благосостоянию своей страны? А, учитывая, что пища и одежда являются жизненными потребностями и двумя главными предметами, на которые распространяются все наши мирские заботы, почему все люди не могут выделить значительную часть своего дохода как на первое, так и на второе совершенно без всякого влияния гордости? Более того, разве не обязан каждый член общества в зависимости от своих возможностей каким-либо образом содействовать поддержанию того вида ремесла, от которого так сильно зависит целое? Кроме того, прилично одеваться — значит проявлять вежливость, а часто и выполнять долг в отношении тех, с кем мы общаемся, даже не принимая во внимание наших собственных желаний.
Таковы возражения, к которым обычно прибегают надменные моралисты, которые не могут примириться с тем, что ущемляется достоинство их рода; но если мы подробно рассмотрим эти возражения, то на них можно будет быстро ответить.
Если бы у пас пе было пороков, то я не смог бы увидеть причину, почему какой-либо человек вообще должен шить больше костюмов, чем ему нужно, хотя бы он никогда так сильно не желал содействовать благу страны.
Ибо, хотя, когда он поепт плотный шелк, а не какую-либо легкую материю и предпочитает изысканное тонкое сукно грубому, он не имет другой цели, кроме как дать работу большому числу людей и, следовательно, содействовать благосостоянию общества, он все же может относиться к одежде так же, как сейчас патриоты своей страны относятся к налогам: они могут с готовностью платить их, но никто не дает больше, чем с него следует, особенно если все обложены по справедливості!, в соответствии с их возможностями, как и должно быть — а не иначе — в такой добродетельный век. Кроме того, в такое золотое время никто не будет одеваться лучше, чем требует его положе- ниє, никто не будет прижимать в расходах свою семью, обманывать или стремиться перехитрить соседа, чтобы купить пышный наряд, и, следовательно, не будет потребляться и половина того, что сейчас, и занята будет едва одна треть людей, ныне работающих. Но для того, чтобы сделать это более очевидным и показать, что в отношении поддержки ремесла ничто не может сравняться с гордостью, я рассмотрю точки зрения людей на их одежду и внешний вид и изложу то, чему может каждого научить повседневный опыт в отношении одежды.Ношение одежды первоначально преследовало две цели: прикрыть наготу и защитить тело от непогоды и других внешних повреждений. К этим целям наша безграничная гордость добавила третью — украшение; ибо что еще, кроме чрезмерного глупого тщеславия, могло бы убедить наш разум считать украшением то, что должно постоянно напоминать нам о наших нуждах и нищете, которые больше, чем у всех других животных, уже одетых самой природой. Действительно, можно лишь восхищаться тем, как такое разумное создание, как человек, претендующий на то, что он имеет свои собственные столь многие великолепные качества, должно снисходить до того, чтобы оценивать себя тем, что награблено у такого невинного и беззащитного животного, как овца, или чем он обязан самой ничтожной твари на земле — умирающему червю; и, однако, гордясь такими мелкими хищениями, он имеет глупость смеяться над готтентотами, живущими на самом дальнем африканском мысу, которые украшают себя внутренностями мертвых врагов, не учитывая того, что они являются знаками их доблести, которыми эти варвары себя украшают, подлинными Spolia opima 27, и что если их гордость более жестока, чем наша, то она определенно менее нелепа, потому что они носят трофеи, добытые у более благородного животного.
Но какие бы замечания ни были высказаны но этому поводу, весь мир давно уже решил этот вопрос: красивая одежда — это главное; птица красива своими перьями [одежда красит человека], и незнакомым людям обычно оказывают почет в зависимости от их одежды и дополняющих ее деталей их внешнего вида; по ее богатству мы судим об их состояпии, а но тому, как они ее носят, мы догадываемся об их уме.
Именно это поощряет всякого, кто сознает свои маленькие заслуги, на то, чтобы носить одежду, подобающую лицам, стоящим выше его по положению, особенно в больших и густонаселенных городах, где ничем не прославившиеся люди могут ежечасно встретить пятьдесят неизвестных на одного знакомого и, следовательно, получат удовольствие от того, что огромное большинство людей будет считать их не тем, что они есть, а тем, чем они кажутся по внешнему виду; а это — сильпое искушение, которому большинство людей не может не поддаться.Тот, кто получает удовольствие, наблюдая различпые картины жизни низших слоев населения, может па пасху, в троицын день или в какой-либо ипой большой праздпик встретить десятки людей, особенно женщин, почти самого низкого звания, одетых в красивые и модпые одежды. Если, завязав с ними разговор, вы будете обращаться с ними более вежливо и с большим уважением, чем, как они сознают, они заслуживают, то опи обычно постыдятся признаться, кто они такие; и если вы проявите немного любопытства, то часто можете обнаружить у них самое настойчивое стремление скрыть свое занятие и место жительства. Причипа проста: пока они принимают те любезности, к которым они не привыкли и которые, как они думают, следует говорить только людям более высокого положения, они с удовлетворением воображают, что кажутся такими, какими притворяются, что для слабых духом удовольствие почти такое же реальное, какое они получили бы от самого исполнения всех их желаний. Это — золотая мечта, которую они не хотят разрушить, и, будучи уверены, что ничтожность их положения, если она станет известна, должна унизить их в нашем мнении, они крепко держатся за свой маскарад и предпринимают все возможные предосторожности, чтобы из-за никому не нужного открытия не потерять вашего уважения к ним, которым, как они льстят себе, они обязаны своей хорошей одежде.
Хотя все признают, что в том, что касается одежды и образа жизни, мы должны вести себя в соответствии со своим материальным положением и следовать примеру самых разумных и предусмотрительных людей из равных нам по званию и состоянию, все же найдется очень мало таких, которые могут похвастаться этим благоразумием и которые ие были бы либо ужасно скупыми, либо гордыми своей исключительностью.
Все мы смотрим на тех, кто выше нас, и, насколько можно, быстро стремимся подражать тем, кто в чем-либо нас превосходит.Жена самого бедного в приходе батрака не унизится до прочной, полезной одежды из грубого ворсистого сукна, которую она могла бы носить, будет голодать сама и заставит голодать мужа, чтобы купить подержанное платье и нижнюю юбку, которые служат ей вдвое хуже, поскольку, видите ли, это более благородно. Ткач, сапожник, портной, парикмахер и всякий простої! рабочий человек, который может себя немного обеспечить, имеет наглость на первые полученные им деньги одеться, как состоятельный ремесленник. Простоії лавочник, торгующий в розницу, одевая свою жену, берет за образец своего соседа, который торгует тем же товаром оптом, и в качестве причины выдвигает то, что двенадцать лет назад лавка у того была ие больше, чем у него самого сейчас. Лнтекарь, торговец мануфактурой, шелком и бархатом и другие достойные лавочники не могут пайти никакой разницы между собой и купцами и поэтому одеваются и живут, как опи. Супруга купца, которая не может сносить наглости этих ремесленников, спасается от них бегством на другой конец города и с презрением отвергает всякую моду, кроме той, которую она там заимствовала. Такое высокомерие вызывает тревогу двора; знатные женщины пугаются, видя, что жены и дочери купцов одеваются, как они; эта наглость горожан, восклицают они, нетерпима, посылают за портными, н изобретение мод становится их главной заботой, с тем чтобы, как только эти нахальные горожанки пачнут подражать уже существующим модам, у них всегда наготове были новые. Такое же соревнование продолжается между благородными женщинами всех рангов при невероятных расходах, пока наконец первым фаворитам государя и тем, кто имеет самый высокий ранг из всех, ничего не остается делать, чтобы превзойти некоторых людей, стоящих ниже себя, как выложить огромные состояния на пышные выезды, великолепную меблировку, роскошные сады и величественные дворцы.
Именно этому соревнованию и постоянному стремлению превзойти друг друга мы обязаны тем, что после всех многочисленных разнообразных движений и изменений моды, при изобретении повой и обновлении старой всегда еще остается plus ultra28 для изобретательных людей; и именно это, или по крайней мере его последствие, дает работу беднякам, пришпоривает трудолюбие и поощряет искусного ремесленника искать дальнейших улучшений.
Могут возразить, что многие светские люди, привыкшие быть хорошо одетыми, по традиции носят богатые одежды и совершенно к ним безразличны, так что ту прибыль, которую получают от них ремесленники, никак нельзя приписать соревнованию или гордости.
На это я отвечу, что те, кто так мало занимает свой ум заботой об одежде, никогда бы не носили такое богатое платье, если бы и материалы, и моды не были раньше изобретены для удовлетворения тщеславия других, которые находят в красивой одежде больше наслаждения, чем они. Кроме того, не всякий, кто делает вид, что не имеет гордости, действительно ее лишен; все признаки этого порока не легко раскрыть: они многочисленны и меняются в зависимости от возраста, характера, положения и часто здоровья людей.Обладающий холерическим темпераментом капитан муниципальной гвардии, кажется, горит от нетерпения ринуться в бой и, выражая свой воинственный дух твердостью поступи, заставляет дрожать свою пику за отсутствием врагов от доблести своей руки. Когда он движется по улице, его пышный воинственный наряд внушает ему необычный подъем духа, благодаря которому он стремится забыть и свою лавку, и самого себя, и глядит вверх на балконы с яростью завоевателя-сарацина, в то время как флегматичный олдермен, ставший почтенным как из-за своего возраста, так и благодаря своей власти, удовлетворяется тем, что его считают важным человеком, и, не зная более легкого способа выразить свое тщеславие, важно восседает в своем экипаже и с угрюмым видом принимает выражения почета, который оказывают ему люди более низкого звания, узнающие его по поношенному наряду члена гильдии.
Безбородый прапорщик напускает на себя серьезность, несвойственную его годам, и с нелепой самонадеянностью стремится подражать суровому выражению лица своего полковника, все это время льстя себе, что благодаря этой дерзкой силе вы будете судить о его удали. Молодая красавица, страшно озабоченная тем, как бы ею не пренебрегли, постоянным изменением позы выдает бурное желание, чтобы на нее смотрели, и, завладев, так сказать, всеобщим вниманием, вызывает любезным видом восхищение своих зрителей. Самодовольный хлыщ, напротив, напуская на себя занятый вид, целиком погружен в созерцание своих собственных совершенств и в общественных местах проявляет такое пренебрежение к другим людям, что непосвя- щенные должны воображать, что, с его точки зрения, он находится в одиночестве.
Все эти и им подобные явления представляют собой ясные, хотя п разные признаки гордости, которые очевидны для всего мира; но не всегда так быстро можно обнаружить тщеславие людей. Когда мы замечаем человеколюбивое выражение лица и нам кажется, что люди не заняты самовосхищением и ие совсем игнорируют других людей, мы склонны объявить их лишенными гордости, в то время как они, возможно, только устали от удовлетворения своего тщеславия и ослабели от пресыщения наслаждениями. Это внешнее выражение мира, царящего в душе, и безмятежного покоя, беспечной беззаботности, которое часто можно наблюдать у великого человека, небрежно развалившегося в своем простом экипаже, не всегда так свободно от притворства, как это может показаться. Ничто так ие приводит в восторг гордых людей, как то, когда их считают счастливыми.
Хорошо воспитанный джентльмен более всего гордится умением ловко скрывать свою гордость, н некоторые настолько искусно прячут эту слабость, что, как раз когда они более всего виновны в ней, люди грубые считают, что они полиостью ее лишены. Так, когда лицемерный придворный появляется во всем великолепии, оп принимает вид скромный и добродушный и, хотя готов лопнуть от тщеславия, притворяется, что совершенно не сознает своего величия, хорошо зная, что проявляемые им приятные качества должны возвысить его в мнении других и еще более усилить то величие, о котором и без его помощи не могут не провозглашать короны на экипаже и упряжи и па всех остальных окружающих его предметах.
11 так же как в этих случаях гордость не замечают потому, что она добросовестно скрывается, в других она тоже отрицается, хотя и проявляется (или ио крайней мере кажется, что проявляется) самым открытым образом. Богатый приходский священник, будучи, как и все остальные представители его профессии, лишен допуска к веселости мирян, считает необходимым найти великолепное и самое тонкое черное сукно, которое только можно купить за деньги, и выделяет себя богатством своего благородного и безукоризненного одеяния. Его парики настолько модны, насколько позволяет та форма, которой он вынужден подчиняться; ио, поскольку ограничения касаются только формы парпка, он заботится о том, чтобы в отношении качества волос й цвета с ним могли сравняться лиіиь немногие вельможи. Тело его всегда чисто, так же как и одежда; его лоснящееся лицо всегда гладко выбрито, а красивые ногти тщательно подстрижены. Его гладкая белая рука и бриллиант чистой воды хорошо подходят друг к другу и взаимно усиливают свою красоту, достигая двойного эффекта. То белье, которое он позволяет видеть, представляет собой верх изысканности, и он никогда не допустит, чтобы его видели на улице в бобрах худших, чем те, которыми гордился бы богатый банкир в день свадьбы; ко всему этому изяществу в одежде он добавляет важную походку и внушительную величавость осанки. И все же, несмотря на свидетельство столь многих совпадающих признаков, обыкновенная вежливость не позволит нам подозревать, что какие-либо его действия являются следствием гордости; если учесть достоинство его положения, для него будет лишь приличием то, что у других было бы тщеславием; и, отнесясь со всей благовоспитанностью к его профессии, мы должны полагать, что достойный джентльмен, игнорируя свою преподобную персону, берет на себя все эти хлопоты и расходы единственно из уважения, которое следует оказывать тому божественному ордену, к которому он принадлежит, и религиозного рвения оградить свое священное занятие от презрения безбожников. От всей души говорю: ничто из всего этого не будет названо гордостью; позвольте мне только заметить, что, если судить просто по-человечески, это очень на нее похоже.
Но если, наконец, я допущу, что есть люди, которые наслаждаются всей изысканностью экипировки, меблировки и одежды и тем не менее не имеют в себе гордости, если все будет так, то соперничество, о котором я раньше говорил, очевидио, должно будет прекратиться, а следовательно, пострадает и ремесло всех видов, которое столь во многом от него зависит. Ибо сказать, что если бы все люди были истинно добродетельны, то они могли бы, вообще не обращая внимания на свои интересы, потреблять так же много из ревностного стремления служить своим соседям и содействовать общему благу, как они делают сейчас из себялюбия и соперничества,— значит прибегнуть к жалкой уловке и высказать необоснованное предположение. Поскольку во все времена были хорошие люди, то, несомненно, и наше время их не лишено; но давайте спросим парикмахеров и портных, у каких джентльменов, даже обладающих самыми большими богатствами и величайшей знатностью, они могли когда-либо обнаружить такие патриотические взгляды. Спросите торговцев кружевами, щелком, бархатом и бельем: когда самые богатые или, если хотите, самые добродетельные леди платят наличными или намерены заплатить через какой-то приемлемый срок, разве они не будут ездить из лавки в лавку, чтобы прощупать рынок, так же много торговаться с ними и упорно стоять на своем, чтобы сэкономить четыре или шесть пенсов на ярде, как самые нищие проститутки в городе? Могут настаивать, что если таких людей нет, то, возможно, они могут быть; на это я отвечаю: это так же возможно, как то, что кошки вместо того, чтобы ловить мышей и крыс, начнут их кормить и займутся выхаживанием и вскармливанием их детенышей в доме; или же как то, что коршун, как петух, созовет кур клевать зерно и будет сидеть, выхаживая их цыплят, вместо того чтобы пожирать их; но если бы они все вдруг сделали так, то перестали бы быть кошками и коршунами; это не соответствовало бы их природе, и те виды животных, которые мы имеем в виду, произнося слова «кошки» и «коршуны», вымерли бы, как только бы это произошло.