НАРОД

Греки и римляне, которые разбирались в качествах людей, придавали народу большое значение. У них народ подавал свой голос при выборах важнейших магистратрв, военачальников, при составлении проскрипций1 и устройстве триумфов, при распределении налогов, заключении мира или войны, словом, во всех делах, касавшихся главных интересов родины. Тот же самый народ тысячами посещал громадные театры Рима и Афин, чьими бледными подобиями являются наши театры, и считал, что он вправе одобрить или освистать Софокла, Эврипида, Плавта и Теранция2. Если мы взглянем на некоторые современные государства, то увидим, что в Англии народ выбирает своих представителей в палату общин и что Швеция имеет крестьянское сословие в национальных собраниях.

Некогда во Франции на народ смотрели как на наиболее полезную, наиболее ценную, а потому и наиболее уважаемую часть нации. Тогда полагали, что народ способен занимать место в генеральных штатах, и парламенты королевства отождествляли себя с народом. Взгляды изменились, и самый класс людей, составляющих народ, все более и более сужается. Некогда народ был главным сословием нации, лишь отделенным от сословия вельмож и дворян. Он включал в себя земледельцев, ремесленников, торговцев, финансистов, ученых и людей правосудия. Однако человек большого ума, написавший около двадцати лет назад труд о природе народа3, считает, что ныне эта часть нации ограничивается рабочими и земледельцами. Рассмотрим его рассуждения на эту тему, тем более что они полны образцов и сценок, доказывающих его систему. Люди правосудия, говорит он, отделились от класса народа, становясь дворянами4 без помощи шпаги. Ученые люди вслед за Горацием видят в народе лишь невежду.

В жилищах финансистов роскошные потолки, их одежда заткана золотом и шелком; они вдыхают ароматы духов, их аппетит удовлетворяется искусством поваров, а когда на смену их отдыха приходит праздность, они небрежно засыпают на перине. Ничто не ускользнет от этих богатых и любознательных людей - ни цветы Италии, ни бразильские попугаи, ни набивные ткани Мосула, ни китайские безделушки, ни фарфор из Саксонии, Севра и Японии. Посмотрите на их городские и сельские дворцы, изысканную одежду, элегантную мебель и легкие экипажи - чувствуется ли во всем этом народ? Такой человек, добившийся успеха посредством денег, благородно съедает за один обед пищу сотни семей из народа, без конца сменяет одни развлечения другими, увеличивая блеск и лоск своей внешности с помощью искусства ремесленников, дает балы и новые названия своим экипажам. Его сын сегодня велит рьяному кучеру пугать прохожих, а завтра сам наряжается кучером, чтобы рассмешить их.

Итак, в массе народа остаются лишь рабочие и земледельцы. Я наблюдаю их образ жизни с сочувствием; я обнаруживаю, что рабочий живет либо под соломенной кровлей, либо в тех лачугах, которые представляют ему наши города, нуждающиеся в его силе. Он встает вместе с солнцем и, не обращая внимания на капризы судьбы, надевает свое платье, одинаковое для всех сезонов, трудится в глубине наших рудников и каменоломен, осушает наши болота, чистит наши улицы, строит наши дома, изготовляет нашу мебель; когда он почувствует голод, ему сгодится все, и когда кончается день, он тяжело засыпает, падая от усталости.

Другой человек из народа - земледелец - до зари поглощен посевом на нашей земле, пахотой на наших полях, орошением в наших садах. Он терпит жар, стужу, высокомерие вельмож, заносчивость богатых, разбой откупщиков и грабеж их приказчиков, а также потравы диких зверей, которых он не может прогнать со своих созревших полей в угоду прихотям власть имущих. Он неприхотлив, справедлив, верен, религиозен, невзирая на то, выгодно ему это или нет. Лука женится на Колетте, потому, что он ее любит, Колетта вскармливает своим молоком детей, не зная ни прохлады, ни отдыха. Они растят своих детей, и Лука пашет и учит их возделывать землю. Умирая, он делит свое поле поровну между ними; если бы Лука не был человеком из народа, он оставил бы его целиком старшему сыну. Таков облик людей, которые составляют то, что мы называем народом, и которые всегда составляют самую многочисленную и самую необходимую часть нации.

Кто бы мог подумать, что и в наши дни посмеют выдвигать то правило позорной политики, по которому такие люди не должны иметь достатка, если надо, чтобы они были умелым^ и покорными? Если бы эти псевдополитики, эти добрые гении, исполненные гуманности, немного попутешествовали, они бы увидели, что предприимчивость в любом деле увеличивается лишь в тех странах, где маленькие люди живут в достатке, и что нигде любая трудовая деятельность не достигает такого совершенства, как там. Разумеется, если бы внезапно исчезли все налоги, то люди, отягощенные вечной нуждой, на время оставили бы работу, однако (если отвлечься от существенной перемены в народе и чрезмерности этого предположения) вовсе не достатку надо приписать такое мгновение лени, а предшествующей ему переобремененности трудом. Те же самые люди, преодолев порыв неожиданной радости, вскоре почувствуют необходимость трудиться, чтобы жить, а естественное желание лучшего существования сделает их более активными.

Напротив, никогда не бывало и никогда не будет, чтобы люди применяли всю свою силу и всю свою ловкость, если они привыкли видеть, как налоги поглощают все плоды новых усилий, которые они могли бы сделать; и они ограничиваются лишь тем, что без всякого сожаления лишь поддерживают постоянно угасающую жизнь.

Что касается покорности, недостаточно якобы проявляемой народом, то несправедливо так клеветать на бесконечное множество простодушных людей; ибо короли никогда не имели более верных подданных и, смею сказать, лучших друзей. В этом сословии, вероятно, больше явной любви, чем во всех других, не потому, что оно бедно, но потому, что, несмотря на свое невежество, оно хорошо знает, что власть и защита государя - единственные гарантии его безопасности и благополучия; потому, наконец, что вместе с естественным уважением малых к великим и с особой приязнью нашей нации к особе короля у них нет надежд на иные блага. Нет ни одной страны, в истории которой встречалась бы хотя бы одна черта, доказывающая, что благополучие, достигнутое трудом народа, уменьшило бы его покорность. Закончим статью тем, что Генрих IV был прав, желая, чтобы его народ жил в достатке, и обещая заботиться о том, чтобы каждый земледелец имел жирного гуся в своем котелке5.

Дайте в руки народу много денег, и в соответствующей пропорции часть их, о коей никто не пожалеет, притечет в государственную казну. Но вырывать силой у него деньги, которые доставил ему его тяжелый труд и его предприимчивость, - это значит лишать государство благосостояния тех ресурсов, которыми оно располагает.

НАСЕЛЕНИЕ (физика, политика, мораль) - это отвлеченное понятие; взятое в его самой распространенном значении, оно обозначает сумму всех живых существ в итоге размножения, ибо землю населяют не только люди, но и разного рода животные, которые населяют землю вместе с ними. Воспроизводство себе подобных для каждого индивида - это претворение возможности порождать, результатом чего и является население. Однако в особом смысле это слово относится к роду человеческому, означая соотношение людей к занимаемой ими площади...

... Было ли время, когда на земле имелось лишь по одному человеческому существу каждого пола? Множество рассеянных ныне по ее поверхности людей является ли произведением непрерывной прогрессии поколений, первым членом которой была первородная и единственная пара?

Если принять во внимание удивительное обилие, с каким воспроизводится род людской, то это не является невозможным, хотя из всех известных живых существ он наименее плодовит (...)

Вольтер пишет в первом томе "Опыта всеобщей истории"1: "Ученые специалисты по хронологии высчитали, что при наличии после потопа единственной человеческой семьи и ее детей, постоянно занятых заселением земли, обнаружилось бы уже через 250 лет гораздо больше жителей, чем их есть сейчас во Вселенной" (...)

Следовательно, дело не в этих причинах различия между действительным населением и результатами примерных выкладок.

Оставим все подсчеты. Слишком сомнительны все предположения, на которых они могут быть основаны. Слишком трудно установить время и способ, каким начался род человеческий. С философской точки зрения и отвлекаясь ради этого от всякой уважаемой и внушенной откровением догмы, скажем так: происхождение природы гораздо более отдаленно, чем думают. Почему следует считать, что в течение вечности природа не существовала? И что такое вечность без длительности? А длительность без существования?

Рассмотрим, возможно ли, чтобы в отдаленные времена земля была обильнее заселена, чем в наши дни, и какие основания заставляют так думать (...)

Если подсчитать перечисляемые Гомером во второй книге "Илиады" корабли, перевозившие войска для осады Трои, и количество людей, которое перевозил каждый корабль, получается, что армия греков состояла из 100810 человек. Фукидид в первой книге своей "Истории" замечает, что греки могли бы выставить более многочисленную армию, если бы не опасались нехватки припасов в чужой стране (...)

(;..) Историки считали Италию гораздо более заселенной до того, как ее подчинили римляне. Их рассказы о войнах, которые Сицилия вела против Карфагена и других нападавших на нее держав, о больших армиях, выставленных этим островом против его врагов, и в осо- бенности об армиях, имевшихся при обоих Дионисиях, тоже заставляют предполагать чрезвычайно большое число жителей.

Цезарь в своих "Комментариях" высчитывает, что Галлия, состоявшая из Франции, части Нидерландов и части Швейцарии, имела не менее 32 млн жителей (...)

Нет сомнения, что народы, населявшие Палестину, острова Средиземного и Эгейского морей, Малую Азию, Африканское побережье Средиземного моря, Колхиду, Персию, Англию, Германию, Данию, Швецию, Россию, были ранее гораздо более многочисленными, чем теперь. Но на всей земле они занимали только около 3/4 Европы, часть Азии и небольшое пространство Африканского побережья.

Только эти народы были просвещенными. Процветавшие там искусства, науки и торговля были совершенно неизвестны другим народам. Естественно, что и население их было более обильным, чем теперь. Вероятнее, что оно было ббльшим, чем в новые времена, у тех наций, которые в искусствах, науках и торговле пришли им на смену. Таков единственный положительный вывод, который размышляющие о древнем населении могут извлечь из своих изысканий. Однако он означает лишь сравнение одних наций с другими в отдельности, а не всех со всеми. Следовательно, из этого нельзя вывести никакого убедительного заключения в пользу преобладания численности древнего населения над нынешним.

Как известно, многие ученые полагали, что численность рода людского претерпела значительные сокращения (...) Таково было мнение Диодора Сицилийского, Страбона и всех историков древности, отрывки из которых было бы здесь слишком долго цитировать и которые н сущности повторяют друг друга. Фоссиус2 предполагает еще большее различие между количеством людей в древние эпохи и в наше время. Опубликованный им в 1685 г. по этому поводу подсчет недоказуем. Он уменьшает численность жителей Европы до 30 млн, из которых жители Франции составляют лишь 5 млн. Известно, что до отмены Нант- ского эдикта3 в этом королевстве всегда насчитывалось 20 млн жителей, о чем свидетельствует перепись, сделанная в конце прошлого века, и автор "Королевской десятины", приписываемой маршалу Воба- ну4.

Как и Фоссиус, Хюбнер в своей "Географии" доводит население Европы лишь до 30 млн жителей5.

Г-н де Монтескье говорит в "Духе законов" и в 112-м письме "Персидских писем"6, что он обнаружил посредством самого точного подсчета, какой только возможен, что на Земле теперь живет едва лишь десятая часть тех людей, которые когда-то на ней жили. Удивительно, как она пустеет с каждым днем, и если это продолжится, то через десять веков она превратится в пустыню.

Это опасение г-на де Монтескье можно было бы рассеять тем, что еще до него Страбон и Диодор Сицилийский опасались того же самого. Те части земного шара, которые он обозрел, возможно, опустеют еще больше, чем теперь; однако, по всей вероятности, пока будет существовать Земля, останутся и населяющие ее люди. Возможно, что для ее существования это столь же необходимо, как наличие Земли для Вселенной. (...)

Все во Вселенной связано, она образует собой единство, существующее только в согласии и связи со всеми ее частями. Все в ней необходимо, вплоть до мельчайшего атома. Составляющие ее небесные тела сохраняются лишь вследствие соотношения их масс с их движениями. У этих тел есть свои особые законы, производные от общего, управляющего ими закона, по каковым они должны или не должны производить населяющие эти тела живые существа. Нельзя ли предположить, что вследствие этих законов количество таких существ прямо зависит от потребности, испытываемой друг к другу ими и планетами, поверхность которых они населяют? Что их число не может заметно уменьшиться без вреда для устройства этих планет и вследствие той гармонии, которая нужна для поддержания всеобщего порядка? (...)

Из этих принципов следует, что в целом население должно было быть постоянным и останется таким вплоть до конца; что теперь число всех людей, взятых вместе, равно числу людей во все эпохи древности и тому, каким оно будет в будущих веках. И наконец, что если мы исключим ужасные события, при которых, случалось, целые нации погибали от бедствий, то замечаемая в различные времена ббльшая или меньшая плотность населения в тех или иных областях земли объясняется не уменьшением его общей численности, а переменой мест населением, что приводило к его уменьшению или увеличению в отдельных местностях.

Эти перемещения были хорошо заметны, если они происходили в то время, когда завоеватели и воинственные народы опустошали землю. Тогда южные народы, отброшенные на север, возвращались на покинутые места, как только исчезало насилие и угнетение, или занимали местность с более благоприятным климатом. Ясно, что тогда часть земли пустела, в то время как другая ее часть заселялась. А это, если быть точным, случалось почти во все времена. Конечно, разрушения являются виновниками огромных людских потерь. Однако пока их испытывала одна часть рода человеческого, другая часть увеличивалась и даже в разграбленных местах позже, в спокойные времена, следовавшие за эпохами бедствий, возмещала с избытком потери, ибо никогда люди не испытывали такой нужды друг в друге, как во времена бедствий, когда общее несчастье сближает их и внушает чувство привязанности, столь благотворное для размножения.

Все, что сообщают древние историки на основе временных и частных наблюдений, слишком мало убедительно перед лицом вечных и всеобщих законов. К тому же бесспорны ли сообщаемые ими факты? Геродот, очевидец того, что происходило в Египте и даже свидетель бальзамирования, столь неточно описанного им, сам говорит, что он не ручается за ббльшую часть написанного им. Как согласовать наблюдения Фукидида7, который замечает, что греки вели осаду Трои8 лишь с 100810 людьми, ибо опасались нехватки припасов в чужой стране, с теми миллионами вооруженных людей, которых Диодор Сицилийский приписывает Нину и Семирамиде9? Легче ли было прокормить эти полчища, чем 100810 человек, осаждавших Трою? (...)

Цезарь кажется менее далеким от истины при подсчете жителей Галлии. Почти то же число их имеется и ныне в странах, которые включены в этот подсчет. Это показывает, что нельзя доверять тем сведениям, которые нам оставили другие историки древности. Не должны ли мы полагать в действительности, что Диодор Сицилийский и прочие были обмануты ложными расчетами и недостаточно достоверными рассказами? Кто в будущем поверит, что по подсчетам Фос- сиуса и "Географии" Хюбнера в Европе в XVI в. было будто бы лишь 30 млн жителей, - мнение, подкрепленное свидетельством знаменитого Монтескье?...

Причина этого большего количества населения просвещенных стран в древности, чем в новое время, очевидно, кроется в религиях, правительствах, политике в целом и главным образом в нравах. Не были ли законы и обычаи древних более благоприятны для размножения, чем наши?

Мусульманство и христианство, пришедшие на смену язычеству, определенно ему препятствуют. Эта истина теперь доказана опытом многих веков и оспаривается лишь теми, чьи предрассудки навсегда затемнили свет разума....

Христианство, в сущности, не заботит заселение земли, его истинной целью является заселение неба. Догмы его божественны, и надо признать, что если бы эта священная религия преуспела бы и стала всеобщей и если бы, к счастью, природное побуждение не было более сильным, чем все догматические воззрения....

Догма о бессмертии души, появившаяся задолго до христианства, которое освятило ее, могла быть полезной для человечества. Однако на практике она всегда оставалась губительной для него. Содержащий ее труд Платона оказал такое удивительное воздействие на горячих и бурных африканцев, что чтение его пришлось запретить, чтобы прекратить жажду самоубийств. Следовательно, единственным результатом того, как эта догма была принята людьми, оказалось утоление их тщеславия. Она внушает им неблагодарность к природе, ибо они полагают, что получают от нее лишь презренные вещи, к которым не нужно стремиться, сохранять их и передавать. Какую выгоду в сохранении и расширении общества могли усмотреть существа, проникнутые взглядами о том, что они в этом обществе пребывают временно, и рассматривающие этот мир как обширный караван-сарай, который им не терпится покинуть? Провидение сделает за них все, а они не будут ни во что вмешиваться. (...)

Великие законодатели сумели наилучшим образом использовать ту легкость, с которой люди убеждают себя в самом непостижимом. Государь, которым восхищается Европа10 и которого размах его гения, познания, любовь к истине и успешно взращенным им наукам сделают в будущие века еще более славным, чем его победы, - король-философ - сумел сделать полезной для государства доктрину о воздаянии и будущих карах. Дезертиров в своих войсках он наказывает смертью лишь в повторном случае, но дезертиров и тех, кто их сманил, он лишает духовного утешения, отказывая католикам в исповедниках, а другим верующим - в священниках. Трудно поверить, насколько боязнь умереть без примирения с небом укрепляет долг и верность солдат. Таким образом, великий человек, вынужденный подчинить свой дух духу века и пользоваться тем, что он имеет, поскольку он не может сделать всего того блага, на какое способен, делает по крайней мере все, что ему по силам.

Монтескье говорит, что персы не были бы столь многочисленными (я добавлю, а их страна столь возделанной), если бы религия магов не учила, что самое угодное для бога дело - родить ребенка, вспахать поле и посадить дерево. (...)

Политика греков и римлян в этой области была совершенно противоположна современным обычаям. Против тех, кто хотел избежать брака, у них были карательные законы, и греки особо отмечали граждан, дававщих государству новых членов, покрывая позором тех, кто не состоял в браке. По законам Ликурга их не допускали к некоторым обрядам, заставляли зимой выходить обнаженными и петь позорную песню. Молодые люди были освобождены от обязанности чтить их, как прочих старших. (...)

Допуская разные культы, эти народы укрепляли себя. Когда в Риме все культы решили заменить одним, держава римлян была разрушена. Пример этот слишком часто повторялся. Некоторые страны Европы, возможно, никогда нб возместят ущерба, который они понесли: одна - от изгнания мавров, другая - от отмены эдикта11. Знаменитый историк царя Петра Великого12 говорит, что о величине этих потерь ничто не свидетельствует лучше, чем число изгнанников, которые оказались в полку, сформированном в это время в России генералом Лефортом13.

В Китае убеждены, что спокойствие государства, его процветание и счастье народов зависят от терпимости правительства в области религии, и дабы стать мандарином, а следовательно, и чиновником, нужно в качестве непременного условия не быть привязанным ни к одной отдельной религии. (...)

Религии древних не знали жестокости и нетерпимости. Они сохраняли, а не губили людей, поощряли их к продолжению рода, а не отвращали. У нас догматическая ярость и бешеное рвение заморских войн сгубили миллионы людей.

Гелон14, навязав карфагенянам унизительную необходимость просить у него мира, поставил единственным условием не приносить в будущем в жертву своих собственных детей. Победив бактрийцев, Александр обязал их не умерщвлять больше их старых отцов. Когда испанцы открыли Индию15, они завоевали ее, и тотчас же целый народ был сметен с лица земли; предлогом для этого было величие религии. Таковы факты, их нужно лишь сравнить и сделать вывод.

Известно, во что обошлось одной европейской державе предпринятое ею насильное уничтожение всех сект16. Ее провинции опустели; нетерпимость внушила государю, что число правоверных возрастает, но заботливо скрывала от него уменьшение его подданных, толпами бежавших в соседние страны вместе со своими богатствами и техническими знаниями. Благочестиво обманутый государь, разоривший таким образом свое государство, полагал, что он угоден высшему существу; ему говорили, что он исполнял его волю. Та же причина побудила его предшественника17 издать закон, который делал рабами негров в его колониях. Он ни за что не хотел подписать его, но его убедили, что это был наиболее надежный путь к их обращению, и он согласился.

Жажда привести всех людей к одному религиозному учению и принудить всех думать одинаково в той области, в которой человек так мало располагает своим мышлением, является бичом, ужаса которого человечество не знало при язычестве. Древние культы были так далеки от внушения жестокости, что в Афинах наказали члена ареопага, убившего воробья, который спасался от ястреба у него на груди. (...)

Наконец, этот духовный деспотизм, стремящийся подчинить своему железному скипетру все вплоть до мысли, должен в конце концов привести к ужасному порождению - к гражданскому деспотизму. Тот, кто считает, что может насиловать совесть, не преминет убедить себя, что ему позволено все. Люди слишком склонны преувеличивать власть, которой они обладают над другими. (...)

Из всех возможных форм правительств, из числа которых всегда нужно исключать деспотизм, трудно указать такое, при котором абсолютно ничто не мешало бы увеличению рода. У каждого есть свои преимущества и недостатки. (...)

Однако известно, что всегда и при всех природных условиях род людской больше процветал при народных и веротерпимых правительствах в государствах, которые по своему устройству в целом не могут быть слишком обширными и в которых граждане пользуются более значительной религиозной и гражданской свободой. В больших государствах никогда не было большого населения. Именно поэтому современные государства менее пригодны для воспроизводства населения, чем древние (...)

Весь мир признает, что Греция была самой населенной из античных стран. Она делилась на маленькие государства, все граждане которых были равны и свободны. Администрация могла наблюдать за всеми частями государства и в точности соблюдать там законы, ибо ни одна из этих частей не была слишком удалена от центра. Все способствовали общественному процветанию, ибо оно принадлежало всем, а не отдельным личностям, и все имели в нем одинаковую заинтересованность. Полезные для родины дела и оказанные ей услуги являлись доблестью, людей отмечали за доблесть и знание, их награждали общественным уважением, так, чтобы не истощалась казна нации.

Никогда римляне не были столь достойны восхищения и столь многочисленны, как в лучшие дни республики, когда они руководствовались именно этими принципами (...)

Империя Карла Великого существовала менее длительно, чем Римская империя, но она была более разрушительной для рода людского. Проникаешься состраданием при виде того, что выпало ему на долю из-за религиозного фанатизма и завоеваний, производившихся ради славы. Целые народы были вырезаны, их жалкие остатки искали убежища в глубинах Севера, спасаясь от резни, устроенной тем героем, который из-за своего честолюбия предлагал небесам жертвы.

Громадная держава Карла V принесла человечеству еще более гибельные последствия. Говоря о процветании этого государя, один знаменитый автор сказал18, что ради этого государя был открыт Новый Свет. Но для людского рода это было худшим несчастьем, ибо он превратил этот Новый Свет в пустыню. И в то время как там было покорено и жестоко истреблено столько народов, что рассказ об этом повергает в ужас, его собственная нация хирела, его провинции бунтова-

23. Философия в Энциклопедии...

ли и готовилось расчленение его империи. Затем Испания оскудела людьми, чтобы заселить Америку и Индию19, которые никогда не будут населены так, как были, ибо она их разорила.

Нет нужды развивать дальше наши замечания для доказательства того, что дух великих монархий противоположен многочисленности населения. Много людей будет лишь при ограниченном и мягком правлении, при котором уважаются человеческие права.

Свобода - столь драгоценное благо, что она привлекает людей и умножает их число, даже если не сопровождается никаким другим благом. Известны поразительно мужественные поступки, которые она внушала во все времена для ее сохранения. Это она извлекла Голландию из недр моря, превратила ее болота в одну из самых населенных областей Европы и сдерживает море в очень жестких пределах. Свобода привела к тому, что Швейцария, стоящая по величине среди европейских государств на последнем месте, может, не оскудевая, снабжать людьми всех европейских государей20 вопреки бесплодию ее почвы, которая кажется непригодной ни к какому другому производству (...)

Одна из причин, которая больше всех должна способствовать уменьшению численности людей, - это разница в их положении, неравенство рангов и имуществ, поддерживаемое современной политикой, Одно из худших последствий такой униженности - подавление в людях всех полагающихся им естественных чувств и взаимной привязанности. В их судьбах такая разница, что когда сословия наблюдают друг друга, едва ли они считают себя людьми одной породы (...)

У природы есть только две великие цели: сохранение личности и размножение рода. И если правда, что все стремится к жизнц или воспроизведению жизни, если правда, что мы получаем жизнь, чтобы передать ее, то надо признать, что любое установление, удаляющее нас от этой цели, не является добром и противится естественному порядку. Точно так же, если правда, что все члены какого-либо общества должны вместе стремиться к общему благу и лучшими политическими законами являются те, которые не оставляют в республике бесполезным ни одного гражданина, ни одного рабочего, заставляют богатства в республике обращаться и могут направить все их перемещения на благо народа как оберегающая его и способствующая его процветанию пружина, то придется признать, что учреждения, лишающие государство большой части его граждан и похищающие его богатства, не возмещающие их никогда ни в натуре, ни в обмен, такие учреждения вредны, подрывают государство и могут в конце концов погубить его.

Наши предки, сказал один император из рода Тан в указе, приведенном в книге Дюгальда21, считали правилом, что если существовал в империи хоть один мужчина, который не пахал, хоть одна женщина, которая не пряла, то кто-то погибал от холода и голода, и на этом основании он приказал разрушить бесчисленное множество монастырей факиров.

Этот принцип был присущ всякому мудрому и упорядоченному правительству. Многочисленные организации безбрачных людей способствуют сокращению народонаселения не только тем, что воздерживаются от долга, предписанного им природой и обществом, которого они лишают граждан, но также теми правилами, которыми они руководствуются, а именно из-за своих богатств и огромных земельных владений22. (...)

У наших военных учреждений те же недостатки, и они так же препятствуют размножению, как и только что упомянутые. Наши армии не умножают население, они его сокращают как во время мира, так и во время войны. Правда, наши военные порядки менее разрушительны, чем у древних, т.е. при ведении войны и в сражениях гораздо меньше бывает грабежей и убийств. Но было бы самообманом считать, что вследствие этой разницы наши обычаи менее разрушительны, чем. они были у древних народов.

Обычай сохранять при полном мире толпы вооруженных людей, которые не приносят никакой пользы, вредят народам и равно истощают и людей, и богатства тех властителей, которые их содержат, появился в Европе в гораздо большей степени из-за стремления к господству, пышности, роскоши и тщеславию, нежели в целях охраны государств. (...)

Слишком многочисленные армии приводят к сокращению народонаселения, то же самое происходит и в колониях. У этих двух явлений одна причина - дух завоевания и расширения государства. В том, что касается колоний, это более чем справедливо - там этот дух вредит завоевателям так же, как и завоеванным.

Говорят, что о мануфактурах следовало бы думать лишь тогда, когда нет больше невозделанных земель, и это правильно. О колониях тоже следует помышлять лишь в том случае, когда имеется избыток населения и недостаточно пространства. Со времени основания колоний европейскими государствами население последних сокращается из-за отлива в колонии. Но редко удается при этом осчастливить людей, переселившихся в колонии, если исключить Пенсильванию, которая осчастливлена наличием философа-законодателя23; ее поселенцы никогда не воюют, а администрация принимает без различия вероисповедания любого человека, подчиняющегося законам. Не счесть людей, отправившихся в эти новые поселения, но без труда сосчитаешь тех, кто оттуда вернулся. Людей губят разница в климате, питании, опасности и болезни во время переезда, множество прочих причин. Какую выгоду для населения Америки извлекли от чрезмерного количества негров, которых постоянно вывозят из Африки? Все они погибают; прискорбно сознавать, что это происходит не только из-за ужасного обращения, которое их вынуждают терпеть, и нечеловеческих работ, на которых их используют, но и из-за перемены климата и питания. Кроме того, какие бы усилия ни предпринимали испанцы для заселения Индии и Америки, эти страны остались пустынными. Таковы эти края и теперь, такой стала и сама Испания: ее народы отправляются добывать для нас золото из глубины рудников и там погибают. Чем больше становится в Европе золота, тем более пустеет Испания; чем больше беднеет Португалия, тем дольше она остается английской провинцией. А в ней самой никто не богатеет.

Говорят, что чем больше процветает торговля в государстве, тем больше в нем людей. Это положение неверно в том всеобъемлющем смысле, какой можно ему придать. Нигде не было такого многочисленного населения, как в Греции, а греки торговали мало. Теперь нигде его нет больше, чем в Швейцарии, а швейцарцы, как мы уже заметили, - вовсе не торговцы. Кроме того, торговля не обязательно губит людей и сама угасает, если в государстве она процветает, а число людей увеличивается; так происходит лишь тогда, когда она покоится не на надлежащих естественных основаниях. Добавим, что торговля должна соответствовать производству страны и даже зависеть от него, чтобы быть действительно полезной и благоприятной для населения. Нужно, чтобы она побуждала к земледелию, а не отвращала от него, а земледелие было бы ее основой, а не придатком. Тогда, я полагаю, мы бы установили неизменные принципы торговли по крайней мере для тех наций, в странах которых почва производит пригодные для торговли предметы...

Все богатства Нового Света и Индии не помешали Филиппу II сделаться знаменитым банкротом. Испания обезлюдела, и ее земли превратились в пустоши, хотя у нее были те же самые рудники, которыми она владеет ныне. Пропитание Португалии зависит от англичан, золото и бриллианты Бразилии сделали страну самой бесплодной и наименее обитаемой. Некогда столь плодородная и многолюдная Италия больше не является таковой с тех пор, как торговля чужеземными товарами и предметами роскоши заменила земледелие и зависимую от него торговлю.

Примечательны эти последствия и во Франции. С начала прошлого века эта монархия приобрела многие большие и густозаселенные провинции24; между тем ее население оказалось на одну пятую меньше того, какое было до присоединений, а эти прекрасные провинции, кото- рые, кажется, сама природа предназначила для снабжения пропитанием всей Европы, остаются невозделанными. Частично это истощение следует приписать предпочтению, оказываемому торговле предметами роскоши. Такой великий и мудрый администратор, как Сюлли25, считал торговлю выгодной для королевства лишь в том случае, если дело касалось плодов нашей земли. Он хотел заселить и обогатить страну путем покровительства земледелию, что и осуществлялось во время его управления, которого не хватило для счастья этой нации. (...)

Торговля предметами роскоши и изделиями такого же рода присоединяет ко всем этим трудностям опасный соблазн, предлагающий человеку больше прибыли и меньше тягот, чем ему дали бы работы в деревне. Кто будет трудиться над проведением борозд? Кто, сгибаясь с восхода солнца до заката, возделает виноградники, соберет урожай в полях и вообще вынесет столь тяжкие труды при летнем зное и зимней стуже, если можно будет, забыв о непогоде и сидя спокойно у себя, больше заработать на приготовлении шелковой пряжи и другого сырья для мануфактур по производству роскоши? Такие мануфактуры и такая торговля привлекли людей в города, создав там видимость обильного населения; однако углубитесь в деревни - вы найдете их пустынными и изнуренными. Поскольку их продукция не является предметом торговли, там пашут лишь столько, сколько необходимо для пропитания края; людей там лишь столько, сколько нужно для той обработки земли, и никогда число жителей не превышает этого соотношения.

Таким путем торговля предметами роскоши опустошает деревни, чтобы заселить города; однако это временное явление. Это население и доходы от этой торговли непрочны и зависят от всяких случайностей. Малейшее обстоятельство приводит к их исчезновению; война, основание похожих мануфактур и даже переезд наших мануфактур в другие государства, нехватка сырья и бесконечное множество других причин подавляют эту торговлю и вынуждают останавливать работы на этих мануфактурах. Тогда весь оторванный от земледелия народ остается без дела, не может больше зарабатывать себе на пропитание, хотя государство обязано его ему доставить. Тогда внезапно появляются многочисленные нищенствующие семьи или эмигранты, ищущие за границей ту работу, которой вы больше не можете его обеспечить. Эти люди, ставшие обременительными для общества, могли его обогатить и населить, если бы они обратились к своим настоящим занятиям. У них были небольшие землевладения, которые держали их при земле и делали их гражданами; став простыми поденщиками, они перестали быть патриотами, ибо тот, кто ничем не владеет, вовсе не имеет родины, у него повсюду с собой свои руки и свое уменье, и он оседает там, где находит средства к жизни. Так остаются без торговли, без богатства и без народа, если пренебрегают порождающей их истинной причиной и забывают о ней. (...)

В итоге причины возрастания или уменьшения числа людей бесконечно многочисленны. Поскольку люди составляют часть всеобщего физического и морального устройства вещей и являются объектами всех религиозных и гражданских установлений и всех обычаев, то в результате все влияет на них и на их способность к размножению, способствуя или препятствуя ее осуществлению. Характер этой статьи не позволил нам вдаваться в детали всех этих причин, и мы остановились лишь на главных, которые и изложили, как того требовало значение предмета. Однако из всего сказанного можно заключить, что общее число людей, живущих на поверхности земли, было, есть и будет всегда почти одинаковым во все времена, о каких бы эпохах мы ни говорили. Существуют более и менее населенные пространства, и это различие зависит от того, обнаруживается там счастье или горе. Кроме того, при равных условиях людей будет больше всего и их число будет умножаться и далее при той форме правления, чьи законы меньше всего удаляются от естественных, где среди людей больше равенства, больше уверенности в своей свободе и в пропитании, где больше любви к истине, чем суеверия, больше хороших нравов, чем законов, а добродетелей больше, чем богатств, вследствие чего люди более привязаны к месту своего проживания.