МОЖНО ЛИ ВОСКРЕСИТЬ ИСКУССТВО АРХИТЕКТУРЫ?
Ты спрашиваешь, в-третьих... Когда он дошел до этих слов, некоторые его друзья, поняв, что сотрясающая его чрезмерная ненависть и злоба грозит перейти в тяжелый недуг, не допустили, чтобы он таким образом распинался на улицах, и отвели его к врачу.
Что до меня, то я бы не посмел подумать ничего та&кого о нашем авторе; я лишь продолжу здесь наблюдения над его точным подражанием каменотесу.
Он совершенно так же, как тот, изображает из себя самого безупречного судью, весьма осмотрительно и скрупулезно избегающего необдуманных слов. Осудив меня одиннадцать раз за одно лишь то, что я отбросил прочь все сомнительное, дабы установить достоверное — так, как если бы я рыл ров для закладки фундамента здания,— он с двенадцатого захода начинает исследовать суть вопроса и говорит, что
- Если бы я понимал дело таким образом, как это ему представляется и вытекает из слов Не допускай и не отвергай и т. д., кои он сам мне вложил в устат я утверждал бы нечто верное, но не новое.
- Если бы, однако, я понимал суть дела иным обра&зом — таким, на основе которого он приписал мне одинна&дцать прегрешений, хотя, прекрасно понимая несвойствен&ность мне подобных мыслей, выше, в § 3 своего «Вопроса первого», сам вывел меня говорящим с изумлением и сме&хом: Как может это прийти в голову здравому человеку? —
в этом случае я, по его мнению, говорил бы нечто новое, но не верное. Кто когда-либо был столь — не скажу, бесстыд&ным и лживым, презирающим всякую истину и правдопо&добие, но столь неразумным и забывчивым, чтобы в проду&манном и тщательно отработанном рассуждении сотни раз порицать кого бы то ни было за одно и то же суждение, которое он в начале того же самого рассуждения признал настолько чуждым тому, кого порицает, что тот отвергает самое возможность такой мысли у любого здравого чело&века?
Что до последующих вопросов (§ 3, 4, 5) как нашего автора, так и каменотеса, то они совсем не относятся к делу и никогда не поднимались ни мною, ни архитекто&ром.
Вероятнее всего, они сначала были придуманы каме&нотесом: он не осмелился коснуться ни одного из истинных дел архитектора, дабы не обнаружить уж слишком свое невежество, поэтому он сумел упрекнуть архитектора только в рытье траншеи, а наш автор и здесь оказался его подражателем.
- Когда же он говорит, будто мыслящую вещь можно постичь, не постигая ума, души и тела, он философствует не лучше, чем каменщик, который утверждает, что архи&тектор не более сведущ в архитектуре, чем каменотес или носильщик, а потому и может быть постигнут без сопо&ставления с кем-то из них.
- Утверждать, будто существует мыслящая вещь, но не существует ума, поистине так же нелепо, как говорить, что существует некто сведущий в архитектуре, но не существует архитектора (по крайней мере если брать слово «ум» в том смысле, в каком, согласно общеприня&тому употреблению, я его применяю). Притом существова&ние мыслящей вещи без тела не более противоречиво, чем существование опытного архитектора без каменщика или носильщика.
- Подобным же образом, когда он утверждает, будто для субстанции недостаточно быть мыслящей, чтобы в силу этого она считалась сверхматериальной и абсолютно ду&ховной, а между тем он только эту последнюю и желает именовать умом и вдобавок требует, чтобы посредством акта рефлексии она мыслила, что она мыслит, или, иначе говоря, осознавала свое мышление, он несет такой же вздор, как и каменщик, утверждающий, что опытный архитектор должен посредством акта рефлексии осозна&вать в себе эту опытность до того, как он сумеет стать архи&тектором. И хотя действительно не может быть архитек&тора, который бы часто не сознавал или, по крайней мере, не мог осознать, что он обладает строительным опытом, тем не менее ясно, что такого сознания не требуется для того, чтобы стать зодчим. Подобное созерцание или рефлексия точно так же не нужны для того, чтобы под&нять мыслящую субстанцию над материей. Ведь первая — какая угодно — мысль, посредством которой мы что-то примечаем, не более отличается от второй, посредством которой мы замечаем, что замечаем, нежели эта вторая — от третьей, благодаря которой мы замечаем, что замечаем, что замечаем. При этом нельзя привести ни малейшего основания (в том случае, если первую мысль относят за счет телесной вещи), согласно которому туда же нельзя было бы отнести и второй. А посему надо отметить, что наш автор в данном случае заблуждается гораздо опаснее, чем каменотес: уничтожая истинное и вполне постижимое различие, существующее между телесными и бестелес&ными вещами (поскольку последние мыслят, а первые — нет), и ставя на его место другое различие, которое ни в коем случае нельзя рассматривать как существенное (оно состоит в том, что одни из этих вещей созерцают себя в качестве мыслящих, другие же — нет), он делает все от него зависящее, для того чтобы запутать понимание реального отличия человеческого ума от тела.
6. Его защита животных, коим он хочет приписать не меньшую способность мышления, чем людям, менее извинительна, нежели притязания каменотеса, который стремится приписать себе и своим товарищам по ремеслу не меньшую опытность в искусстве архитектуры, чем та, коей обладает зодчий.
Наконец, во всем ясно просвечивает одинаковое стрем&ление одного и другого думать не об истине и правдоподо&бии, но лишь о том, как бы опорочить противника и представить его круглым невеждой и дураком в глазах тех, кто его не знает и не заботится о том, чтобы доско&нально выяснить истину. Историк, рассказавший о камено&тесе, весьма кстати отметил, дабы подчеркнуть обуреваю&щую того безумную злобу, что он осмеял пресловутый ров, вырытый архитектором, как некое излишнее приго&товление, но совершенно запамятовал — как вещи, не стоящие внимания,— обнаруженный в этом рве камень и воздвигнутую на этом камне часовню. А между тем он не переставая благодарил зодчего, как человек, испы&тывающий по отношению к нему дружеские чувства, особое расположение и т.
д. Равным образом историк выводит его в конце выпаливающим такие превосходные фразы: Далее, если он это скажет, сколько останется еще нерешенных вопросов! Сколько излишнего много&словия! Сколько замысловатых ухищрений ради бахваль&ства и надувательства! и т. д. И несколько ниже: Я пола&гаю, ты здесь дрожишь за свое искусство, которое ты любишь и лелеешь (я тебе это прощаю) и т. д., а также:
Не бойся, я тебе друг и т. п. Все это так выпукло обрисовы&вает нам недуг каменотеса, что ни один поэт не мог бы придумать ничего более складного. Поразительно, что наш автор воспроизводит все эти перлы с такой аффектацией, что сам не осознает свои поступки и отнюдь не прибегает при этом к тому акту рефлексии, который, по его собст&венным недавним словам, отличает людей от животных. Ведь конечно же он не стал бы говорить, что мои сочинения перегружены словесными ухищрениями, если бы учел, насколько его словесный аппарат гораздо более громо&здок, хотя направлен всего лишь на одно-единственное мое сомнение — не скажу, на его опровержение, поскольку он не пользуется аргументами, но скорее (да позволено мне будет употребить грубоватое словцо: мне не подвер&тывается никакое другое для выражения истины) на его облаивание. На изложение этого сомнения я употребил значительно меньше слов, чем он на свою брань. Он не стал бы также поминать пустословие, если бы приметил, сколь многословно, пустопорожнє и полно бессмыслен&ной болтовни все его рассуждение, в конце которого он заверяет, будто стремился к краткости. Но поскольку он там же утверждает, что он мне друг, я, дабы обойтись с ним самым дружеским образом, подобно тому как друзья отвели каменотеса к врачу, поручу нашего автора заботам его начальника 52.
1*4 Р Декарт, т 2
Еще по теме МОЖНО ЛИ ВОСКРЕСИТЬ ИСКУССТВО АРХИТЕКТУРЫ?: