локк  

2. В противоположность автору «Искусства мыслить» 11 и всем остальным логикам он доказывает бесполезность силлогизмов и того, что называют совершенным анализом, при помощи которого ребячески думают доказать самые очевидные аксиомы,— бесцельное занятие, которого нельзя найти ни у Евклида, ни у Клеро (см. Локк, кн. 4, гл. 17, § 10, с. 551, 552), но которым заполнены «Схолии» Вольфа.
3. Он считал, что общие принципы вполне могут передать другим знания, которые сам имеешь. В этом я не придерживаюсь его мнения и, следовательно, мнения только что упомянутого автора не в меру прославленной «Логики» (гл. 4, стр. 7). Пышное изложение, множество запутанных аксиом, приведенные в систему общие положения не являются надежной нитью, способной вести нас по пути истины. Напротив, этот синтетический метод, как правильно полагал Клеро, есть наихудший в деле обучения. Я даже скажу, что нет такого случая или обстоятельства в жизни, когда бы не приходилось получать частные идеи раньше, чем сводить их к обобщениям. Если бы мы не получали при помощи чувств идеи целого и части, а также знания различия между тем и другим, как могли бы мы знать, что целое больше своей части? То же самое можно сказать о всех истинах, называемых вечными, которых не может изменить даже бог.
4. Локк так же разрушил врожденные идеи, как Ньютон — систему Декарта. Но мне кажется, что он оказал слишком много чести этой ветхой химере, опровергая ее при помощи столь большого количества серьезных рассуждений.
   Согласно мнению этого философа и истине, нет ничего более несомненного, чем древняя аксиома, имевшая в свое время плохой прием у Платона, Тимея, Сократа и всей Академии: «Nihil est in intellectu, quod prius non fuerit in sensu» I2. Идеи возникают благодаря чувствам, и ощущения являются единственным источником нашего познания. При помощи их Локк объясняет все операции души.
5. По-видимому, он считал душу материальной, хотя его осторожность не позволила ему высказаться решительно в пользу этого мнения. «Возможно,— говорит он, — что мы никогда не в состоянии будем решить, мыслит или нет чисто материальное существо, так как мы не знаем ни материи, ни духа». Этот простой довод не помешает схоластикам приводить формальные доказательства в пользу противоположного мнения, но это последнее всегда будет служить подводным камнем для всех их бесплодных рассуждений.
6. Он отказывается от суетного предположения, что душа всегда мыслит; множеством доводов, основанных на наблюдениях над сном, над периодом детства, над апоплексией, он доказывает, что человек может существовать, не ощущая самого себя; что не только не очевидно, что душа мыслит при всех этих состояниях, но что, напротив, судя по наблюдениям, у нее в этих случаях отсутствуют идеи и даже чувства. Словом, Локк отрицает, что душа может мыслить и действительно мыслит, не обладая сознанием самой себя, т. е. не зная, что она мыслит, не имея никаких знаний или воспоминаний о предметах, которые ее занимают. Несомненно, что мнение этого тонкого метафизика подтверждается одновременным расцветом и упадком души и тела и в особенности явлениями болезни, ясно доказывающими, по моему мнению, вопреки даже Паскалю (гл. 23, прим. 1), что человека можно вполне себе представить без мысли и что, следовательно, она вовсе не составляет существа (I'etre) человека.

Насколько отличается этот осторожный и сдержанный философ от напыщенных метафизиков, которые, не зная ни силы, ни слабости человеческого ума, воображают, что могут достичь всего, или от высокопарных декламаторов, которые, подобно Аббади («Об истинности христианской религии»), чтобы убедить, начинают почти лаять и которые вследствие благочестивого пыла воспаленного воображения в ярости обращают в бегство истину в тот самый момент, когда она больше всего склонна отдаться в руки! Чтобы наказать этих ослепленных фанатиков, я заставил их спокойно выслушать — если только они на это способны — рассказ о различных фактах, которые имели место в различные эпохи как бы специально для опровержения предрассудков.

7. Итак, несомненно, что Локк был первым, рассеявшим хаос метафизики и давшим нам ее истинные принципы, сведя вещи к их первоначальному источнику.
   Знание чужих заблуждений направило его на правильный путь. Считая, что чувственные созерцания одни только заслужи- вают доверия здравого ума, он положил их в основу своих рассуждений; он всегда руководился компасом достоверности или факелом опыта. Его рассуждения в такой же степени строго логичны, как и свободны от предрассудков и пристрастия; в нем отсутствует также тот фанатизм безбожия, который заслуживает у многих порицания. Разве нельзя без горячности бороться со злоупотреблениями и сбрасывать иго предрассудков? Для философа тем более странны обличения религиозных людей, что он считает репрессии отрицательным явлением.