6. И о «Лекциях по физике»...
Правда, он подкрепляет это заключение тем, что всеобщее есть нечто целое; но почему же он в первую очередь занимается частичным, т. е. первоначалами, из которых составляется природное тело? Разве ои не должен был бы в этом случае говорить о них позже? Я пе буду останавливаться здесь на несостоятельности тех доводов, с помощью которых он что-либо доказы&вает, несостоятельности даже с точки зрения его соб&ственных принципов. Например, нападая на Парме- нида или критикуя что-либо иное, он приводит мень&ше доказательств, чем это необходимо. Он опускает во второй главе первой книги некоторые категории, без которых индукция и вывод не могут быть достаточны&ми. Точно так же он проходит мимо некоторых моду&сов единого, допуская, что их только три, между тем как в первой главе десятой книги «Метафизики» он насчитывал их до десяти. Я не останавливаюсь также на неудовлетворительности определений, например прежде всего того знаменитого определения во второй книге, согласно которому природа называется началом и причиной движения и покоя для того, в чем...
и т. д. Ведь во-первых, он таким образом не разграничивает природу и производящую причину, а во-вторых, он ведь хотел бы при этом отграничить природу от ис&кусства. Но каким образом? Разве искусство не есть точно так же начало искусственных движений, как природа — естественных? Разве следует говорить об искусстве только как о пассивном качестве, а не как об активном и как о некоем начале действия и дви&жения? Кроме того, это определение не соответствует тому, что имелось в виду, т. е. материи и форме. Ма&терии оно не соответствует потому, что Аристотель считает ее пассивной и не приписывает ей никакого движения, а форме — по той причине, что она — фор&ма и ее единственная функция, как таковой,— это приводить в движение материю. Таким образом, остается одно: что это определение соответствует са&мой [природе], понимаемой как производящее начало. Что, кроме того, лишнего содержит такое определе&ние, удобнее будет разобрать ниже. Есть еще одно знаменитое определение в третьей главе третьей кни&ги, согласно которому движение есть акт сущего в потенции постольку, поскольку оно в потенции. На этом определении мы тоже остановимся подробнее в другом месте, а пока я хотел бы понять две вещи. Во-первых, какого рода это понятие — «акт»? По-гре&чески это evxeXs/eia (осуществлеиность), которая у Аристотеля обозначает форму, душу, движение, бога, пятую сущность. Надо быть Эдипом, чтобы извлечь отсюда общее значение этого слова. А между тем во всей «Физике» Аристотеля ип одно слово не встре&чается чаще. Во-вторых, поскольку форма есть акт материи, материя же — это сущее в потенции, то не относится ли это определение скорее к форме, чем к движению? Конечно, Аристотель этого не объясняет. Я уж не останавливаюсь на том, что в этой же главе он таким же образом определяет виды движения: Изменение есть акт того, что изменяемо, поскольку оно изменяемо, и т. п. Безусловно, недостаток этого определения Аристотеля тот, что здесь не выявлен ближайший род, который он уже раньше определил как движение. Но конечно, этот род чужд его душе и мало его заботит. Я прохожу также мимо того об&стоятельства, что во второй главе той же третьей кни&ги он подразделяет движение раньше, чем дает его определение. Далее, в третьей главе четвертой книги он предлагает девять модусов, в которых говорится о некоей вещи как о содержащейся в другой. Но разве йе существует кроме эти* модусов еще много других, например, быть во времени, в субъекте и т. д.? Дейст&вительно, отвечая потом Зепону, он учит, что место содержится в чем-то другом не как в месте, но как в субъекте. В четвертой главе он ошибается, утверж&дая, что место есть предел, и не желая уступить сво&им противникам и согласиться, что оно есть простран-. ство. Ну скажи, пожалуйста, разве убедительпо, он до&казывает, что небо имеет какое-либо местонахожде&ние по той причине, что оно движется? И это при том, что он лишает его окружающей поверхности, по&лагая в то же время, что нельзя считать местом то, что не есть поверхность! В девятой главе, когда он доказывает, что из-за скорости движения не сущест&вует пустоты, вывод его направлен против изолиро&ванной пустоты, а не против рассеянной, которую предполагали древние.Во второй главе пятой книги содержится непол&ный перечень категорий, а также несостоятельное положение о том, что действие и страдание — не движе&ние, ибо тогда существовало бы движение другого движения. Но почему же этого не может быть? Разве нельзя часто видеть, что одно движение составляет причину другого, так же как другое — третьего, а третье — четвертого и т. д.? Если он в «Органоне» правильно подразделил противоположное, то разве не ошибочно здесь, в четвертой главе, его деление на противоположное и противоречащее? Обрати, далее, внимание на замечательное деление противополож&ности движений в пятой главе: Противоположные движения суть либо движение от чего-то и обратно к тому же самому; либо движение из противополож&ного состояния; либо движение, исходящее от проти&воположных вещей; либо движение к противополож&ным вещам; либо движение от протцвоположного к тому, что противоположно; либо движение от проти&воположного к противоположному тому движению, которое направлено от противоположного к противо&положному.
В первой главе шестой книги он выдви&гает общий вопрос о том, что непрерывное не может состоять из неделимых частей, причем доказывает это лишь на примере линии. Но основание для этого за&ключения представляет собой не линия, а отдельные точки, поскольку они, безусловно, не непрерывны. Точно так же нелепо он выдвигает в качестве посту&лата то, что он должен был бы скорее доказать, а именно что между любыми двумя точками находится линия. Не менее нелепо и то, что он объявляет абсур&дом положение, гласящее, что непрерывное в извест&ной степени делимо, в то время как именно в этом-то и заключается вопрос, а противоположного положения он все еще не доказал. В третьей главе седьмой книги он исключает из того, что изменяемо, фигуры и внеш&ний облик. Тогда с помощью какого же рода движе&ния они приобретаются? Не путем же возникновения? Перемещения? Приращения? Но ведь ничего другого не остается. В первой главе восьмой книги он приво&дит совершенно несостоятельные доводы в пользу вечности движения, — это будет доказано ниже. Затем, в пятой главе, он доказывает, что следует допустить единый первый двигатель, ибо если человек, рука и палка двигают, то первым двигателем здесь будет че&ловек. Какая великолепная аргументация, не правда ли? Что же? Если это положение верно, будет ли пер&вый двигатель одним, или их будет много? Но нам не стоит задерживаться на несостоятельности доводов, которыми Аристотель доказывает существование и прочие атрибуты первого двигателя, ибо эту несостоя&тельность уже показали Скот и др. Что же касается, прежде всего, надежности принципа, гласящего, что все, что движется, приводится в движение чем-то дру&гим, то в этом вопросе можно будет прийти к какому- нибудь заключению на основании того, что должно быть сказано ниже о противоречиях. А теперь скажи: раз он в этой же главе доказывает вечность движимо&го на основании вечности двигателя, то разве не ясно, что исходя из этого можно было бы сделать вывод о вечном существовании всего рождающегося на Земле или двигающегося по ней? И именно потому, что все это рождается и движется по воле неба либо бога — вечного двигателя. В седьмой главе он дает только три вида первичного. Так разве же не пропущены здесь те два, которые он добавляет в «Органоне»? В девятой главе, желая доказать непрерывность и вечность перемещения, он доказывает лишь его пер&вичность среди других видов движения, называя его просто движением, а остальные виды — движением в определенном смысле.