Я нарочно опускаю бесчисленные ошибки, которые встречаются в «Метафизике». Коснусь только тех не&справедливых обвинений, которыми Аристотель всюду преследует древних мыслителей, и особенно в четвер&той главе первой книги, где он говорит, что Эмпедокл, Демокрит и другие мыслители знали лишь чувствен&но воспринимаемые предметы, но совершенно не зна&ли умопостигаемых предметов. Ведь если даже умол&чать об остальных мыслителях, о которых авторы, за&служивающие всяческого доверия, свидетельствуют прямо противоположное, то совершенно непонятно, как смеет Аристотель утверждать это относительно Анаксагора, которого сам он перед тем, в третьей главе первой книги, расхваливает как наиболее разумного по сравнению с другими древними мыслителями за сле&дующее его утверждение: Ум находится в природе и есть причина мира и всего мирового порядка. И что же? В следующей главе Аристотель, как бы насме&хаясь, говорит: Анаксагор пользуется Умом, как ма&шиной, для создания мира, и когда он сомневается от&носительно причины, которой обусловлено что-либо не&обходимое, он тут же привлекает Ум, во всех же остальных случаях он скорее выдвигает в качестве при&чины происходящего все, что угодно, но только не Ум. С тем же основанием Аристотель мог бы смеяться над своими собственными последователями, которые там, где им ясна причина какой-нибудь естественной вещи, причину эту принимают и выдвигают, там же, где они такой причины не знают, прибегают к первопричине, или к богу, ссылаясь на договор, заключенный в самом начале между богом и природой, хотя они не знают ни нотариуса, удостоверившего этот договор, ни реест&ра, где последний указан. Я опускаю то обстоятель&ство, что Аристотель то и дело несправедливо напа&дает па платоновские идеи, хотя эти идеи не что иное, как универсалии аристотеликов, или самые общие по&нятия, как это можно будет доказать в другом месте. Заметь только, что Аристотель высмеивает не одного лишь Анаксагора, но в этой же первой книге осыпает сарказмами и почти всех остальных мыслителей. Тип- попа 156а, говорит он в третьей главе, никто не удостоит упоминания среди философов вследствие ограничен&ности его ума. В четвертой главе Аристотель говорит, что Эмпедокл лепечет, в пятой — что следует опустить двоих, которые несколько грубоваты,— Ксенофана и Мелисса, а немного далее указывает, что пифагорейцы действовали слишком упрощенно, ибо они давали свои определения поверхностно и считали сущностью пред&мета первое, к чему их определение подходило. В ше&стой главе, сделав более ранних философов непричаст&ными к диалектике, Аристотель говорит: Первая фи&лософия была похожа на человека, который заикается. Смотри также вторую главу четвертой книги, третью главу восьмой книги и многие другие места. Я не упо&минаю здесь о том, что главные нечестия этого тракта&та собраны в тех пяти последних глаївах двенадцатой книги, о которых мы уже выше сказали, что это един&ственные действительно метафизические главы. Так, например, в шестой главе Аристотель делает небесное движение вечным, в седьмой главе он утверждает, что первый двигатель действует в силу неизменной и веч&ной необходимости, в восьмой он учит, что нет ника&ких бестелесных субстанций, за исключением тех, ко&торые двигают какую-нибудь небесную сферу. В девя&той главе он пишет, что божественный ум не все по&стигает, из чего, разумеется, следует, что он не обо всем печется. Эти и другие ошибки, говорю я, я опус&каю либо потому, что мы уже говорили о них выше, либо потому, что они будут разъяснены подробнее, когда мы будем говорить о боге.