Но я спрашиваю: почему нельзя установить большее их число? Если модус — это то, что видоизменяет предложение, т.
е. показывает, каким именно образом сказуемое содержится в подлежащем, то разве не с тем же правом все прилагательные могут быть моду&сами? В самом деле, если такие предложения, как «необходимо, чтобы человек был живым существом» или «случайно то, что Сократ сидит», называются модальными, то, конечно, модальными должны быть названы и такие: «почетно быть человеком, который стремится к добродетели» или «полезно быть челове&ком, неутомимым в труде», «справедливо, чтобы сын слушался отца», «прекрасно умереть за родину», «хо&рошо, что мы здесь», и т. д. И какое тут, если поду&мать серьезно, может быть более убедительное сообра&жение? Я не останавливаюсь на том, что не только этим прилагательным, употребляемым адвербиально, но и другим наречиям может быть присуще назначе&ние порождать новый смысловой модус и таким об&разом делать предложения модальными.4. И об обеих «Аналитиках»...
Что касается «Аналитик», то уже в первой книге «Первой аналитики» представляется совершенно не&удовлетворительным определение силлогизма, ибо сделано оно не через собственный род (ведь «речь» — это нечто слишком общее) и не через собственный от&личительный признак, так как не объясняется, сколь&ко должно быть посылок и каких, чтобы можно было отличить силлогизм от сорита, от индукции и пр. Затем, почему у Аристотеля нет никакого упоминания о сложном силлогизме, который так употребителен и о котором так много говорят перипатетики? И почему также не дает он определения простого силлогизма? Почему он его не расчленяет? Почему он не поясняет его фигуры ясными и удобными примерами вместо тех буквенных обозначений, которые делают рассуж&дение столь запутанным и трудным для понимания? Скажи по совести — ты ведь сам все это прочел, — можно ли придумать что-нибудь более замысловатое и более бесполезное? Кроме того, должен ли я умол&чать о том, что третья из трех фигур силлогизма должна была бы быть первой, а первая должна была бы быть третьей, и также о том, что определения их ошибочны (ведь если ты посмотришь внимательно, они не подходят ни ко всем модусам вместе, ни к каж&дому из них в отдельности)? Почему, спрашиваю я, не добавлена четвертая фигура (которую теперь на&зывают галеновской 143)? Как будто бы в самом деле с ее помощью менее удобно строить умозаключение, чем с помощью любой другой? Пусть в третьей фи&гуре средний член — подлежащее обеих посылок, во второй — предикат и той и другой, в первой — субъект большей и предикат меньшей посылки; так почему же не может существовать четвертая фигура, в которой он был бы предикатом большей и субъектом меньшей по&сылки? Ведь если бы кто-нибудь, например, сказал:
Всякий человек есть животное;
Всякое животное есть о/сивое существо;
Следовательно, всякий человек есть живое
существо,
то разве это было бы менее естественным и менее ясным умозаключением, чем если бы кто-нибудь ска&зал по типу Barbara:
Всякое животное есть живое существо;
Всякий человек есть животное;
Следовательно, всякий человек есть живое
существо.
Правда, на это обычно возражают, что четвертая фигура дает косвенное умозаключение, а делать умо&заключение следует так:
Всякий человек есть животное;
Всякое животное есть живое существо;
Следовательно, любое живое существо есть
человек.
Несчастные! Зачем они так мучительно стараются вывернуть умозаключение, которое в этом нашем при- мере так ясно выведено? Конечно же, чтобы не пока&зать, что они что-то понимают лучше, чем Аристотель! А что, если силлогизм, составленный по типу Barbara, без всякой помехи перевернуть так:
Всякое животное есть живое существо;
Всякий человек есть животное;
Следовательно, любое живое существо есть
человек.
Что же касается их требования принять вообще, что подлежащее умозаключения должно находиться в меньшей, а его предикат в большей посылке, то ска&жи, пожалуйста, какой в нем смысл? Я уж не говорю о том, что и некоторые модусы первой фигуры — это косвенные умозаключения, и потому если не следует отбрасывать большую часть первой фигуры, то не должна быть отброшена и четвертая фигура. Но, оста&вив это, все же спрошу: почему Аристотель вдруг вспомнил и завел речь о среднем члене после того, как он уже изложил учение о фигурах? Разве его по&знание не должно было предшествовать рассмотрению вопроса о фигурах и учению о силлогизме? Я не оста&навливаюсь на том, что здесь нет ни определения, ни деления, ни даже настоящего способа нахождения среднего члена.
Разве во второй книге «Первой аналитики» (не го&воря уж о том, что в ней цитируются некоторые места из «Топики», которые на самом деле содержатся в «Опровержениях [софистических доказательств]») нет тех же недостатков в вопросе о фигурах, что и в пер&вой? Более того, разве эти недостатки не усугубля&ются еще теми свойствами, или акциденциями, кото&рые приписываются силлогизмам? А как темно изла&гается учение об индукции!
И я бы очень хотел, чтобы мне указали в первой книге «Второй аналитики» хотя бы один пример это&го превосходного доказательства, которое он так пре&возносит! Пусть мне укажут его и во второй книге.
Разве только ты скажешь, что доказательствам, о ко&торых идет речь, соответствуют эти знаменитые при&меры причинной зависимости: В Скифии нет вино- градников, поэтому там нет танцовщиц; виноградная лоза широколистна, поэтому она теряет свои листья; афиняне беспокоили мидийцев, поэтому они находятся в состоянии войны с мидийцами ж. Конечно, эти поло&жения исходят из первых, непосредственных, необхо&димых, вечных и т. п. [положений]... Я уж пе буду останавливаться здесь на ошибочном членении вопро&са: есть ли? Что? Для чего? Почему? Разве нет го&раздо большего количества вопросов, как, например: чье это? В чем? Сколько? Каково? и т. п. И ведь ты не скажешь, что те вопросы можно обосновать, а эти нет. Почему, собственно говоря? Умолчу и о том, что Аристотель отрицает возможность ответить доказа&тельно на вопрос: Что? и о том, что первый вопрос смешивается с третьим, а второй с четвертым. Но пусть каждый сам судит, насколько совершенен и ясен трак&тат «Об определении».