Как крепки и велики ее высокие перси, белые как снег, И как широка грудь, из которой они растут.
Более того, молодая женщина, которая хотела бы, чтобы ее считали хорошо воспитанной, должна быть осмотрительной во всем своем поведении в присутствии мужчин и никогда не показывать, что она пользуется их благосклонностью и еще менее — что она одаряет их своей благосклонностью, если только почтенный возраст мужчины, близкое родство или огромная незаурядность той или иной стороны не послужат ей оправданием. Молодая леди, получившая утонченное воспитание, строго следит за своей внешностью и своими поступками, и в ее глазах мы можем прочесть сознание того, что у нее есть сокровище, она опасается его потерять и все же полна решимости ие расставаться с ним ни на каких условиях. Тысячи сатир были написаны на жеманных притворщиц и столько же панегириков для восхваления беззаботных ласк и беспечного вида добродетельной красоты. Но более мудрая часть человеческого рода хорошо знает, что свободное и открытое выражение лица улыбающейся феи более привлекательно и обещает больше надежд соблазнителю, чем постоянно настороженный взгляд суровых глаз.
Эту строгую сдержанность должны соблюдать все молодые женщины, особенно девственницы, если они ценят уважение цивилизованного и образованного мира; мужчины же могут пользоваться большей свободой, потому что у них желание более бурно и менее управляемо.
Если бы равная строгость поведения была навязана обоим полам, ни один из них не делал бы первого шага, и тогда среди всех воспитанных людей продолжение рода должно бы было остановиться; а поскольку это далеко от той цели, которую ставит перед собой политик, то было вполне разумно облегчить положение того пола, который больше страдал бы от строгости, и сделать ему послабление, заставив правила смягчить свою суровость в отношении тех, у кого аффект был самым сильным, а бремя строгого ограничения — наиболее нестерпимым.По этой причине мужчине разрешено открыто проявлять благоговение и большое уважение, которое он испытывает по отношению к женщине, и показывать больше удовлетворения, больше радости и веселья в их присутствии, чем обычно, когда их нет. Он не только может быть услужливым и угождать им во всех случаях, но его долгом считается защищать их и покровительствовать им. Он может восхвалять те хорошие качества, которыми они обладают, и превозносить их достоинства, употребляя такие преувеличения, какие только позволит его воображение, лишь бы они соответствовали здравому смыслу. Он может говорить о любви, он может вздыхать и жаловаться на строгость прекрасного иола, а то, что не должен произносить его язык, он может выразить при помощи глаз — такова его привилегия — и на этом языке сказать все, что ему заблагорассудится. Но это нужно делать с соблюдением приличий и короткими непродолжительными взглядами, ибо считается очень невежливым слишком настойчиво преследовать женщину и не спускать с нее глаз; причина этого проста — это ее беспокоит и, если она недостаточно защищена умением и притворством, часто приводит ее в видимое расстройство. Поскольку глаза являются окнами души, это наглое разглядывание в упор повергает иную неопытную женщину в панический страх, ей кажется, что ее видно насквозь и что мужчина может открыть или уже раскрыл, что происходит внутри нее; это причиняет ей невероятные муки, что заставляет ее обнаружить свои тайпые желания и, кажется, имеет целыо вырвать у нее ту великую истину, которую скромность предписывает ей всеми силами отрицать.
Люди вообще склонны недооценивать чрезмерную силу воспитания и при выявлении различия в скромности между мужчинами и женщинами приписывают природе то, что целиком и полностью возникает благодаря раннему воспитанию.
Девочке едва ли три года, но ей каждый день велят прикрывать ноги и совершенно серьезно бранят, если она показывает их, в то время как маленькому мальчику того же возраста приказывают поднимать рубашку и писать, как мужчине. Именно стыд и воспитание содержат зачатки всей благовоспитанности, и тот, у кого отсутствует и то и другое, кто готов откровенно высказывать то, что у него па сердце н что оп чувствует внутри себя, считается самым презренным созданием на земле, хотя он не совершил никакого преступления. Если мужчина вдруг скажет женщине, что не может найти никакой другой, кроме нее, с кем бы он хотел продолжить свой род, и что в этот момент он испытывает неистовое желание приступить к этому безотлагательно, и соответственно изъявит готовность овладеть ею для этой цели, то в результате его назовут животным, женщина сбежит, а его самого никогда больше не допустят ни в одно цивилизованное общество. Тот, у кого есть хоть какое-то чувство стыда, скорее переборет самую сильную страсть, чем допустит такой поворот дела. Но мужчине не нужно преодолевать свои аффекты, достаточно скрывать их. Добродетель приказывает нам подавлять наши желания, но хорошее воспитание требует только, чтобы мы их прятали. Воспитанный джентльмен может испытывать такое же неистовое желание обладать какой-либо женщиной, как и тот мужлан; но ведет он себя в этом случае совершенно по-иному. Прежде всего он обращается к отцу женщины и показывает свои возможности блестяще содержать его дочь. После этого он допускается в ее общество, где лестью, угодливостью, подарками и ухаживанием стремится добиться того, чтобы ей понравиться; и, если он сумеет этого достичь, тогда спустя немного времени женщина отдает ему себя в присутствии свидетелей весьма торжественным образом; вечером они ложатся в постель вместе, и самая суровая девственница очень покорно позволяет ему делать то, что ему нравится, и в результате он получает то, что хотел, даже вообще не прося этого.На следующий день они принимают визиты, и никто не смеется над ними и не говорит ни слова о том, что они делали ночью.
Что касается самих молодоженов, то они обращают внимания друг на друга не больше (я говорю о хорошо воспитанных людях), чем накануне; они едят и пьют, развлекаются, как обычно, и, поскольку не сделали ничего такого, чего можно было бы стыдиться, считаются самыми скромными людьми на земле (каковыми, может быть, они в действительности и являются). На этом примере я хочу показать, что если мы хорошо воспитаны, то не страдаем ни от какого ограничения в наших чувственных удовольствиях, а только трудимся во имя нашего общего счастья и помогаем друг другу наиболее полно наслаждаться всеми мирскими радостями. Тому воспитанному джентльмену, о котором я говорил, не нужно подвергать себя большему самоотречению, чем дикарю, который поступал более в соответствии с законами природы и искренности, чем названный джентльмен. Человек, удовлетворяющий свои желания в соответствии с обычаем страны, может не бояться никакого осуждения. Если он похотлив больше, чем козлы и быки в период случки, то, как только [брачная] церемония закончена, пусть он пресыщается и изнуряет себя любовными утехами, возбуждает и удовлетворяет свои желания так чрезмерно, как ему позволяет его сила и мужские способности; он может безнаказанно смеяться над мудрецами, которые могут порицать его: все женщины и более девяти десятых мужчин на его стороне; он даже может позволить себе гордиться неистовством своей необузданной натуры, и, чем больше он купается в вожделении и напрягает все свои способности, чтобы быть до распутства чувственным, тем скорее он завоюет доброжелательность и приобретет привязанность женщин, не только молодых, тщеславных и сладострастных, но и благоразумных, степенных и весьма трезвых матрон.Из того, что бесстыдство — порок, вовсе не следует, что скромность — добродетель; она основывается на стыде, аффекте нашей натуры, и может быть хорошей или плохой в зависимости от поступков, совершаемых под влиянием этого побудительного мотива. Стыд может помешать женщине легкого поведения уступить мужчине в присутствии общества, и тот же стыд может заставить скромное, добродушное существо, столкнувшееся с вероломством, убить своего ребенка.
Аффекты могут случайно делать добро, но заслугой может быть только их преодоление.Если бы в скромности была добродетель, то она с равной силой проявлялась бы как в темноте, так и на свету, чего в действительности нет. Это очень хорошо знают любители удовольствий, которые никогда не отягощают свой ум мыслями о добродетельности женщины, с тем чтобы лишь вернее побороть ее скромность; поэтому соблазнители не предпринимают своих атак в полдень, а роют свои подкопы ночью.
Ilia verecundis lux est prebenda puellis,
Qua timidus latebras sperat habere pudor5.
Люди состоятельные могут грешить, не опасаясь того, что разоблачат их тайные утехи, но служанки и женщины победнее редко имеют возможность скрыть большой живот или по крайней мере его последствия. Случается, что несчастная дочь благородных родителей может оказаться в нужде и не знать другого способа зарабатывать на жизнь, как стать гувернанткой или горничной. Она может быть прилежной, верной и услужливой, невероятно скромной и, если хотите, религиозной. Она может сопротивляться искушениям и сохранять свое целомудрие в течение многих лет и все же в конце концов встретить тот несчастный момент, когда она отдаст свою честь обманщику, обладающему большой привлекательностью, который затем бросит ее. Если она оказывается беременной, скорбь ее невыразима, и она не может примириться с несчастьем своего положения; боязнь позора охватывает ее так сильно, что каждая мысль о нем сводит ее с ума. Все члены семьи, в которой она живет, очень высокого мнения о ее добродетели, а ее последняя госпожа считала ее святой. Как же возрадуются ее враги, завидовавшие ее репутации! Как будут презирать ее родственники! Чем более скромна она сейчас н чем более неистово охватывает ее страх предстоящего позора, тем более злы и жестоки будут решения, принимаемые ею либо в отношении самой себя, либо в отношении того, что она носит иод сердцем.
Обычно воображают, что та, которая может уничтожить свое дитя, свою собственную плоть и кровь, должна обладать неизмеримой жестокостью и быть диким чудовищем, отличным от других женщин; по это тоже ошибка, которую мы совершаем из-за недостаточного понимания природы и силы аффектов.
Та же самая женщина, которая самым отвратительным образом убивает своего незаконнорожденного ребенка, впоследствии, если выходит замуж, может заботиться о своем ребенке, любовно растить его и испытывать к нему всю ту нежность, на которую только способна самая любящая мать. Все матери, естественно, любят своих детей; но так как это всего лишь аффект, а все аффекты имеют конечной целью удовлетворение себялюбия, то он может быть подавлен любым более сильным аффектом, чтобы удовлетворить то же самое себялюбие, которое, если бы ничто не вмешалось, заставило бы ее ласкать своего отпрыска. Обычные проститутки, известные всем как таковые, едва ли унич- тожают своих детей; более того, даже те, кто участвует в грабежах и убийствах, редко виновны в этом преступлении; не потому, что они менее жестоки или более добродетельны, а потому, что они в значительной степени утратили свою скромность и страх перед позором едва ли оказывает на них какое-либо влияние.Наша любовь к тому, что никогда не было в пределах досягаемости наших чувств, ничтожна и слаба, поэтому женщины не испытывают естественной любви к тому, что они носят в себе; их привязанность начинается после рождения ребенка; то, что они испытывают до этого, является результатом рассуждения, воспитания и мыслей о долге. Даже когда ребенок уже родился, любовь матери в первый момент слаба, а увеличивается вместе с проявлением ребенком своих чувств (senses) п вырастает до невероятной высоты, когда при помощи знаков он начинает выражать свои печали и радости, дает знать о своих нуждах и обнаруживает свою любовь к новизне и разнообразие своих желаний. Какие только труды и опасности не переносили женщины, чтобы сохранить и спасти своих детей, какую силу и крепость духа, намного превосходящие те, которыми обычно обладает их пол, проявили они ради своих детей! Но самые плохие женщины в этом отношении проявили себя так же неистово, как и самые лучшие. Всех их вынуждает к этому естественное стремление и природная склонность, они не думают о том вреде или той пользе, которую получает от этого общество. В том, чтобы доставлять себе удовольствие, нет никакой заслуги, и сам ребенок бывает часто непоправимо испорчен чрезмерной родительской любовью: ибо, хотя для детей двух или трех лет от роду эта всепрощающая материнская забота и может быть полезна, все же впоследствии, если ее не умерить, она может совершенно их испортить, а многих она привела на виселицу.
Если читатель полагает, что я слишком утомил его многословием по поводу той разновидности скромности, при помощи которой мы стремимся казаться целомудренными, то я постараюсь поправить дело с помощью той краткости, с которой я намереваюсь говорить об оставшихся разновидностях, благодаря которым мы заставляем других верить, что уважение, которое мы испытываем к ним, превышает ту ценность, которую мы приписываем самим себе, и что свою собственную выгоду мы игнорируем в гораздо большей степени, чем выгоду дру- гих. Это похвальное качество обычно известно под названиями «благовоспитанность» и «хорошие манеры», и состоит оно в светской привычке, приобретаемой при помощи наставлений и примеров, льстить гордости и эгоизму других и скрывать предусмотрительно и ловко свою собственную гордость и эгоизм. Необходимо понимать, что это относится только к нашему общению с равными нам и стоящими выше нас и пока мы находимся в мире п дружбе с ними, ибо наша вежливость никогда не должна противоречить правилам чести или препятствовать изъявлению того уважения, которое следует нам от слуг и других лиц, от нас зависимых.
Я полагаю, что с этой оговоркой данному мной определению [скромности] будет соответствовать все, что может быть приведено как проявление или пример либо благовоспитанности, либо плохих манер, и будет очень трудно отыскать среди всех разнообразных случаев из жизни и общения людей во всех странах и во все времена такой пример скромности или бесстыдства, который не охвачен пли не пояснен здесь. Человек, который, не подумав, просит значительных услуг от того, кто ему не знаком, называется бесстыдным, потому что он открыто показывает свой эгоизм, не имея никакого уважения к эгоизму другого человека. В этом мы в равной мере можем увидеть причину того, почему мужчина должен как можно меньше говорить о своей жене и детях и обо всем, что ему дорого, особенно в похвалу им, и вряд ли вообще должен говорить о себе. Хорошо воспитанный человек может желать, и даже страстно желать, похвал и уважения от других, но хвала, высказанная ему прямо в лицо, оскорбляет его скромность. Причина этого следующая: все человеческие существа, до того как они становятся воспитанными, испытывают чрезвычайное удовольствие, когда слышат похвалу в свой адрес; мы все это хорошо знаем, и поэтому, когда мы видим человека, открыто радующегося и наслаждающегося этим восторгом, в котором на нашу долю ничего не выпадает, это возбуждает наш эгоизм, и мы сразу же начинаем завидовать ему и ненавидеть его. По этой причине хорошо воспитанный человек прячет свою радость, упорно отрицает, что он ее испытывает, и тем самым, приняв в соображение и успокоив наш эгоизм, избегает той зависти и ненависти, которой он в противном случае имел все основания опасаться. Когда мы с самого детства наблюдаем, как издеваются над теми, кто спокойно выслушивает похвалу в свой адрес, то, возможно, можем настолько усердно стремиться к тому, чтобы избежать такого удовольствия, что с течением времени испытываем беспокойство при его приближении; но это мы делаем, не следуя побуждениям природы, а извращая ее воспитанием и обычаем; ибо, если люди вообще не испытывали бы восторга от похвалы, тогда не было бы скромности в том, чтобы отказываться ее выслушивать.
Воспитанный человек не выбирает самое лучшее, а скорее берет самое худшее из предложенного блюда и всегда получает самую малую долю всего, если только его не заставляют насильно брать больше. Благодаря этой вежливости лучшее остается другим, а, поскольку это комплимент всем присутствующим, все этим довольны. Чем больше они любят себя, тем больше они вынуждены одобрять его поведение, и поскольку на сцену выходит чувство благодарности, то они обязаны почти независимо от своей воли благоприятно думать о нем. Именно таким образом благовоспитанный человек внушает уважение к себе во всяком обществе, куда он вхож, и, даже если он ничего больше не получает от этого, все же то удовольствие, которое он получает, думая об одобрении, которое, как он знает, тайно ему выражается, является для гордого человека более чем достаточным возмещением ранее проявленного им самоотречения и возвращает его себялюбию с процентами те потери, которые оно понесло, угождая другим.
Если у шести людей, соблюдающих правила хорошего тона и почти равных друг другу по своему положению, есть семь или восемь яблок или персиков, то тот, кого убедят выбирать первым, возьмет такой плод, который, если есть между ними сколько-нибудь значительная разница, и ребенок определил бы как самый плохой; он делает это для того, чтобы показать, что он считает тех, с кем он находится, обладающими более высокими заслугами и что нет никого другого, к кому бы он относился хуже, чем к самому себе. Именно обычай и общеприия- тость делают этот модный обман привычным для нас, и даже его абсурдность не шокирует нас; ибо, если бы люди были приучены говорить искренне, от души, и поступать в соответствии с естественными чувствами (sentiments), которые они ощущают внутри себя до того, как им исполнилось двадцать три или двадцать четыре года, им было бы невозможно участвовать в этой комедии манер без громкого смеха или негодования; и в то же время не подлежит сомнению, что такое поведение делает нас более терпимыми друг к другу, чем мы могли бы быть в иных условиях.
Чтобы нам познать самих себя, очень полезно уметь проводить четкое различие между хорошими качествами и добродетелями. Узы общества требуют от каждого его члена определенного уважения к другим, от которого даже в империи не освобождается и самый высший в присутствии самого ничтожного; но когда мы одни и настолько удалены от общества, что находимся вне досягаемости их чувств, то слова «скромность» и «бесстыдство» теряют свой смысл; человек может быть безнравственным, но он не может быть нескромным, когда он один, и ни одна мысль, если она так и не сообщена другому, не может быть бесстыдной. Человек, обладающий преувеличенным чувством гордости, может так его прятать, что никто не сможет открыть, что у него вообще оно есть, и все же он может получать больше удовлетворения от этого аффекта, чем другой, который позволяет себе удовольствие заявлять о пем перед всем миром. Хорошие манеры не имеют никакого отношения к добродетели или религии; они не гасят, а скорее разжигают аффекты. Человек разумный и воспитанный никогда не упивается своей гордостью больше, чем когда прячет ее с величайшей ловкостью; и, наслаждаясь тем одобрением, которым, он уверен, все справедливые судьи вознаградят его поведение, испытывает удовольствие, совершенно неизвестное тому близорукому грубому олдермену, который открыто показывает свое высокомерие на лице, ни перед кем не снимает шляпы и едва ли снисходит до разговора с человеком, стоящим ниже себя.
Человек может тщательно избегать всего, что в глазах света считается результатом гордости, не унижая себя пли лишь в незначительной степени подавляя свой аффект. Возможно, он жертвует только незначительной внешней частью своей гордости, которой восторгаются одни только глупые невежественные люди, ради той ее части, которую все мы ощущаем внутри себя и которой с таким восторгом, но молча питаются люди самого высокого духа и самого возвышенного гения. Гордость великих и воспитанных людей нигде так не бросается в глаза, как во время споров о церемониях и старшинстве, где они имеют возможность придать своим порокам вид добродетелей и могут заставить мир поверить, что то, что является результатом их собственной личной гордости и тщеславия, якобы является их заботой, их тревогой о достоинстве своей должности или о чести их хозяев. Это наиболее ярко проявляется во всех переговорах послов и полномочных представителей и должно быть известно всем, кто наблюдает за тем, как вершатся дела при публичном заключении договоров; и всегда будет справедливым, что люди, обладающие наилучшим вкусом, не ощущают никакой прелести в своей гордости, когда любой смертный может узнать, что они ее испытывают.
(Г) В улье не было такой пчелы,
Которая не получала бы больше, Я не скажу, чем она заслужила, Но чем...
То огромпое уважение, которое мы испытываем по отношению к самим себе, и та малая ценность, которую мы приписываем другим, делают всех нас очень несправедливыми судьями в наших собственных делах. Очень немногих людей можно убедить в том, что они получают слишком много за счет тех, кому продают, какими бы чрезмерными ни были их доходы; в то же время им жаль прибыли, какой бы незначительной она ни была, если ее получают те, у кого они сами покупают; по этой причине, поскольку ничтожность выгоды продавца является самым убедительным мотивом для покупателя, торговцы обычно вынуждены лгать для своего оправдання н изобретать тысячи невероятных историй, но ни за что не открывают, что они действительно выручают от продажи своих товаров. Правда, есть старые держатели лавок, претендующие па большую честность (или, что более правдоподобно, на большую гордость), чем их соседи; они обычно обмениваются лишь несколькими словами со своими покупателями и отказываются продавать по цене ниже той, которую опи просили вначале. Но они обычно хитры, как лисы, очень опытны в мирских делах и знают, что те, у кого есть деньги, часто получают при помощи грубости больше, чем другие, разговаривающие вежливо. Неопытные люди воображают, что могут найти больше искренности в строгой внешности степенного старика, чем в смиренном виде и привлекательном благодушии молодого новичка. Но это — огромная ошибка; и, если это
торговцы мануфактурой, шелком и бархатом или какие- либо иные, имеющие много сортов одного и того же товара, вы можете быстро сами в этом убедиться: посмотрите на их товары, и вы обнаружите на каждом из них их личные торговые марки, что является верным признаком того, что и те и другие в равной мере тщательно скрывают себестоимость того, что они продают.