К ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ ГЕГЕЛЯ
но он говорит: всегда то же самое следует за тем же самым, волна за волной, прд этом все та же песня, существенного отличия нет, отличие только для глаза, но не для моего рассудка; в самом деле, при этом движении мой рассудок пребывает в покое, заметным образом движение пе колеблет, не возбуждает его, он скучает; итак, это только видимое, а пе существенное, не подлинное двнжеппе. Если воду, которая здесь непрерывно течет, разлить по равнине, то получилось бы абсолютпо однообразное, однотонное впечатление. Что мне сейчас кажется иным, отличным, поскольку я наблюдаю его сменяющимся, представилось бы мне как нечто тождественное, если бы я смог это охватить единым взглядом. Гераклит же абстрагируется от тождества содержания и обращает внимание только на форму текучести и гибели, на непрекращающееся чувственное движепие, в то время как субстрат движения, волна, то исчезает, то появляется. Для Гераклита сам поток есть нечто неизменное, постоянно пребывающее, для Пармепида — то, что течет. Между тем можно оправдать оба взгляда, которые коренятся как в природе предмета, так и в природе человека; оба взгляда повторяются на тысячи ладов в жизни и мышлении человека. Для одного, например, достаточно собственной жены, чтобы познать женщину, как тако- вг/то, другой же считает, что он познает женщину, если изучит большое их количество.
Первый взгляд есть взгляд спокойного, сосредоточенного человека рассудочного типа; второй взгляд свойствен чувственному, горячему человеку.Гегель жертвует внутренними, неустранимыми, вечными основаниями ради временпых, исторических оспований. Так, скептицизм он истолковывает лишь как нечто противоположное эпикуреизму и стоицизму, этим догматическим философским системам 6. Но таким образом вскрывается и устанавливается лишь внешнее, историческое, а не внутреннее, психологическое основание. При всем том у скептицизма есть такое основание, и именно в компетенцию философа входит постановка вопроса: в чем корень скептицизма?
Скептики существуют во всякие времена, хотя зпачепие скептицизма пе всегда одинаково: то это нечто органическое, то продукт самозарождения. Поэтому если истолковывать скептицизм исторически определенным образом, искать причины его возпнкповеиня лишь в точках зрепия определенной, исторически данной философии, то приходится произвольно обращаться с фактами. Так, один ученик Гегеля поставил скептицизм Гюэ н Бейля в зависимость лишь от философии Декарта, которая довела до крайности противоположность между протяженностью и мышлепием, вещыо ii мыслью, неизбежным результатом чего п является скептицизм. И все же и до Декарта, и одновременно с ним, однако вне всякой зависимости от его философии, можно найти философов-скептиков, таков, например, Гассенди. С античным скептицизмом дело обстоит так же, как и с новейшим. Пиррои7 — современник Аристотеля. Поэтому скептицизм пеиэбежпо оказывается истолкованным в высшей степени односторонне, как это делал Гегель и его школа, если не принимается во внимание его психологическое основание. Я смело говорю: психологическое, хотя знаю, что психологические объяснения на плохом счету; но я не вижу, почему надо с поверхностными психологическими объяснениями отбрасывать психологическое объяснение вообще. Гоголевский метод в целом страдает тем недостатком, что он рассматривает историю лишь как поток, не исследуя дна, над которым данный поток протекает.
Этот метод превращает историю в непрерывный интеллектуальный акт, ?«акнм она ведь ие является. История философии прерывается атттп- фплософскими, чисто практическими интересами и тенденциями, чисто эмпирическими потребностями человечества. Разумеется, н в такие эпохи философия остается в силе, но она оказывается обремененной элементами того дна, над которым протекает. Если не учитывать свойств дна, а считаться только с рекоіі, то высшей ступенью будет считаться то, что относится к совсем другой области и что поэтому нельзя сравнивать с бывшим ранее; отсюда ясно, что пообходимо избегать того, чтобы существенное превращать в не- существенное и, наоборот, несущественное в существенное. Так обстоит дело с той интерпретацией, которую Гегель дает неоплатонической философии в противоположность древнегреческой. Гегель утверждает: здесь обнаружилась абсолютная идея, по в форме возбуждения, экстаза, мечтательности. Таким образом, экстаз представляется чем-то несущественным, простой формой. Но где мечтательная форма, там и содержание, объект оказывается чем-то мечтательным, фантастическим. Так, когда Плотни в «непосредственной близости» и объединении с божеством усматривает цель философии, то нельзя говорить, будто здесь фантастична лишь форма непосредственности соединения, но нужно признать, что содержание — ничто віте даипоіі формы. Разве объект пе оказывается неизбежно чем-то пепосредствеппым, чувствепным или во всяком случае чувственным в фантастической форме там, где имеется непосредственная близость? Так, когда у Плотина «единое в качестве совершенства переливается через край и это излияние является его продуктом», то эта фантастическая картина соответствует сути дела; мысль здесь уже нельзя отмежевать от образа. Положительный философский элемент у неоплатоников сводится к содержанию, взятому из античной философии, но теперь из стихии мышления он перепесен в волшебный край фантазии, где он, оставаясь тем же, проявляется иначе н красивее, чем в своем первоначальном облике, подобно тому как во спе тот же предмет кажется иным и бесконечно более красивым, чем наяву. Неоплатоническая эпоха была эпохой несчастий, неудовлетворенности миром, болезненным периодом. Н такие времена философия играет роль медицины. Ею тогда не занимаются в силу свободного интереса в том смысле, в каком ею занимается здоровілії, счастливый человек ради нее самой. Она должпа удовлетворить потребности больного сердца, залечить раны, возместить изъяны мира, реальности. Это возможпо только благодаря образам, зачаровывающим души, только благодаря фантазии, а lie разуму. Поэтому точка зрения неоплатоников не выше точки зрения древних философов, но совсем другая — не теоретическая, а практическая. Впрочем совершенно так же можпо видеть исчезновение философского духа в стоицизме, эпикуреизме п скептицизме, можно видеть, как теоретический интерес оказался вытесненным практическими потребностями. Скептицизм обязан своим возникновением не односторонней догматической философии, но тому духу времени, когда человек больше всего запят своими ближайшими потребностями и равнодушен к знанию. Какое мне дело, такого ли размера Солнце, как мы его видим, или больше, вращается ли Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли? Пусть себе стоит пли движется, от этого мой пульс не становится слабее, от этого мой желудок пе начппает варить лучше, а страдания моего сердца не уменьшаются. Только в связи с этим делается ясным, каким образом можно связать скептицизм с пиетизмом и мистицизмом, что и произошло в новейшее время.