ИМЕЮТ ЛИ ПРАВО МОНАРХИ ОГРАНИЧИВАТЬ СВОБОДУ ВЫСКАЗЫВАНИЯ МНЕНИЙ СВОИХ ПОДДАННЫХ 

Когда я говорю о праве, я имею в виду законное право, обусловленное самой сущностью государства, управляемого тем или иным монархом, и опирающееся на справедливые законы, лежащие в его основе.

Мы достаточно хорошо показали, что люди от природы не могут обладать правом ограничивать свободу высказывания мнений друг друга и что этой свободы требует благо общества. Мы не будем останавливаться на пустых вымыслах схоластов, достаточно только отметить, что если существует высшее существо, то первостепенный долг каждого монарха, каким бы свободным он ни был, в каком бы государстве он ни жил, — направлять волю своих подданных на все, что способствует благоденствию их собственного общества в частности и благу всего мира в целом. Если какой-нибудь монарх полагает, что в его обязанности входит лишь следить за всем, что способно придать величие и блеск его государству, или же узнавать обо всем, что может способствовать его счастью, и действовать соответствующим образом, он ошибается. Мысль о том, что следует заботиться только о своем собственном благе,— химера. Либо бога нет вовсе, либо он хочет блага всему миру (le bien du Tout) и чтобы каждый индивид способствовал его процветанию в соответствии с предназначенным ему местом.

Таким образом, обязанность монархов — направлять к этой цели волю своих подданных (при условии их безграничного повиновения), а обязанность подданных в этом случае — быть полностью послушными монархам. Основные законы государства могут определять различные стороны его жизни, и, так как они направлены на благо общества, ни один монарх не имеет права пренебрегать ими, если только не обнаружится, что они приводят к последствиям, противоречащим благу общества.

Выше мы затронули вопрос о долге человека, об его обязанности способствовать всему, что может обеспечить счастье рода человеческого.

Посмотрим же, имеют ли монархи право ограничивать свободу высказываний мнений своих подданных (именно этот вопрос нас больше всего интересует в этой книжке), и представим себе сначала государство, в котором подчинение подданных монарху безгранично. Все сказанное о таком государстве можно без всякого труда перенести на общество с другой государственной формой. Из факта существования высшего существа мы делаем вывод, что монархи, так же как их подданные и все люди вообще, призваны содействовать благоденствию всего рода человеческого в целом и своего собственного государства в частности; вследствие этого монархи обладают нравом направлять волю своих подданных к этой цели, а подданные в свою очередь должны быть полностью послушны монархам. Мы отметили также, что в соответствии с принципами доброй морали каждый человек должен следовать своим собственном убеждениям, даже если они ошибочны. Отсюда, согласно самым строгим правилам умозаключения, мы делаем вывод, что монархи должны и могут направлять волю своих подданных на все, что они считают подходящим для блага человеческого общества вообще и государства, которым они управляют, в частности; а уже отсюда в силу тех же причин следует, что монархи имеют право ограничивать свободу своих подданных не только во всем, что может причинить вред обществу, но и во всем, что они считают неблагоприятным для своего государства; так что, если монарх убежден, что те или иные мнения вредны для общества, он может запретить их высказывание.

Так как данное доказательство носит весьма общий характер, то, по-видимому, права монархов в отношении их подданных распространяются не только на те или иные отдельные мнения, но и на все мнения вообще, какого бы свойства они ни были; таким образом, получается, что монархам позволено налагать запрет не только на мнения, приписывающие слабость и безумие морали и религии, но и на мнения, поддерживающие их.

Следовательно, монархи, имеющие безграничные права в отношении своих подданных, могут в равной мере запретить как разъяснение текстов Ветхого и Нового завета, преподавание данной нам в откровении и естественной религии, так и преподавание атеизма. Они смогут даже запретить выражение любых религиозных чувств и издать приказ об устройстве публичных ассамблей, на которых будут выслушаны атеисты.

Так, например, в Голландии, если я не ошибаюсь, запрещена помимо прочего ложь во спасение. Ложные утверждения подобного рода запрещено даже высказывать в письменной форме; мысль о том, что ложью дозволяется спасти своего ближнего от преследований разбойника, там считается не менее позорной и смешной, чем отсутствие веры в бога. Однако не требуется большого ума, чтобы доказать, что ложь во спасение вытекает как следствие из принципов естественной религии и что естественная религия не может противоречить истинной добродетели, несмотря на все старания г-на де ла Шанель, внушенные ему злобой, сделать из нее гнусные выводы, показать ложность которых нам стоило бы, возможно, большого труда. Ибо, заметим здесь мимоходом, где обоснованные доказательства того, что использование лжи в любых целях несовместимо с сущностью высшего существа? Я прекрасно знаю все, что мне могут сказать о правдивости бога, но философу необходимы доказательства, ему недостаточно слов, брошенных на ветер.

Итак, мы незаметно подошли к выводу о том, что монархи имеют право решить, что следует преподават-ь, а что не следует; какие мнения можно высказывать, а какие нельзя; поэтому, если какой-нибудь владыка имеет безграничную власть над своими подданными, он сможет приказать, чтобы детей учили основам доброй морали, чтобы их учили гуманности, милосердию, любви к ближнему, а не посвящали их кое-как с самой колыбели в разные ученые споры, из-за которых они становятся тупыми на всю жизнь.

В самом деле, что могут сделать подобные брошюрки, если не извратить остатки здравого смысла? Нет более верного средства развратить род человеческий, а следовательно, поддержать тезис о том, что он развращен от природы. Если теологи используют катехизис именно в таких целях, то мне остается лишь восхищаться их ловкостью.

Огромную пользу для всех государств может принести безграничная власть монархов над их подданными, а именно: они могут заставить своих проповедников держать языки на привязи. Просто непостижимо, до какой степени доходит наглость этих господ. Чего мы только ни видели и ни видим ежедневно в государствах, где они имеют, к несчастью, слишком большое влияние либо на тех, кто правит, либо на тех, кем управляют. Они кичатся тем, что могут осмеивать монархов и не упускают ни малейшей возможности наносить оскорбления тем, кого они должны почитать и слушаться. Вот последствия свободы высказывания мнений, которую в данном случае я вовсе не собираюсь защищать. Это одно из самых явных и грубых злоупотреблений ею. Духовным лицам платят за то, чтобы они проповедовали религию в стране, им предоставлена свобода наставлять народ в законе божьем, а не судить о том, что недоступно их пониманию и о чем они должны хранить на людях глубокое молчание, точно так же как и все остальные члены общества.

Из всего сказанного нами очень легко сделать вывод. Он сводится к тому, что монарх имеет право ограничивать свободу высказываний своих подданных в любом случае, если он уверен, что это необходимо для блага общества. Но так как ни один монарх, как бы он ни был талантлив, за исключением, возможно, лишь паны, не может претендовать на безгрешность, он обязан также выслушать все доводы, способные пошатнуть его убежденность. Ибо доказано, что народ, точно так же как монарх, должен действовать в полном соответствии со своей убежденностью. Следовательно, если какой-нибудь член общества полагает, что может доказать, что монарх в чем-либо ошибается, ему нельзя отказать в праве высказать на этот счет мнение, ибо монарх, убедившись в очевидности рассуждений своего подданного, обязан изменить свои убеждения.

Итак, мы доказали, что монарх может ограничивать свободу высказывания некоторых мнений, если он считает это необходимым для блага общества; но в то же время его подданные, народ, сохраняют за собою право выражать свое мнение по поводу истинности убеждений монарха.

Если читатель возьмет на себя труд спокойно и непредубежденно поразмыслить над всем сказанным, ему придется признать, что поиски истины неразрывно связаны с благом общества и что любой монарх любого государства в силу того, что он, равно как и его подданные, обязан содействовать процветанию общества, не может пользоваться средствами, препятствующими обнаружению истины; а поскольку истину можно открыть только при условии полной свободы высказывания мнений, монархи не имеют никакого права ее ограничивать.

Но поскольку запретить или ограничить свободу высказывания мнений монархи могут лишь в том случае, если считают это вредным для общества, то совершенно очевидно, что было бы весьма полезно показать им, какие мнения способны повредить обществу, а какие могут принести ему пользу.

Мы могли бы представить здесь на всеобщее обозрение множество различных мнений и решить, какие из них заслуживают уничтожения как неправоспособные, а какие способны принести лишь огромную пользу обществу. Но так как, с одной стороны, подобный смотр мнений мне не по силам, а, с другой стороны, я не столь преувеличенного мнения о своей особе, чтобы льстить себя мыслью о том, что мне окажут необходимое в этом случае серьезное внимание, я ограничусь следующим замечанием, относящимся к ревностным теологам: нетрудно доказать, что во главе всех вредных (а следовательно, достойных порицания) мнений стоит мнение о том, что церковь не должна подчиняться монарху, что это — маленькая самостоятельная держава со своими собственными законами, издаваемыми людьми, наделенными высшей мудростью, которым государи ничего не должны приказывать, а народ должен слепо, как никому другому, повиноваться, хотя там, где речь идет об уверенности и убеждении, нет ничего более абсурдного, чем мысль о слепом повиновении. И если верно, что суеверия более вредны для государства, чем атеизм, как это утверждает мудрый Бейль, то разве мы не имеем права сделать отсюда вывод, что все рассуждения, приводящие к суевериям, должны быть отвергнуты даже прежде, чем возникнет мысль о суждениях, способных заложить фундамент атеизма? Но так как г-н Бейль, как бы искусен он ни был, мог ошибаться, подобно многим из своих великих предшественников, и так как мы весьма склонны полагать, что он в этом вопросе сбился с верного пути, то удовлетворимся выводом, сделанным на основе приведенных выше доказательств, о том, что ни один монарх не имеет права ограничивать свободу высказывания мнений своих подданных или лишать их этой свободы, ибо самим по себе высказыванием мнений нельзя повредить обществу, а можно, напротив, принести ему несомненную пользу. Ведь мнения являются продуктом ума, а он не подвластен законам общества; исключение здесь, как и в любом другом случае, составляют взгляды, убеждения самого монарха по поводу того, что вредно, а что полезно для общества. А теперь перейдем к некоторым возражениям против истин, содержащихся в данном труде.

Глава IV

КОТОРАЯ СОДЕРЖИТ НЕКОТОРЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ ПРОТИВ ТОГО, ЧТО БЫЛО УСТАНОВЛЕНО В ПРЕДЫДУЩИХ ГЛАВАХ

Нам хорошо известно, что утверждение не может считаться доказанным до тех пор, пока не будут опровергнуты с достаточным основанием все возражения против приведенных в его защиту доказательств, пока не будет показана слабость противопоставляемых им аргументов.

Для того чтобы очевидность истин, установленных нами в предыдущих главах, была несомненной, мы рассмотрим в данной главе все могущие возникнуть против них возражения.

Мне говорят, что существуют такие вещи, которые, став всем известными, не преминули бы разрушить все государство. К таким вещам относится, например, право освободиться от своего государя и вернуть себе былую свободу. К каким только злоупотреблениям ни привели подобные убеждения римлян, сколько несчастий явилось следствием этой пагубной идеи! Чего только не может случиться с государством, если рассуждать о всевозможных химерических добродетелях; с какими только несчастьями не столкнется род человеческий, если люди убедят себя, что bellum omnium contra omnes 7— это верный принцип и что люди должны жить подобно животным, как утверждал вслед за многими другими г-н Шмотиус! Мне скажут, что, раз подобные догмы неизбежно влекут за собою несчастье для общества, значит, совершенно необходимо ограничить свободу высказывания мнений на этот счет; что люди, убежденные в ложности упомянутых догм, имеют право лишить этой свободы тех, кто их поддерживает, поскольку первые из них должны следовать своим убеждениям, точно так же как и все остальные. Однако это верно не только в отношении мнений, упомянутых выше; существует бесконечное множество мнений, способных привести к столь же печальным последствиям, которые тем самым показывают, что предоставление людям полной свободы высказывания любых мнений противоречит общественному благу.

Каким бы состоятельным ни казалось данное утверждение, мы сейчас увидим, насколько оно бессильно и как мало оно способно доказать то, что я отрицаю. Во-первых, я отрицаю, что убеждение, согласно которому дозволено освободиться от несправедливого государя и вернуть себе былую свободу, может привести к большим несчастьям, чем обратное утверждение. О каком процветании государства может идти речь, если подданные убеждены в том, что их монарх волен делать все, что ему заблагорассудится, и если он ведет себя как тиран? Почитайте историю, и вы убедитесь, что злоупотребление этим ложным убеждением приводило к последствиям, не менее пагубным, чем злоупотребление противоположным мнением. Достаточно крупицы здравого смысла, чтобы понять всю невероятность того, что подобный вывод может вытекать из злоупотребления истиной. Возможно, убежденность в том, что от несправедливого государя можно освободиться, — это единственное средство, способное удержать монархов в границах спасительного деспотизма. Я признаю, что если бы мир убедил себя, что все добродетели лишь химеры и что люди рождены на свет, чтобы жить, подобно диким зверям, — это было бы вернейшим средством сделать несчастным весь род человеческий. Но раз можно сделать такой вывод, значит, подобная опасность уже предотвращена и нет больше необходимости в запрещении аргументов в пользу того, что нельзя учить людей, будто треугольник обладает свойствами круга. Вы скажете, что это ложные принципы и что, если их допустить, в мире будет царить полная неразбери- ха. Разумеется, вы станете утверждать это, основываясь на тех доказательствах, которые вам были приведены или которые вы сможете привести сами. Но раз ваша правота очевидна, как же вы можете выдвигать столь ложное предположение, ведь рассудок способен согласиться лишь с очевидностью? Почему вы осмеливаетесь утверждать, что способны доказать, что дважды два — четыре, и думать в то же время, будто бы весь мир может убедить себя в том, что дважды два — пять? Это — простая истина, скажете вы, а существуют такие истины, которые не под силу заурядным умам. Пусть будет так. Для возвышенных умов очевидность данных истин будет несомненна, и они не смогут не согласиться с ними, ибо это неизбежное следствие очевидности. Итак, все великие умы придут к соглашению по поводу данных истин. Но если это так, можно ли осмелиться убедить себя, что великие люди все вместе не в состоянии помешать умам слабым и заурядным позволить себя одурачить болтовней глупцов? Позволительно ли думать, что эти последние скорее могут заставить рассудок поверить ложным утверждениям, чем первые — убедить его в очевидных истинах?

Думать так — значит быть весьма плохого мнения о людях, отличающихся самыми благородными душевными качествами; это значит сделать весьма жалкое заключение о природе ума; больше того, это значит совершенно не знать его свойств. Я понимаю, что мне будут возражать, ссылаясь на разнообразие людских мнений; но не свидетельствует ли оно лишь о том, что одна из сторон не смогла показать всю очевидность своего мнения? Разве этот недостаток не следствие того, что нам не позволено высказывать свое мнение обо всем, во что верит народ, который хотят держать в невежестве? Верно, монарх, убежденный в ложности каких-либо мнений и в том вреде, который они способны причинить его государству, имеет полное право помешать их высказыванию, ибо он призван следовать своим убеждениям; но выше я уже показал, как мало эта истина противоречит идее о свободе высказывания мнений; в этом нетрудно убедиться, вспомнив все, что я говорил. Но к чему это приведет в таких маленьких обществах, как религиозные, где один человек подчиняется другому лишь постольку, поскольку истина оказывается на стороне последнего? Не придем ли мы к выводу, который мы уже осудили, а именно: bellum omnium contra omnes? И не смогут ли обе стороны равным образом притязать на ограничение свободы других людей? А уже отсюда неизбежно будет следовать вывод о том, что верх одержит более сильный, причем более сильный не по уму, а по своему умению плести гнусные интриги. С какой стороны ни смотреть, совершенно ясно, что возражение, о котором идет речь, бессильно против идеи о свободе высказывания мнений. Самое большее, можно было бы доказать, вдаваясь в излишние подробности и приводя примеры кстати и некстати, что монархами может быть запрещено высказывание некоторых мнений, как в устной, так и в письменной форме; однако здесь мы не будем обсуждать это предположение.

Мне возразят: аргумент, доказывающий слишком много, не доказывает ничего; вы полагаете, скажут мне, что людям следует предоставить полную свободу высказывать все, что они захотят. Но в таком случае придется разрешить даже опубликование пасквилей, подстрекающих к мятежу; а поскольку это противоречит общественной пользе, то тем самым подтверждается, что свобода высказывания суждений должна быть ограничена.

Для того чтобы опровергнуть это возражение, на первый взгляд производящее впечатление, я замечу только, что вовсе не доказано, что рассуждения могут подстрекать к мятежу, если, конечно, этим именем не называть восстание против тирании. В этом случае я соглашусь с тем, что пасквили могут подстрекать к мятежу, но сначала попытайтесь сами убедиться в том, что страной плохо управляют, что все привилегии попраны и что страна скоро сменит своего господина. Повторяю, в этом случае я признаю, что пасквили могут оказать услугу мятежу, но тогда, будьте добры, признайте и вы в свою очередь, что вы стремитесь ограничить свободу высказывания мнений лишь для того, чтобы дать возможность развиваться без всякого риска деспотической власти, тирании. Ибо подстрекать к мятежу народ, которым хорошо управляют, невозможно, точно так же как обучать алгебре быка. Итак, пока государством управляют хорошо, все эти пасквили совершенно безвредны; отсюда вполне закономерно следует, что запрещать их абсолютно бесполезно и даже невыгодно по причинам, о которых мы говорили выше8 Я не выступаю здесь в защиту книг, полных непристойностей и оскорблений; я защищаю книги, авторы которых довольствуются непринужденными рассуждениями. Для того чтобы избежать неприятностей, доставляемых пасквилями, действительно заслуживающими этого имени, следует лишь запретить книги, в которых наряду с рассуждениями встречаются непристойные или оскорбительные выражения, а также книги, сплошь состоящие из нагромождения непристойностей и оскорблений; авторов же, чьи сочинения не носят следов озлобленности и т. п., надо оставить в покое. Тех писателей, в чьих работах попадаются непристойные выражения, следует наказывать, но не за их мнения, а за то, что они употребляют эти выражения без всякой надобности.

А вот еще одно возражение, уже затронутое мною однажды и вызвавшее большой шум. Мне говорят: если все подданные имеют равное право выражать свое мнение по поводу суждений монарха, то конца не будет всяческим пасквилям, которые все вместе не замедлят оказать дурное воздействие на народ, больше привыкший ценить то, что скрывается за ослепительной внешностью, чем то, что основано на здравых рассуждениях. К тому же если монархам придется изучать все мнения, и положительные, и отрицательные, по поводу своих убеждений, то им понадобится для этого не менее тысячи часов в сутки; впрочем, все это будет совершенно бесполезно, поскольку монархи окружены советниками, которые всегда сделают удобный им вывод из мнений публики. Отсюда можно заключить, что свобода высказывания мнений может и должна быть ограничена. Я отвечаю: верно, если свобода пера не ограничена, она способствует ежедневному появлению огромного числа пасквилей, которые в большинстве своем не стоят часов, затраченных на их чтение. Но раз эти пасквили не могут причинить вреда, зачем их запрещать? Верно, народ часто позволяет обманывать себя, и случается, что он оказывается жертвой ложных рассуждений; но обманчивый блеск никогда не сохраняет своего великолепия, поэтому публику так же легко вывести из заблуждения, как и обмануть. Впрочем, чего только не придется делать, чтобы завоевать доверие публики, полностью нами утраченное из-за того, что ей запрещают высказать свое мнение. Кроме того, необходимо принять во внимание, что такое запрещение не всегда действенно: желание высказать свои идеи бывает столь велико, что всегда находится способ сделать это. А отсюда следует, что, несмотря на любые строгие меры, направленные на уничтожение этих идей, они почти всегда становятся достоянием гласности. Мне рассказывали, что один швейцарский теолог написал труд и отдал его на рассмотрение в положенное место; тем, кто его читал, пришлись не по вкусу кое-какие места из этого труда, и они потребовали, чтобы автор вычеркнул их. Он как будто бы послушался. Он ликвидировал эти места, но продолжил в своей книге те рассуждения, которые предшествовали им, так что читатель легко мог догадаться обо всем сам. Вычеркнутые места он поместил в своей книге в форме примечаний, уведомив читателя, почему они не находятся на своем законном месте. Человек, рассказавший мне эту историю, добавил, что места, о которых идет речь, лучшие во всей книге. Судите сами после этого, есть ли смысл ограничивать свободу высказываний.

Я согласен: невозможно, чтобы государи знали все, что говорится на их счет, все мнения о том, как они руководят волей своих подданных; однако существуют вещи, относительно которых им нельзя пренебрегать мнением самого последнего из граждан своей страны.

А так как любое явление, каким бы незначительным оно ни было при своем возникновении, с течением времени может приобрести огромное значение и, кроме того, поскольку никогда нельзя предвидеть, какое влияние те или иные суждения способны оказать на общество, то вполне естественно сделать вывод о том, что гораздо полезнее предоставить людям полную свободу высказывания мнений, чем всячески ее ограничивать.

Достаточно одного здравого смысла, чтобы после всего сказанного понять, сколь бессмысленны ссылки на советников монарха. Действительно, монарх окружен советниками и нуждается в них. Но к чему обычно сводятся советы этих господ? Их интересует не то, что способно принести серьезную пользу государству, гражданами которого они являются, а то, что ведет к возвеличиванию царствующего дома, к упрочению их собственного положения в управлении государством, к уничтожению и разорению других царствующих домов, над обломками которых они стремятся возвыситься. Вот к чему часто сводится политика, являющаяся единственным занятием этих господ. Должен ли государь полагаться на советы этих людей во всем, что связано с благополучием его страны?

Предположим, например, что какой-то монарх убежден в том, что развитие коммерции совершенно необходимо его государству. Будет ли он считаться с мнением своих советников, которые окончили какие-то академии, знают греческий и латынь, человеческое и естественное право со всем его крючкотворством и в самом деле исходят из интересов государя, или же он прислушается к мнению торговцев, выросших в атмосфере коммерции и имевших возможность разобраться в ее движущих силах? Смогут ли советники монарха решить поднятый г-ном Бейлем вопрос о том, что причиняет больший вред обществу — атеизм или суеверия?

Но согласимся на минуту с тем, от чего мы можем с полным правом и по справедливости отказаться, а именно что какой-то мудрый и просвещенный государь допускает в свой совет устно или письменно людей всевозможных профессий и с различными интересами: философов, теологов, правоведов, торговцев, офицеров и т. д., что он обладает искусством выбрать лучших среди них и спокойно их выслушать, а затем отобрать самый лучший из всех их советов,— можно ли отсюда сделать вывод, что ограничение свободы высказывания суждений полезно для общества? Я полагаю, что с подобным выводом можно не согласиться и обосновать свое несогласие. Ведь из допущенного нами предположения следует, что любое мнение будет опровергнуто тотчас же, как его выскажут, тем более если нужно заботиться о вознаграждении великих людей за их содействие процветанию государства. К тому же заранее неизвестно, какие мнения могут высказать подданные монарха, откуда следует, что запрещая своим подданным свободно высказываться, монархи тем самым лишают себя многих советов, ценности которых они не знают. Важно еще заметить, что и самые великие люди часто терпят неудачу, в то время как самые глупые высказывают порой полезные мысли; кроме того, случается, что человек, который, казалось бы, не обладает и крупицей здравого смысла, решая одни вопросы, оказывается поистине великим при решении вопросов, связанных с его профессией. А отсюда следует, что государю весьма важно знать, о чем думают его подданные, ибо помимо всякой прочей пользы, которую можно извлечь из их идей, необходимо знать мысли людей, чтобы иметь возможность соответственно управлять ими. Прибавьте к этому недоверию подданных, о котором мы не раз говорили, и легкость, с которой, несмотря на все запреты, удается высказывать свои мнения.

Кроме того, мне кажется в высшей степени странным, что можно не заметить явного противоречия в предположении, что в стране, которой управляет просвещенный монарх или монарх, окруженный опытными и мудрыми советниками, ограничивается свобода высказывания мнений. Я спрашиваю: разве люди, исполняющие обязанности советников государя, могут как следует разбираться в делах страны без глубокого изучения объекта своей деятельности? И разве они могут изучить его, не взвесив все существующие на этот счет мнения за и против? Могут ли, например, монарх или его советники глубоко изучить право природы и права людей, не зная, в чем состоит слабость аргументов Гоббса и многих других философов, неправильно решавших некоторые вопросы науки о праве? Смогут они решить, например, должен ли свято соблюдаться мирный договор, заключенный под влиянием страха, в каких случаях можно с полным правом восстать против государя и тысячи других вопросов подобного рода? Предположим, что два монарха имеют противоположные мнения по вопросу о том, должен ли соблюдаться мирный договор, заключенный под влиянием страха, причем каждый из них запрещает своим подданным высказывать суждения, противоречащие его мнению, и что им удалось достигнуть своей цели, т. е. удалось принудить своих подданных согласиться со своим мнением; предположим также, что государи всего мира действуют подобным образом, что же будет? А будет то, что нам приходится слишком часто наблюдать, — государственной власти придется решать вопрос при помощи войны, резни и всего самого ужасного, на что способна армия. Вообще говоря, это не часто случается при решении политических вопросов, но там, где дело касается культа бога, подобные несправедливости творятся почти во всех государствах. Судите сами после этого, что должно получить перевес — стремление оградить от соблазна слабые умы или все те преимущества, которые можно извлечь из свободы обнародования мнений.

Некоторые люди, несмотря на свою беспристрастность и убежденность в отстаиваемой мною здесь истине, не могут тем не менее взять на себя ответственность и разрешить атеистам свободно высказывать свои мнения; я не собираюсь порицать их за ослепляющее их усердие, а хочу лишь показать слабость их самых сильных аргументов.

Они говорят: по мнению атеиста, человек не связан никаким долгом, а значит, мы имеем право ограничить свободу его суждений, как только сочтем это нужным, и сможем проявить свою волю. Я согласен с этим, но в то же время утверждаю, что если атеисту простительно следовать побуждениям своего заблудшего сознания и своей ложной убежденности, то нам непростительно следовать принципам, которые мы признали ложными. А отсюда следует, что, не имея права рассуждать, опираясь на принцип атеистов, мы не имеем также права ограничивать свободу их мнений, поскольку право ограничивать свободу мнений очевидно противоречит нашим принципам. Их злоба, упрямство, добровольное ослепление находятся в явном противоречии с долгом человечества, и тем не менее не следует запрещать им высказывать свои мысли (даже если бы, будучи верно, это было бы недостаточно доказано), хотя бы потому, что полезно и необходимо выявить ложность их аргументов и слабость их доводов; не дать слабым умам повода усомниться в своей вере; и, наконец, не дать самим атеистам законных оснований полагать, что истина на их стороне.