ИИСУС ХРИСТОС
Строго говоря, Иисус Христос не был философом, он был Богом. Он пришел не для того, чтобы сообщить людям свои мнения, но чтобы прорицать; он пришел не для того, чтобы строить силлогизмы, но чтобы творить чудеса. Апостол Павел перестал быть философом, когда стал проповедником. Павел был в Афинах, говорит Тертуллиан, где диспуты с философами познакомили его с тщетой их учений, претензий, истин, со всем множеством противоборствующих сект, на которые они разделялись. Но что общего между Афинами и Иерусалимом, между сектантами и христианами? После того, как мы слышали Христа, у нас больше нет любопытства; прочтя Евангелие, мы больше не занимаеся изысканиями. Когда мы верим, мы не хотим верить ни во что иное; более того, мы и не должны верить во что-нибудь иное3.
Вот прекрасно сформулированное различие между Афинами и Иерусалимом, между Академией и Церковью! Там рассуждают, здесь верят. Там изучают, здесь знают все, что важно знать. Там не признают никаких авторитетов, здесь есть один - непререкаемый. Философ говорит: я люблю Платона, я люблю Аристотеля, но еще больше я люблю истину. У христианина значительно больше прав на эту аксиому, так как его Бог для него - сама истина.
Между тем, то, что должно было произойти, произошло; и необходимо признать: 1) простодушие христианства не помешало ему ощутить разнообразие философских учений, разнообразие, унаследованное и первыми последователями христианства. Египтяне сохранили склонность к аллегории: пифагорейцы, платоники, стоики отреклись от своих ошибок, но не от свойственной им манеры излагать истину. Все они стали противниками учения евреев и язычников, но боролись с ним, пользуясь своим оружием. Зло, связанное с этим, было невелико, но оно предвещало другое. Философские теории не замедлили переплестись с догматами христианства, и из этой смеси сразу же расцвело множество самых невероятных ересей; ложный дух философии породил большинство из них. Поразительный пример этого дает нам ересь валентинианцев4. См. статью "Валентинианцы". Отсюда и ненависть Отцов Церкви к философии, и их последователи так до конца не примирились с нею. Все системы, исключая платонизм, в равной мере были им ненавистны. Автор шестнадцатого столетия показывает значительно лучше, чем мы могли бы это сделать, особое отношение к Платону, его идеям, порожденным ими трудностям. Вот как он говорит. Цитата будет длинна, но она полна красноречия и истины5. Я не понимаю, ни почему надо упрекать первых учеников Иисуса Христа за платонизм, ни почему надо из-за этого их защищать. Разве есть фило- софская система, которая не содержала бы в себе какой-то крупицы истины? Должны ли христиане отбрасывать эти истины только потому, что они были познаны, развиты или доказаны язычниками? Не так думал святой Юстин, который говорил, что "каждый философ, учивший истине, принадлежит нам, христианам", который сохранял в идеях Платона все то, что совместимо с моралью и догмами христианства. И действительно, какое имеет значение для догмата троичности, что какой-нибудь метафизик, мудрствуя над своими идеями, пришел или не пришел к какой-нибудь мысли, напоминающей этот догмат? Какой вывод здесь можно сделать? Только один: 1) что эта тайна не невозможна, как утверждают безбожники, а совершенно недоступна разуму; 2) что в пылу споров наши первые учителя подчас запутывались в паралогизмах, неудачно выбирали свои доводы и обнаруживали неточности своей логики; 3) что им свойственно было чрезмерное презрение к разуму и естественным наукам; 4) что неукоснительно соблюдая некоторые их предписания, религия, которая должна объединять общество, стала его разрушительницей; 5) что эти ошибки нужно приписать обстоятельствам времени и страстям человеческим, а не религии, которая божественна и все в ней обнаруживает этот ее характер.
После этих замечаний об учении Отцов Церкви мы рассмотрим вкратце их собственные мнения в том порядке, в каком представляет их нам история Церкви.
Святой Юстин6 был одним из первых философов, воспринявших евангельское учение. Он обратился в христианство в начале второго века и расплатился своею кровью за веру, которую защищал своими сочинениями. Сначала он был стоиком, потом перипатетиком, пифагорейцем, платоником, но мужество, с которым христиане шли на мученичество, заставило его заподозрить чернящие их обвинения в лживости. Такова была причина его обращения. Новый образ мышления не сделал его нетерпимым; напротив, он, не колеблясь, называл христианами и славил всех тех, которые и до и после Христа хорошо пользовались разумом: "Все те, кто жил в соответствии с разумом и логосом, суть христиане, даже если они атеисты, то есть не поклонялись никакому божеству. Среди греков такими были Гераклит, Сократ и им подобные..."6
(...) Тень варварства распространилась по Греции в начале восьмого столетия. В девятом философия разделила судьбу литературы - она была забыта. Это было следствием невежества императоров и вторжения арабов (...)
(...) Литература и философия приходят в упадок у первых христиан и угасают, так сказать, вплоть до Боэция7 (...) [Теологи] переводили
Аристотеля, спорили, предавали анафеме, ненавидели друг друга и скорее задерживали развитие философии, чем продвигали ее вперед. Смотри у Жерсона и Томазиуса историю догм Альмерика8. У последнего был ученик, Давид Динанский9. Вместе со своим учителем Давид утверждал, что все было Богом и Бог был всем, что нет никакого различия между творцом и сотворенным, что идеи творят и сотворены, что Бог - цель всего, так как все, будучи его эманацией, возвращается к нему и т.д. Эти учения были осуждены на собранном в Париже Соборе, а книги Давида Динанского были сожжены.
Именно тогда и запретили учение Аристотеля; но такова уж природа человеческого духа, что он с исступлением стремится именно к тому, что ему запрещено. Запрещение аристотелизма было началом его успехов, и дело повернулось так, что не быть перипатетиком стало опаснее, чем быть им. Аристотелизм распространялся постепенно и стал господствующей философией в течение всего тринадцатого и четырнадцатого столетий. Тогда он получил название схоластики. Смотри "Схоластика". С этого же времени следует датировать происхождение канонического права, фундамент которого был заложен еще в двенадцатом столетии. Из канонического права, схоластической теологии и философии, смешавшихся друг с другом, родилось своего рода чудовище, которое все еще существует и не скоро испустит дух.