III

Чтобы понять, что нет ничего абсолютного в том, что видишь, достаточно сказать себе — с чем нельзя не согласиться, — что виденные нами предметы постоянно приобретают для нас все большую степень достоверности, по мере того как мы их все явственнее видим и как их все более видят таким же образом и другие люди. Остается еще сказать себе, что то, что истинно для нас в чувственно воспринимаемом мире, как существование Солнца, не в такой же мере истинно для всех других существ и что абсолютно лишь то, что одинаково истинно для них всех, — лишь их метафизическое существование.

Чем больше предметы требуют от нас, чтобы мы прибегали к истинным началам для того, чтобы рассудить, что они в строгом смысле не таковы, какими они обычно кажутся нам всем, тем более мы их считаем абсолютными. Отсюда аксиомы: целое больше части; дважды два четыре; тело не может находиться одновременно в нескольких местах — аксиомы, рассматриваемые нами как строго истинные, причем мы никогда не обращаем внимания на абсолютное различие между подобными физическими и метафизическими аксиомами.

Вот что доказывает, не распространяясь и не приводя многих частных доказательств, какие я мог бы привести, доказательств, требующих постановки в аспекте начал, которые на первый • взгляд как бы говорят против них, — вот что доказывает, говорю я, что указанные аксиомы допускают ограничения: микроскоп заставляет видеть часть большей, чем кажется целое глазу; будучи больным или испытывая скуку, можно найти три четверти лье намного более длинными, чем казалось лье здоровому и не скучающему; целое, видимое издалека, может показаться меньше отделенной от него части, видимой вблизи; больное зрение, при кото- Гром видишь как сквозь многогранное стекло, может показать тело f в нескольких местах сразу.

Целое остается одним и тем же, постоянно в то же время существующим, одинаково для всех чувственных существ[146]*.

Лишь при допущении абсолютного, совершенного, там, где его нет, лишь предполагая, например, что какое-либо целое и его часть суть в абсолютном смысле целое и часть, наши геометрические аксиомы приобретают метафизическое значение, тогда как они в действительности обладают лишь физической значимостью. Но какое значение может иметь та ценность, которая придается этим аксиомам геометрами? Что может дать их допущение точного, совершенного, одинакового, равных сил и пр.? Практическая геометрия вовсе не нуждается в нелепой роскоши, которой так вызывающе чванится геометрия идеальная.

IV

Ввиду того что необычайное — в природе вещей, будучи лишь менее обычного и больше ничем, а также ввиду того что Целое не может включать в себя ничего, кроме естественного, никогда не следует кричать о чуде по поводу какого-либо события, каким бы чудесным и сверхъестественным оно ни казалось.

Ничто не необычайно само по себе. То, что больше всего кажется таким, является им для нас лишь потому, что от нас скрыта вызвавшая его естественная причина, и именно оттого, что истина эта оставалась для нас неведомой и что мы приняли все, что могло ей противоречить, мы и попались в ловушку к тем, кто задался целью нас обманывать с помощью чудес и предсказаний, и стали обожествлять необычайные события, и верим слепо чудесным фактам, приводимым в подкрепление преподносимых нам догматов — догматов, абсурдность которых нуждается в подкреплении подобными фактами.

Какими бы сверхъестественными факты нам ни казались, они столь же естественно вытекают из причин физических, как факты, кажущиеся нам наиболее естественными.

Наша слепая вера в чудеса, расстраивая наше воображение, чрезвычайно способствует тому, что мы их воспринимаем как чу деса. Но, раз усвоив себе истинные принципы, мы, даже увидев перед собою кого-либо из наших умерших друзей, даже услышав, как он рассказывает нам, например, что вышел из рая или из ада, все же стали бы рассматривать подобное событие лишь как естественное явление, причины которого мы не видим и которое могло быть вызвано различными причинами, различными механизмами [147]*.

Возможно предсказывать и правильно угадывать в своих предсказаниях; возможно в конце концов с таким же и даже с большим успехом составить историю будущих веков, чем историю веков прошедших. А если так, что же иное возможно заключить на основании пророчества, в какой бы мере оно ни оказалось сбывшимся, кроме того, что пророк угадал правильно? [148]*

Невозможно доказать что-либо физическое с точностью метафизической, ибо точность эта физическому не присуща, — доказать, например, что почтенный историк де Ту лучше написал историю своего века, нежели безумный Нострадамус — историю веков будущих; что Копернику лучше была известна система нашей Вселенной, нежели Птолемею29*. Однако в разряде вещей недоказуемых точно имеются такие, которые гораздо легче могут быть доказаны разуму всех людей, нежели остальные; это-то «гораздо легче» и составляет точность доказательства физическую, или, если угодно, человеческую, составляет сущность доказательств геометрических и фактических.