ИДЕЯ (философия, логика). 

Эта статья, одна из важнейших по вопросам философии, могла бы вместить в себя всю науку, известную нам под названием логики.

Мы представляем себе либо то, что происходит в нас самих, либо то, что находится вне нас, независимо от того, действительно ли имеется в наличии объект нашей идеи или его нет; мы можем также представить себе и самые перцепции наши.

Перцепция какого-либо предмета, вызываемая впечатлением, производимым им на наши органы чувств, называется ощущением.

Перцепция отсутствующего предмета, который представляется нам в телесном образе, носит название воображения.

Перцепция же вещи, не воспринимаемой чувствами, или даже чувственного предмета, когда он представляется не в телесном образе, называется интеллектуальной идеей.

Вот все те различные перцепции, которые сочетаются и комбинируются бесчисленными способами; нет нужды говорить, что мы берем слово "идея", или "перцепция", в самом широком значении, обнимающем и ощущение и идею в собственном смысле1.

Разместим по трем главам все, что мы намерены сказать об идеях: 1° - относительно происхождения их, 2° - относительно предметов, представляемых ими, 3° - относительно тех способов, посредством которых они представляют эти предметы.

1°. Прежде всего возникает серьезный вопрос, каким образом качества предметов производят в нас представления или ощущения, причем, главным образом, трудность заключается в последних, ибо идеи, замечаемые душой в себе, обусловливаются интеллектом, или способностью мыслить, или, если угодно, самим способом его существования; а что касается тех, которые мы приобретаем путем сравнения идей, то они возникают из самих идей и из сравнения их, про-' изводимого душою. Следовательно, остаются лишь идеи, которые мы приобретает посредством органов чувств, и здесь спрашивается: как предметы, вызывающие движение в нервах, могут запечатлевать в нашей душе идеи. Для разрешения этого вопроса требуется глубоко постичь природу души и тела, не ограничиваясь тем, что представляют для нас их способности и их свойства, но пытаясь проникнуть в неизъяснимую тайну чудесного соединения обеих этих субстанций.

Сослаться на первопричину, говоря, что способность мышления дарована человеку создателем, или только утверждать, что все наши идеи происходят из чувств, будет недостаточно, и это даже значит - ничего не сказать по данному вопросу, разве лишь то, что необходимо многое, чтобы наши идеи возникали в наших органах чувств е том виде, в каком они предстают нашему уму, но в этом-то и состоит вопрос.

Каким образом из-за впечатления, производимого предметом на орган, в душе возникнет перцепция?

Допустить влияние одной субстанции на другую — еще не значит что-нибудь объяснить.

Думать, что душа сама создает идеи независимо от движения объекта или независимо от впечатления, производимого объектох, и что она представляет себе предметы, которые познает, путем одних только идей, это еще менее понятно: это значит отрицать всякую связь между причиной и следствием.

Прибегать к врожденным идеям или утверждать, что наша душа была создана сразу со всеми своими идеями, это значит пользоваться терминами, не имеющими никакого смысла; это значит в некотором роде уничтожать все наши ощущения, что весьма противоречило бы опыту; это значит смешивать то, что с известной стороны может быть истинным, - принципы - с тем, что не является таковым, - с идеями, о которых здесь идет речь; и это значит возобновлять споры, которые пространно обсуждались в превосходном сочинении о человеческом разумении2.

Утверждать, что душа всегда обладала идеями, что для этого не нужно искать иной причины помимо способа ее существования3, что она мыслит даже тогда, когда не замечает этого, это значит, что она мыслит, не мысля, а в этом утверждении уже потому нельзя удостовериться, что в таком случае у нее не должно біііть ни чувства, ни воспоминания.

Можно ли вместе с Мальбраншем4 предположить, что единственным источником достоверности наших идей являются идеи существа, обладающего совершеннейшим разумом, и делать вывод, что мы приобретаем идеи в тот момент, когда наша душа созерцает их в боге? Не унижает ли этот метафизический роман высший разум? Достаточно ли ошибочности других учений, чтобы сделать этот роман правдоподобным? И не значит ли это бросить новую тень на вопрос и без того уже темный?

Среди стольких различных мнений о происхождении идей нельзя не указать мнение Лейбница, которое имеет известную связь с врожденными идеями, а уже одно это создает предубеждение против его учения. Из простоты души человеческой он делает вывод, что никакая сотворенная вещь не может воздействовать на нее; что все изменения, которые она претерпевает, обусловливаются внутренней причиной; что эта причина есть само строение души, которая создана таким образом, что в ней содержатся различные перцепции - одни отчетливые, многие другие смутные, и весьма большое число - настолько сложных, что душа с трудом может созерцать их; что все эти идеи создают картину мира; что, соответственно различию отношений каждой души к этому миру или к известным частям мира, она обладает более или менее ясными идеями в зависимости от более или менее прочной связи между ними. Более того, так как в мире все подчинено связи и каждая часть есть продолжение других частей, то и представляемый образ настолько тесно связан с образом целого, что не может быть отделен от него. Отсюда следует, что поскольку явления, происходящие в мире, следуют друг за другом по известным законам, постольку и в душе идеи последовательно становятся более ясными в соответствии с другими законами, присущими разуму.

Такой кажется в простейшем виде часть системы Лейбница, касающаяся происхождения идей. Все в ней находится в зависимости от необходимой связи между нашей отчетливой идеей и всеми смутными идеями, которые могут иметь к ней то или иное отношение и необходимо присутствуют в нашей душе. А между тем связь эту нельзя заметить, и опыт, по-видимому, противоречит этой связи идей, следующих друг за другом. Но это не единственная трудность, которая может возникнуть перед такой системой и перед всяким, кто объясняет вещь, которая, по всей вероятности, навсегда останется для нас непознаваемой.

Имеются ли в нашей душе перцепции, о наличии которых она никогда не отдает себе отчета, которых она не сознает (пользуясь здесь термином, введенным Локком), или в ней нет иных идей, кроме тех, которые она замечает, так что перцепция является самим чувством или сознанием, уведомляющим душу о том, что в ней происходит, - и та и другая системы, к которым собственно и сводятся все указанные нами, не объясняют, каким образом тело воздействует на душу и душа на тело. Это две субстанции, слишком отличные одна от другой. Мы знаем душу лишь по способностям, эти способности - лишь по их действиям, а действия эти обнаруживаются в нас лишь при соучастии тела. Благодаря этому мы видим влияние души на тело и обратно - тела на душу, но мы не можем проникнуть далее. Завеса, скрывающая сущность души, не позволяет нам понять, что такое идея, рассматриваемая в душе, и как она в ней возникает. Фактом является лишь то, что это "как" покрыто еще мраком и будет, несомненно, всегда порождать только догадки.

2°. Перейдем к объектам наших идей. Это либо реальные вещи, существующие вне нас и в нас, независимо от того, мыслим мы их или не мыслим, - такими являются тела, духи, высшее существо, - либо это вещи, существующие лишь в наших идеях, создания нашего ума, который создает различные идеи. Тогда эти вещи или эти объекты наших идей существуют только идеально. Это либо принадлежности разума, способа мышления, которые помогают нам воображать, составлять, удерживать, с большей легкостью излагать то, что мы мыслим, - таковы отношения, отрицания, знаки, общие идеи и т.д., - либо это фикции, отличающиеся от того, что принадлежит разуму тем, что они образуются соединением или разложением многих простых идей и скорее являются созданиями той силы или той способности, которою мы оперируем над нашими идеями и которую мы обычно обозначаем словом "воображение". Таковы, например, алмазный дворец, золотая гора и сотни других вымыслов, которые мы довольно часто принимаем за действительность. Наконец объектами наших идей бывают вещи, не обладающие ни реальным, ни идеальным бытием, существующие лишь в наших словах, а поэтому и наделяемые чисто словесным существованием. Таковы, например, квадратный круг, самое большое число, а если потребуются еще другие примеры, то их можно легко найти в противоречивых идеях, составляемых людьми, а в числе их даже и философами, не производя ничего, к[:оме слов, чуждых всякому смыслу и действительности. Было бы краі не трудной задачей сколько-нибудь подробно обозреть наши идеи об этих различных объектах. Скажем лишь несколько слов относительно того, каким образом внешние и реальные вещи даются нам посредством идей; это будет главным замечанием, связанным с вопросом о происхождении идей. Мы не смешиваем здесь перцепцию, имеющуюся в душе, с качествами тела, которые вызывают эту перцепцию. Не будем думать, что наши идеи - образы или совершенные подобия того, что принадлежит предмету, их производящему. Между большинством наших ощущений и их причинами не больше сходства, нежели между этими самыми идеями и их названиями; но чтобы пояснить это, проведем некоторое различение.

Качества объектов или все то, что имеется в объекте, обладают способностью вызывать в нас идею. Эти качества являются либо первичными и существенными, то есть независимыми от всех отношений этого объекта к другим вещам и остающимися при нем в том случае, если бы он существовал только один; либо они являются вторичными, заключающимися лишь в отношениях объекта к другим вещам, в способности его воздействовать на другие вещи, изменять их состояния или изменяться самому под воздействием какого-либо другого объкта. Если объект воздействует на нас, мы называем эти качества чувствен-

17. Философия в Энциклопедии..

ными; если же он воздействует на другую вещь, мы называем их силами или способностями. Так, свойства огня согревать нас и светить нам суть чувственные качества, которые не существовали бы совсем, если бы не было чувствующих существ, в которых это тело может вызывать подобные идеи или ощущения. Таким же образом, например, его способность плавить, когда он применяется к свинцу, является вторичным качеством огня, возбуждающим в нас новые представления, которые были бы для нас совершенно неизвестны, если бы никогда не про- делывался этот опыт над действием огня на свинец.

Заметим, что идеи первичных качеств объектов дают свои объекты в совершенном виде, что источники этих идей существуют реально и что, таким образом, наша идея протяженности в точности согласуется с реально существующим протяжением. Я думаю, что так же обстоит дело и со способностями тел или с их властью, благодаря своим первичным и начальным качествам изменять состояния других тел или изменяться самим. Когда огонь пожирает дерево, я думаю, что большинство людей представляет себе огонь как сумму движущихся частиц или как сумму мелких клиньев, которые режут, разъединяют плотные части дерева, позволяя улетучиваться вверх более тонким и более легким в виде дыма, в то время как самые грубые оседают в виде золы.

Но в отношении чувственных качеств люди обычно сильно заблуждаются. Эти качества нереальны, они несходны с идеями, которые о них создаются. Обыкновенно это влияет и на суждения о способностях и первичных качествах. Обусловливается это, быть может, тем, что чувствами мы не воспринимаем действительных качеств в элементах, составляющих тела, тем, что идеи чувственных качеств, которые все являются подлинно духовными, ничего не говорят нам о величине, фигуре и других качествах тела, и, наконец, тем, что мы не можем понять, как эти качества могут вызывать идеи и ощущения цветов, запахов и других чувственных качеств, вследствие тайны, которая, как мы уже говорили, окутывает связь души и тела. Но истинность факта этим не умаляется, и если мы станем искать его причины,то у нас будет больше оснований приписывать, например, огню теплоту или думать, что это качество огня, называемое нами "теплотой", точно воспроизводится нашим ощущением, которое мы наделяем этим именем, нежели относить к игле ту боль, которую она вызывает, поранив нас, хотя бы потому, что мы ясно видим действие, которое производит на нас игла, вонзаясь в наше тело, между тем как мы не замечаем этого относительного огня; но это различие, основанное только на наших чувственных показаниях, совсем не является существенным. Другое доказательство малой реальности чувственных качеств и их согласия с наши- ми идеями или ощущениями мы видим в том, что одно и то же качество воспринимается нами при весьма различных ощущениях боли или удовольствия, в зависимости от времени и обстоятельств. Кроме того, и опыт часто показывает нам, что качества, которые мы чувственно воспринимаем в объектах, в действительности в них не существуют. Отсюда мы считаем себя вправе сделать вывод, что первоначальные качества тел суть реальные качества, действительно существующие в телах, независимо от того, думаем ли мы о них или не думаем, и наши перцепции их могут быть согласными со своими объектами, но что чувственные качества являются не более реальными, нежели существование боли в игле; что тела обладают некоторыми первичными качествами, служащими источником и основанием вторичных, или чувственных, качеств, которые не имеют ничего общего со своими источниками и которыми мы наделяем тела.

Сделайте так, чтобы ваши глаза не видели ни света, ни цвета, чтобы до ваших ушей не доносилось ни одного звука, чтобы ваш нос не ощущал никакого запаха, и тотчас же все эти цвета, эти звуки и эти запахи исчезнут и перестанут существовать. Они возвратятся к причинам, которые их произвели, и будут уже только тем, чем являются в действительности, - фигурой, движением, положением частей. Поэтому-то слепой и не имеет никакой идеи о свете и цветах.

Это отчетливое различие могло бы привести нас к вопросу о сущности основных качеств вещей, к довольно точному уяснению идей, которые мы создаем о внешних вещах, к тому, что нам известно о субстанциях и что останется для нас неизвестным навсегда, - к модусам и способам бытия и к тому, что является их началом. Но помимо того, что это завело бы нас слишком далеко, обсуждение этих вопросов читатель найдет в соответствующих статьях. Мы удовлетворимся указанием на это различие способов понимания первичных и чувственных качеств объекта и перейдем к вещам, которые обладают лишь идеальным существованием. Чтобы уяснить их, выберем из них как имеющие явственное отношение к нашим перцепциям те, которые наш ум рассматривает с общей точки зрения и из которых он образует так называемые всеобщие идеи.

Если я представляю себе реальную вещь, которую я вместе с тем мыслю со всеми ее особенными качествами, то моя идея об этой отдельной вещи будет частной идеей. Но если, отвлекаясь от всех частных представлений, я остановлю внимание только на некоторых качествах этой вещи, являющихся общими для всех вещей того же рода, то я образую таким путем всеобщее, или общую идею.

Наши первоначальные идеи являются, очевидно, единичными. Я создаю сначала частную идею о моем отце, о моей кормилице, затем я на- блюдаю другие существа, похожие на моего отца, на эту женщину по своему внешнему виду, по говору и по другим качествам. Я замечаю это сходство, я обращаю на него свое внимание, я отвлекаю его от качеств, которыми мой отец, моя кормилица отличаются от этих существ; таким образом я создаю идею, к которой одинаково приобщены все эти существа; из того , что я слышу, я выношу затем суждение, что эта идея имеется во всех подобных существах, окружающих меня, и обозначается словом "люди". Следовательно, я создаю общую идею, то есть из многих единичных идей я устраняю все то, что является особенностью каждой из них, и оставляю лишь то, что свойственно им всем, - значит, эти идеи обязаны своим происхождением абстракции.

Мы можем отнести их к разряду созданий разума, ибо они являются лишь способами мышления, и объекты их, вещи универсальные, обладают только идеальным существованием, которое, тем не менее, имеет своей основой природу вещей или сходство отдельных предметов; отсюда следует, что, наблюдая это сходство единичных идей, мы образуем общие идеи, что, удерживая сходные черты общих идей, мы можем образовать еще более общие; таким образом мы строим нечто вроде лестницы или пирамиды, которая возвышается постепенно от отдельных предметов до самой общей идеи всех их, а именно сущего (etre).

Каждая ступень этой пирамиды, за исключением высшей или низшей, является одновременно и видом и родом: видом - по отношению к высшей ступени и родом - по отношению к низшей. Сходство между многими представителями различных национальностей дает им название людей. Известные общие черты между людьми и зверями побуждают относить их к одному и тому же классу, обозначаемому названием животных. Животные имеют много общих качеств с растениями, эти качества соединяют под наименованием живых объектов; легко можно добавить и другие ступени к этой лестнице. Если же ограничиваться этим, то живой объект будет в ней родом, имеющим под собой два вида - животных и растения, которые по отношению к низшим ступеням становятся в свою очередь родовыми наименованиями.

При таком истолковании всеобщих идей, которые являются таковыми лишь потому, что в них меньше частей, меньше частных идей, казалось бы, что они должны быть более доступными для нашего ума. Между тем, опыт показывает нам, что чем отвлеченнее идеи, тем труднее уловить и удержать их, если они не будут запечатлены в уме особым названием и в памяти - частым употреблением этого названия. Это объясняется тем, что отвлеченные идеи не поддаются ни ощущению, ни воображению - двум способностям нашей души, которыми мы чаще всего предпочитаем пользоваться, тем, что для созда- ния этих всеобщих или отвлеченных идей необходимо тщательно разобраться во всех качествах вещей, заметить и удержать общие для них всех и устранить те, которые свойственны каждой из них порознь, а это неосуществимо без умственной работы, тягостной для большинства людей. Она становится трудной, если мы не призываем на помощь уму ощущения и воображение, обозначая эти идеи именами; будучи определены таким образом, они становятся более доступными, более пригодными для употребления. Изучение языков и способы пользования ими показывают нам, что почти все слова, являющиеся знаками наших идей, - общие термины, откуда можно сделать вывод, что почти все человеческие идеи - общие идеи и что общими понятиями гораздо легче и гораздо удобнее мыслить. В самом деле, кто мог бы припомнить и удержать в уме собственные имена всех предметов, которые мы знаем? Где был бы конец этому множеству индивидуальных названий? Правда, наши знания основаны на индивидуальных видах существования, но они становятся полезными лишь благодаря общим понятиям вещей, соединенных для этого в известные виды и наделенных одинаковыми названиями.

Все сказанное нами о всеобщих идеях может быть распространено и на объекты наших перцепций, существование которых является только идеальным. Рассмотрим теперь, как они изображают нам эти объекты.

3°. С этой стороны в идеях различаются ясные или смутные идеи, если пользоваться по отношению к видению посредством ума терминами, аналогичными тем, которые применяются к ощущению зрения. Так, мы говорим, что идея ясна, когда она является достаточной для того, чтобы мы поняли ее объект, как только тот предстает перед нами. Идея, не дающая этих результатов, будет смутной. Мы обладаем ясной идеей красного цвета, когда без колебаний отличаем его от всякого другого цвета; но многие люди имеют лишь крайне смутные идеи о различных оттенках этого цвета и смешивают их друг с другом, принимая, например, цвет вишни за цвет розы. Тот, кто умеет, не колеблясь, отличать добродетельный поступок от поступка, не являющегося таковым, обладает ясной идеей добродетели; принимать же привычные пороки за добродетель значит иметь о ней смутную идею.

Ясность и смутность идей может иметь различные степени соответственно большему или меньшему числу имеющихся в этих идеях признаков, по которым можно отличить их от всех других. Идея одной и той же вещи может быть более ясной у одних и менее ясной у других, смутной у одних и весьма смутной у других. Она может быть также смутной в одно время и очень ясной в другое время. Таким образом, ясная идея может быть подразделена на отчетливую и неотчетливую.

Она отчетлива, когда мы можем подробно рассмотреть все, что заметим в данной идее, указать признаки, которые позволят нам узнавать замеченное, установить отличие данной идеи от всех других, до некоторой степени сходных с ней, но идею следует назвать неотчетливой, когда, будучи ясной, то есть отличной от всех других, она не позволяет вникнуть в ее детали.

Здесь дело обстоит так же, как и с чувством зрения. Всякий предмет, видимый ясно, не всегда бывает виден отчетливо. Какой предмет мы видим яснее солнца и кто может видеть солнце отчетливо иначе как при ослаблении его блеска? Примеры говорят больше, нежели определения. Идея красного цвета есть ясная идея, ибо никак нельзя смешать красный цвет с другим цветом; но если спросить кого-нибудь, как же он узнает красный цвет, то ему нечего будет ответить. Значит, это ясное представление не является для него отчетливым, и я думаю, что то же самое можно сказать и обо всех других простых перцепциях. Сколько людей, имеющих ясную идею о красоте какой-либо картины, идею, которую они создали, руководствуясь верным и твердым чутьем, без колебаний выделят ее из десятка других посредственных картин! Но спросите их, почему они находят эту картину хорошей, они не сумеют отдать отчет о своем суждении, ибо у них нет отчетливой идеи красоты. Вот в чем состоит очевидное различие между идеей ясной и идеей отчетливой: тот, что обладает только ясной идеей какой-либо вещи, не может сообщить ее другому человеку. Если вы обратитесь с вопросом к человеку, который обладает только ясной, но не отчетливой идеей, какую поэму следует считать красивой, то он скажет вам, что это "Илиада" или "Энеида" или добавит несколько синонимов: эта поэма возвышенная, прекрасная, исполненная гармонии, она восхищает, она чарует, - какие угодно слова, но идеи от него не ждите.

Только отчетливые идеи способны также и расширять наши знания и заслуживают предпочтения перед многими просто ясными идеями, соблазняющими нас своим блеском, но вводящими нас, однако, в заблуждение; это побуждает приглядеться к ним внимательнее, дабы показать, что, будучи отчетливыми, они все же могут быть усовершенствованы. Для этой цели отчетливая идея должна быть полной. Говорят, что глупец - это человек, который сочетает несовместимые идеи. Вот, быть может, отчетливая идея, но дает ли она признаки, по которым можно всегда отличить глупца от умного человека?

Кроме того, отчетливые идеи должны быть, как говорят в школах, адекватными. Это название дается идее, отчетливой даже в признаках, которые характеризуют ее. В помощь такому определению возьмем пример. Мы имеем отчетливую идею добродетели, если знаем, что это привычка согласовать свои свободные действия с естественным зако- ном. Эта идея не является ни совершенно отчетливой, ни адекватной, когда мы лишь смутно сознаем, что такое привычка согласовать свои действия с законом и что такое свободное действие. Но она становится полной и адекватной, когда мы говорим, что привычка есть легкость в действии, приобретаемая частым упражнением; что согласовать свои действия с законом - это значит избирать из многих, равно возможных, способов действия те, которые подчинены закону; что естественный закон есть воля высшего законодателя, который возвестил ее людям через разум и совесть, и что, наконец, свободные действия - это действия, зависящие от одной только деятельности нашей воли.

Таким образом, идея добродетели заключает: легкость, приобретаемую частым упражнением, выбор между многими способами действий, которые мы можем осуществить одной только деятельностью нашей воли, действий, наиболее соответствующих доводам нашего разума и совести как согласных воле божией; и эта идея добродетели является не только отчетливой, но и в высшей степени адекватной. Для того чтобы сделать ее еще более отчетливой, можно проводить этот анализ далее, и, отыскивая отчетливые идеи всего того, что заключается в идее добродетели, мы удивились бы, увидев, как много она заключает в себе вещей, о которых большинство людей, пользующихся ею, нимало не задумывается. Допустимо даже останавливаться, когда мы достигаем ясных, но неотчетливых идей, которые мы не можем более уточнить; идти далее - значит упускать из виду свою цель, которая может состоять лишь в том, что мы должны построить рассуждение для собственного осведомления или для передачи своих идей, когда тот, кому мы говорим, понимает нас; в первом случае достаточно будет добиться в известной мере достоверных принципов, чтобы мы могли одобрить их.

Отсюда можно сделать вывод, насколько является важным довольствоваться неотчетливыми идеями лишь в тех случаях, когда нельзя достичь отчетливых. Именно это и сообщает уму ту ясность, которая определяет всю его точность. Для этой цели необходимо начать как можно раньше и как можно прилежнее упражняться в исследовании самых простых, самых доступных вещей, внимательно рассматривая их со всех сторон и во всех отношениях, которые могут обнаружиться при их взаимном сравнении, обращая внимание на малейшие различия между ними и наблюдая их порядок и связь.

Переходя затем к объектам более сложным, мы будем наблюдать их с такой же точностью и приобретем, таким образом, привычку почти без труда и без усилий создавать отчетливые идеи и даже различать все частные представления, входящие в состав главной идеи. Именно таким анализом идей многих предметов и приобретается то качество ума, которое обозначается словом "глубина". И наоборот, пренебрегая этой внимательностью, мы делаем поверхностным наш ум, который удовлетворяется ясными идеями, не стремится к созданию отчетливых, много места уделяет воображению и мало - суждению, схватывает лишь чувственную сторону вещей, не желая или не будучи в силах понять их с отвлеченной, с разумной стороны, ум, который может привлечь к себе слушателей, но обычно является плохим руководителем.

Главным образом наше неумение внимательно рассматривать объекты наших идей и усваивать их и является причиной того, что мы создаем о них лишь смутные идеи, а так как мы не можем всегда сохранять перед собой объекты, о которых составили даже отчетливые идеи, то память приходит к нам на помощь, чтобы изобразить нам их снова. Но если мы не уделим такого же внимания этой способности нашей души, - то, как показывает опыт, идеи стираются так же постепенно, как они приобретались и запечатлевались в душе, и, таким образом, мы не можем больше ни представлять себе объект, когда он отсутствует, ни узнавать его, когда он присутствует, - легко схваченные, не вполне усвоенные, хотя и отчетливые, идеи скоро сделаются сперва неотчетливыми, затем только ясными, потом смутными и, наконец, настолько темными, что совершенно уничтожатся.

Пример молодого человека, который, уехав на чужбину, забыл свой родной язык, усвоенный по привычке, мог бы послужить доказательством того, если бы мы не знали бесконечного множества других примеров.

Видеть, разглядывать предмет, внимательно осматривать его со всех сторон, устанавливать в своем уме в определенном порядке идеи, вытекающие из него, стараться усваивать основные принципы и общие положения, чаще вспоминать их, не заниматься многими предметами одновременно, а также предметами, которые слишком тесно связаны между собой и могут смешаться, не переходить от одного предмета к другому, не достигнув, по возможности, отчетливой идеи первого, - все это является методом познания и изучения вещей; мы не можем предписывать здесь все правила для этого - читатель найдет их в хорошем трактате по логике.

Мы должны, однако, признать, что есть вещи, о которых при всем внимании и усердии нельзя составить себе отчетливых идей либо потому, что слишком сложным является предмет, либо потому, что части этого предмета слишком мало отличаются друг от друга, для того чтобы мы могли разобраться в них и уловить их различия; либо потому, что они ускользают от нас за их несоответствием нашим органам или за отдаленностью их от нас; либо потому, что существенная сторона идеи - то, что отличает ее от всякой другой, - скрыта множеством побочных признаков, которые заслоняют ее от нашего зрения. Всякая слишком сложная машина, например человеческое тело, составлена так, что проницательность самых искусных людей не в состоянии заметить в ней и тысячной доли того, что следует знать, дабы составить о ней совершенно отчетливую идею. Правда, микроскоп и телескоп дали нам более отчетливые идеи о предметах, которые до этих открытий стояли во втором ряду подлежащих познанию объектов, то есть были чрезвычайно смутными вследствие малой величины или удаленности их объектов, как далеки мы еще от ясных идей о них! Большинство людей имеет лишь довольно смутную идею о том, что они разумеют под словом "причина", ибо в совершающемся действии причина бывает обычно скрыта и настолько связана с различными вещами, что трудно разобраться, в чем она состоит.

Этот пример показывает нам даже на препятствие, мешающее нам создавать отчетливые идеи, а именно на несовершенство слов и их свойство вводить в заблуждение, поскольку они являются изобразительными, но произвольными знаками наших идей. Весьма часто - а опыт повседневно показывает нам это - люди имеют обыкновение пользоваться словами, не связывая их с определенными идеями или даже с какими бы то ни было идеями. Они употребляют их то в одном смысле, то в другом или связывают их с другими, которые придают им неопределенное значение, постоянно предполагая, как это принято, что слова вызывают у других людей те же самые идеи, которые мы с ними связываем. Как же создвать отчетливые идеи при таких двусмысленных знаках?

Лучший совет, который можно дать против этого злоупотребе- ния, - после того как мы постарались приобрести лишь весьма ясные, весьма определенные представления, - никогда не пользоваться или, по крайней мере, насколько возможно реже пользоваться словами, которые не дают нам сколько-нибудь ясной идеи, и стараться установить точное значение этих слов; таким образом, мы будем следовать, насколько возможно, обычному употреблению их и не будем брать одно и то же слово в двух различных значениях. Если бы это общее правило, продиктованное здравым смыслом, всегда имелось в виду и с некоторым старанием соблюдалось, то слова, будучи весьма далекими от того, чтобы препятствовать отысканию истины, оказали бы содействие, огромную помощь ее отысканию посредством отчетливых идей, знаками которых они должны быть. Здесь мы отсылаем читателя к статье об определениях и прочих предметах философской части грамматики.

Как бы ни была длинна эта статья, многое еще следовало бы ска- зать о наших идеях, рассматриваемых в связи со способностями нашей души в качестве источников наших суждений и принципов наших знаний. Но обо всем этом уже говорилось и писалось в таком множестве прекрасных сочинений об искусстве мыслить и излагать наши мысли, что было бы излишним задерживаться на этом дольше. Всякий, кто захочет самостоятельно поразмыслить о том, что в нем происходит, когда он трудится над разысканием какой-либо истины, лучше поймет природу идей и их объектов, а также и приносимую ими пользу.