ХРИСТИАНУ КАППУ
Уважаемый друг! Да, уже пора, давно пора снова написать Вам. Но всегда ведь так: для чего всегда имеешь время, для того имеешь в большинстве случаев меньше всего времени.
Как все же хорошо, что мы повсюду и все время pauvres diables [бедняки]! Только не порицайте границу! Это хитрость божества, при помощи которой оно прокладывает путь к нашему уму и сердцу, чтlt;*)ы выжать из нас лучшие соки, дабы они потекли, принося пользу и благо другим существам. Лучшие? Нет! Соки, которые уже вот-вот испортятся и угрожают стать ядом, если им не будет как можно скорее открыт сток. Не ворчите, ссылаясь на краткость времени! Чем короче время, тем больше у нас времени, тем больше и богаче его урожай. Скажите мне, думали бы мы о самом боге, если бы об этом не напоминала краткость нашей жизни? Не является ли поэтому паша жизнь тем более длинной, чем более она коротка? Не имеем ли мы тем меньше времени для какого-либо дела, работы, чем больше у нас времени для нее? Не дает ли нам недостаток времени изобилие силы, такт, presence d'esprit [присутствие духа], опыт, хитрость? Не достигнет ли быстрее желаемой цели тот любовник, в распоряжении которого только минуты, чем тот, который, имея в изобилии время, теряет предприимчивость.Итак, перед Вами налицо даже метафизическая дедукция и оправдание моего долгого молчания,
краткий смысл которого, следующий: именно из-за того, что я Вам давно мог бы написать, я не смог Вам написать до сих пор. Правда, [мне] нет морального оправдания, так как моралисты скажут: именно потому, что я давно мог бы Вам написать, я должен был бы написать Вам давно. Но Вы знаете, что я (по крайней мере частично) спинозист; моя мораль — метафизика. К тому же я все-таки надеюсь, что по крайней мере Вы получите удовлетворение. Вы ведь видите, что я прям и искренен, когда прошу извинить меня не ввиду отсутствия времени, а ввиду как раз противоположного.
Но скажите мне сами, существует ли более плохое извинение, чем извинение со ссылкой на отсутствие времени? Пока человек существует, я полагаю, у него на все есть время. Чем может он больше и свободнее располагать, чем временем? То, что люди называют недостатком времени, является недостатком желания, настроения, умения и находчивости, необходимых, чтобы вырваться из привычного круга их мыслей и восприятий и обратиться к другому предмету.Вопреки многим отдельным красотам я не могу, впрочем, питать живой интерес к такому делу, как календарь (он должен был бы иметь совершенно определенную цедь и строго соблюдать ее при всем разнообразии предметов и тех, кто нх трактует, а также известное единство, которое ведь только одно во всех вещах удовлетворяет человека, производит гармоническое, а поэтому благоприятное впечатление и объединяет разнообразное). Вы сумеете воспринять это свободное суждение как свидетельство мужской, разумной дружбы. Я ожидаю от Вас того же самого при каждой предоставляющейся возможности. Порицание, выполняемое с открытыми глазами, мне бесконечно дороже, чем слепая похвала.
О Вашем «Вулканизме» я хотел дать в «Берлинских ежегодниках» 1 объявление и уже написал письмо, в котором сделал это, но затем обнаружил в письме Геннинга 2 ко мне, в котором мне предлагают сотрудничество, следующее: можно предлагать только те работы, по поводу которых желаешь высказать свое суждение. Но как мог бы я решиться на это? Мое суждение было бы плохой рекомендацией как для меня, так и для Вашей работы.
В «Берлинские ежегодники» я уже отослал две рецензии: о деле Гегеля, Бахманна п Розенкранца н о другой бездарной книге — Кун. Якоби и философия его времени3. Впоследствии я подам заявку на «Гегелевскую историю философии», которую мне поручили оценить берлинцы 4, и, если только Ганс 5 уже основательно не справится с делом, примусь за субъекта, который в настоящее время бесчинствует здесь, конечно, под большие аплодисменты, чтобы до края наполнить своим дерьмом благочестивую навозную лужу здешнего университета, эмиссара из страны мистических мечтаний новой шеллинговской философии, за некоего Шталя, и буду трактовать о нем по его заслугам.
В настоящее же время я занимаюсь только как эмпирик продолжением моей истории и в то же время как философ — переработкой того, что относится к разуму и стремлению к познанию, причем уделяю этому много сил, и еще совсем не знаю, что из этого получится. Кроме того, используя представившуюся мне возможность, я еще раз предпринял — весьма необычным путем — попытку получить должность, но это моя последняя попытка, даже если она останется без успеха. Все не так уж плохо, и дело обстояло во все времена, за небольшим различием, так же, как и в наше время. К чему поэтому жаловаться пли браниться? Единственно разумная месть — не давать лишить себя свободы, сохранить внутренне укоренившиеся идеи как священное сокровище, чистыми и незапятнанными и развивать их в совершенных формах.Чтобы не забыть: Вы можете оказать любезность моему близкому другу, который также высоко ценит Вас и которого Вы сами хорошо знаете, а именно д-ру К. Байеру. Оп хочет подать заявление в местную гимназию в Байрете. Ваш брат там окружной попечитель. Конечно, Вы с ним переписываетесь. Не были бы Вы так добры рекомендовать ему Байера? Он хорошо знает свою филологию и обладает ясным, фнлософ- ским умом — замечания, которые, впрочем, излишни, так как Вы сами знаете его достаточно, чтобы убедиться в этом его качестве. Оказав эту услугу, Вы проявите также дружеское отношение ко мне, но periculum in mora.
14 января 1835
Знаете ли Вы, как отзываются берлинцы о моей работе «Абеляр и Элоиза» 6?
Генеральный секретарь общества говорит, что, хотя это произведеньице и содержит много хорошего, его, к сожалению, нельзя считать выдающимся. Эрдманн7, который рецензирует мою историю и даже издал также толстого «Картезия», сказал, что было бы лучше, если бы я этого вообще не писал; этим я себе якобы только навредил. Впрочем, мне все-таки в десять раз дороже рабы великого духа, чем люди, которые на свой риск и страх являются ослами и из этого даже извлекают пользу для себя. Первые признают по крайней мере мышление, хотя и только в определенной форме.
Вы спрашиваете меня в одном из Ваших последних писем, что же сталось с работой Даумера о Гаузере 8. Она касалась только личного поведения лорда во время визита, который он нанес Даумеру. Но из страха перед ядом и кинжалом мать, сестра и жена не выпускали его из своих рук. Что же может сделать один мужчина против такого тройственного союза? Ведь сдерживающее и ограничивающее влияние женщины на мужчину известно повсюду. A propos [кстати], Вы уже видели его последнюю работу «Полемические страницы относительно христианства, веры в Библию и теологии»? Негативная часть здесь так же, как и в его остальных произведениях, чаще всего великолепна. Но попы конфисковали также и это произведение, что не удивительно. Ведь уже в моих Ксениях 1830 г., когда варварство и убожество еще не вели столь нагло наступление, как теперь, говорится:
«Скоро полиция, правої будет фундаментом теологии» 9...