<<
>>

Г. X. ХАРЛЕССУ XII. 1828  

Благородный господин! Высокоуважаемый господин профессор! Вы были так добры, что согласились на мою просьбу оппонировать мне при защите диссертации. Поэтому я беру на себя смелость послать Вам свою диссертацию, так как я уже представил ее философскому факультету на цензуру, и, таким образом, защита должна состояться в ближайшее время.
Я, конечно, сознаю несовершенство, многочисленные ошибки и отдельные недостатки моей диссертации, которые имеют свое основание отчасти в общей ограниченности каждого индивидуума, отчасти в ограниченности всякой диссертации, в частности; и я могу поэтому извинить себе смелость, проявленную мной, когда я избрал Вас, человека, получившего прнзпание в качестве знатока философии и всей истории человечества, обладающего во всех отношениях большими познаниями, своим оппонентом, только будучи убежденным в истинности главного содержания диссертации и сознавая, что она явилась продуктом жизни в философии и в целом но крайпей мере дышит духом глубокой спекуляции. Несмотря на это убеждение и это сознание, я передаю Вам свою работу все же с некоторым чувством робости, признавая справедливым требование, что должно существовать только совершенное, что только вечное может стать достоянием времени, что только то может выйти па свет из тайной и скрытой мастерской одинокого индивидуума, что может переносить свет, до- стойно его п далеко от бесстыдства пекоторых новаторов, которые не стесняются полагать, будто и другим, миру важно знать, что они существуют; также и в мире духов действует то же право, что и в естественном мире, где самое отвратительное наряду с самым прекрасным имеет одинаковое притязание на самостоятельное бытие. Впрочем, несмотря на многие несовершенства и даже, может быть, ошибки, которые имеются в моей работе, я, как выше сказано, все же убежден в истинности главного содержания, и притом настолько, что если я вообще достиг чего-либо положительного, то полагаю, что это было только следующее: я уничтожил видимость, обман чувственного со- зпапия и открыл ошибку, которая могла возникнуть лишь в то время, когда отдельный индивидуум считался для самого себя абсолютным, бескопечпым, и ему приписывалось поэтому всеобщее как атрибут, мышление как сила, как искусность и сноровка.
Ибо, если коснуться этого только мимоходом, у древних, где ценилась пе непосредственная личность, не действительная, а только виденная, мыслимая, опосредованная искусством индивидуальность, пе ценилась и, так сказать, вовсе пе существовала индивидуальная душа; душа считалась абсолютным, всеобщим, самим богом (Ani,mus Deus est), подобно тому как индийцы считали Брахмана чистым мышлением, созерцапием, мудростью, душой. Но здесь я останавливаюсь, опасаясь, что проявлю пескромность, желая обнаружить свои незначительные знання перед таким глубоким знатоком древности. Я считаю поэтому только опровержением видимости чувств ту мысль, что в мышлении я не являюсь больше Я, что отпошение, пребывая в котором Я противостою другому и вообще являюсь Я, устрашімо; одпако я доволеп, если достиг лишь этого; ведь правильное разъяспепие заблуждения — примерно так и притом вполне правильно говорит Новалнс 1 — является самой истиной. Многое я разъясппл плохо, другое недостаточно, многое из-за ограниченности места выпустил совсем, например заблуждение мнения и воображения, которое как раз доказывает, что мышление является отдельным, отделенным от меня, кото- рый отделен от другого, и поэтому всеобщим. Если бы мышление само было субъективно, то индивидуум не ошибался бы, не существовало бы заблуждения. Поэтому также в бытии, в чувстве, где индивидуум не отделяется от себя, нет заблуждения; но в той же мере, как в бытии, в чувстве, нет его и в самом мышлении (или в его действительности, в философии); оно есть только на границе между индивидуумом и мышлением. Поэтому я, чтобы пе прерывать цепи столь сжатого изложения, только поверхностно коспулся естественной смерти как чувственного явления, как чувственного завершения и воспроизведепия той внутренней смерти, которую дух посредством мышления приносит духовным образом индивидууму, коснулся естественной смерти как копирования духовной; также только поверхностно коснулся я и поколения и философии субъективности, которую я, согласно моему плану, должен был рассмотреть вместо ступепей эмпирического, являющегося, опирающегося на мнение (mai- nende) мышления, и т.
д. Благодаря тому что я рассмотрел, правда кратко, ступень философии, на которой Я, индивидуум, был вообще, собственно говоря, единственным содержанием мышления (а индивидуум, будучи отделен от мышления, является источником заблуждения в мнении и субъективном мышлении вообще), и с этой ступени сделал переход к мышлению, которое имеет бесконечный предмет и содержание и в котором вследствие этого устраняется также по его содержанию индивидуум, я воздал должное той необходимости, па которую Вы, благородный господин, будучи так добры, сами обратили мое внимание, а именно необходимости различать мышление в себе самом, в то время как то, что появляется вне философии, как-то: мнение, представление п.т. д., если оно и выступает по свопм всеобщим принципам внутри философии, должно представать как философия субъективности. Конечно, было бы лучше, если бы я смог сделать свое рассмотрение более подробным, в особенности что касается мнения, представления и т. д. Особенно недостаточным Вы найдете то, что было сказано об отношении сознания к мышлению вообще.

Я позволю себе еще поэтому вкратце остановиться на этом отношении, как я его себе примерно представляю. Сознание не принадлежит индивидууму. Индивидуум не имеет сознания, наоборот, оп существует только в сознании, как растение наслаждается светом, дышит воздухом, но само по себе не имеет ни того, ни другого. Вступление человека как отдельной, всесторонне обусловленной сущности в сознание является поэтому также многообразно обусловленным; человек выходит во сие, в опьянении за пределы сознания; если бы индивидуум имел сознание, то он не был бы подвержен смене сна п бодрствования; пли если бы индивидуум мог, как в это, кажется, многие почти верят, как бы поглощать, вбирать в себя и проглатывать сознание, то, когда один индивидуум пьян, должны были бы быть пьяны все другие, и т. д. Сознание поэтому, как и мышление вообще (а сознание ведь также есть мышление), отделено от индивидуума, всеобще во всех людях, тождественно себе, неотделимо от себя.

Индивидуум; особый, разнообразно расцвеченный п отличный от других индивидуумов, может знать пли видеть самого себя только благодаря тому, что не окрашено никаким различием, пе затуманено никакой особенностью; только в совершенно светлом, чистом, т. е. имепно в общем, он может видеть и познать себя — себя, темное и нечистое. Если бы сознание, благодаря которому я знаю и вижу себя самого, было таким же отделенным от других, каковым я являюсь как особый индивидуум, то самому созпанию требовался бы свет, созпапне как свет природы; если бы оно само было так различно, как вещи, которые опо освещет, то ему пужен был бы самому свет, чтобы быть светлым. Сознание является поэтому в конечном счете таким же единым, как само мышлепие вообще. II все же я называю созпание прерыванием (Unterbrechimg) абсолютного единства людей, каким я назвал мышление, как таковое. Сознание может быть понято только исходя из абсолютного единства; по оно одновременно есть освещение различия и различающихся; оно есть, так сказать, открытое и разомкнутое единство, освещающее индивидуум и дающее ему одновременно его собственное бытие именно из-за его равенства; оно одновременно как бы пространство не просто из-за отношения, в силу которого как различные тела в пространстве, так и индивидуумы существуют в сознании (ибо индивидуум ведь действительно не существует вне и без сознания, в таком случае нужно было бы признать сон, опьянение и т. д. существованием), но также и из-за того, что как пространство именно в своем повсеместном равенстве (нбо как же отличить одну часть пространства от другой, если каждая [из них] вне другой; итак, именно поэтому никакая вне другой, а, наоборот, ей абсолютно равнозначна?) есть общее условие различия, так и сознание именно в своем единстве и тождественности и благодаря им есть то, что предоставляет, обусловливает и одновременно включает в себя все бытие разрозненных индивидуумов. Отсюда двусмысленность и заблуждение, состоящие в том, что люди пмепно из-за сознания, в котором они едины с другими, полагают больше всего, что они отличаются от других.
В собственном мышлении теряется эта видимость, так как там я возвращаюсь к единству как единству, к единству, включающему в себя и заключающему в себе уже не индивидуумы, а самого себя, к единству, освещающему не что иное, как самого себя, ибо в мышлении я совсем исчез из себя" самого, в то время как в сознании я одновременно существую, хотя и выведеп вне себя самого (так как иначе я не сознавал бы, а был бы животным, камнем, деревом), и возведен в единство. Я напомню еще здесь только об отношепип, которым иные натурфилософы и математики древних времен связывали свет и пространство с богом; это отношения также вполне применимо здесь. В надежде, что Вы благосклонно примете это мое (из-за недостатка времени) поспешное письмо и отнесетесь к некоторым ошибкам частнчпо в мыслях, а частично в языке моей диссертации с присущей Вам гуманностью, остаюсь с глубоким уважением к Вам, полностью преданный Вам, благородный господин,

Людвиг Фейербах, д-р фил.

<< | >>
Источник: Людвиг ФЕЙЕРБАХ. ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ. СОБРАНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ В ТРЕХ ТОМАХ ТОМ 3. АКАДЕМИЯ Н AVK СССР ИНСТИТУТ философии. ИЗДАТЕЛЬСТВО СОЦИАЛЬНО - ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕPAТУРЫ «Мысль » МОСКВА —1974. 1974

Еще по теме Г. X. ХАРЛЕССУ XII. 1828  :