ГЛУБОКОЧТИМОМУ ОТЦУ ДИНЕ, ПРОВИНЦИАЛЬНОМУ НАСТОЯТЕЛЮ ФРАНЦИИ, РЕНЕ ДЕКАРТ ШЛЕТ СВОЙ ПРИВЕТ  

Однако, когда я его прочел, я остолбенел от изумления и совершенно изменил свое мнение о нем.

Ведь конечно же, если бы оно исходило от автора, образ мыслей кото&рого согласовался бы с принятым во всем вашем обще&стве, в нем проявилось бы еще больше (или, по крайней мере, не меньше) благожелательности, мягкости и скром&ности, чем у частных лиц, писавших на ту же тему; но напротив, если сравнить это рассуждение с возраже&ниями, представленными мне другими лицами, все без исключения могут подумать, что указанные возражения сделаны мне духовными лицами, это же рассуждение, написанное с необычной резкостью, нельзя приписать ни частному лицу, ни тем более тому, кого данные им особые обеты еще более, чем других людей, зовут к добродетели. В первом случае проявилась бы любовь к Богу и жажда содействовать его славе; но здесь, наоборот, с ложной авто&ритетностью и с помощью всевозможных вымыслов стара&тельно, вопреки разуму и истине, опровергаются прин&ципы, на основе которых я утвердил бытие Бога и отличие человеческой души от тела. Должны были бы также проявиться ученость, рассудительность и талант; но если не считать ученостью знание латыни, когда-то бывшей в ходу у римской черни, я не нашел никакой другой учености, равно как и никакой рассудительности, кроме нечестной и лживой, а также и ни грана остроумия — разве лишь такое, какое больше подобает каменотесу, чем священнику вашего ордена. Я уже не говорю здесь о скромности и прочих добродетелях, столь присущих вашему ордену: в этом рассуждении их нет и следа; они не вдохнули в него ни капельки своего аромата. Наконец, оно должно бы, по крайней мере, явить уважение к истине, честность и чистосердечие; но напротив, как это ясно из моих Примечаний, трудно придумать брань, более далекую от всякой видимости истины, чем все те колкости, кои достаются здесь на мою долю. И подобно тому как сильное несоответствие функций одной части тела общим его зако&нам показывает, что эта часть страдает какой-то своей, особой болезнью, так и из рассуждения преподобного отца Бурдена становится ясно, что он не обладает тем здоровьем, кое отличает всю вашу корпорацию в целом. Мы не меньше ценим голову или всего человека из-за того, что, быть может, дурные соки против его воли и без его вины проникают в его ногу или палец; напротив, мы уважаем его твердость и мужество, когда он не отвер&гает болезненного лечения: никто никогда не презирал Гая Мария 3 за варикозные расширения в голенях, наобо- рот, он заслужил большую хвалу за то, что мужественно вытерпел ампутацию одной ноги, чем за семь своих кон&сулатов и бесчисленные победы над врагами. Точно так же, поскольку мне известно, с каким поистине отцовским благочестием ты заботишься о своих подопечных, чем это рассуждение кажется мне негоднее, тем больше я чту твою честность и мудрость, с коей ты решился его мне послать: за это я еще больше уважаю и чту весь орден. Но поскольку преподобный отец Бурден сам предоставил свое рассуждение для вручения его мне, дабы не показа&лось, что я напрасно полагаю, будто он сделал это вопреки своей воле, я расскажу о том, что заставляет меня так думать, а также обо всем том, что произошло между мною и им до сих пор.

Еще раньше, в 1640 году, он написал против меня другие трактаты, по оптике, и я слыхал, что он читал эти трактаты своим ученикам и даже давал их им для перепис&ки — возможно, не всем (мне это неизвестно), но, по крайней мере, некоторым (надо думать, самым любимым и верным: ибо, когда я добивался от одного из них, в чьих руках видели эту рукопись, чтобы он мне дал экземпляр, он оказался неумолим). Затем он опубликовал тезисы этих трактатов, коими в течение трех дней разма&хивал в вашей Парижской коллегии с превеликой помпой и при необычно многолюдной аудитории. В числе других предметов он особое место уделил разглагольствованиям по поводу моих мнений и одержал надо мной множество побед (что было нетрудным делом ввиду моего отсут&ствия). Я даже видел с трудом вымученную преподоб&ным отцом «Критику», или предварительное упражнение, оглашенное в начале этих диспутов: там речь идет исклю&чительно об опровержении моих мнений, а между тем там не порицается ни одного когда-либо написанного мной слова — даже такого, о каком я бы лишь помыс&лил,— которое не было бы употреблено столь явно неле&пым образом, что оно, как и все прочее, что он приписы&вает мне в своем рассуждении, не могло бы прийти в го&лову ни одному здравомыслящему человеку; так я и объяснил это в Примечаниях, написанных мной к этому сочинению и посланных мною частным образом автору, о принадлежности коего к вашему обществу я в ту пору еще не знал.

В своих «Тезисах» он не только утверждал, что ка&кие-то мои суждения ложны — это дозволено каждому, особенно если он может доказательно подкрепить свою критику,— но и изменил (якобы с целью общепринятой точности) значение ряда слов: например, угол, который до сих пор у оптиков именовался преломленным, он на&рек углом преломления — с той же тонкой «изобретатель&ностью», с какой он в своем рассуждении утверждает, что под телом он понимает то, что мыслит, а под душой — то, что обладает протяженностью; с помощью такого рода искусства он выдал за свои — сильно изменив мой способ выражения — некоторые мои находки и обвинил меня в том, что я будто бы имею об этих вещах совсем иное, абсолютно превратное представление.

Как только мне дали об этом знать, я тотчас же написал письмо преподобному отцу 4, ректору его кол&легии, в котором просил, чтобы, поскольку мои суждения были удостоены в коллегии публичного опровержения, он не почел также за труд принять меня, которому он послал эти опровержения, в число своих учеников.

К этому я присовокупил многое, с помощью чего, как мне казалось, я должен был этого добиться, и, между прочим, следую&щие слова: «Я, безусловно, предпочитаю учиться у членов вашей коллегии, чем у каких-то иных учителей, поскольку я преклоняюсь перед вами и в высшей степени уважаю вас как моих бывших наставников и единственных руко&водителей всей моей юности; и так как в моем «Рассуж&дении о методе» (с. 75) я ясно просил всех не почесть за труд указать мне на ошибки, кои они могли бы найти в моих сочинениях, и показал, что я готов к ис&правлению этих ошибок, я никак не думал, что найдется человек, тем более духовного звания, который предпочтет осудить мои ошибки перед лицом других людей в мое отсутствие, вместо того чтобы указать на эти ошибки мне самому: ведь мне не подобает сомневаться в благожела&тельности такого лица по отношению к своему ближ&нему» 5.

На это мое письмо сначала ответил не сам отец ректор, но преподобный отец Бурден, написавший мне, что в течение восьми дней вышлет мне свои «трактаты», т. е. доводы, с помощью которых он опровергал мои мнения. Несколько позже некоторые другие отцы ордена обещали мне от его имени сделать то же самое в течение шести месяцев; быть может, это объяснялось тем, что они не одобряли его «трактатов» (ведь они недвусмысленно признались, что не были осведомлены о том, что он против меня затеял) и им требовался указанный срок для исправ&ления текста. Наконец, преподобный отец Бурден прислал мне письмо, не только собственноручно им писанное, но и скрепленное печатью всей корпорации, так что стало ясно, что оно написано по приказу высшего начальства. Там значилось, что 1) он получил предписание досточтимого отца ректора (поскольку письмо, написанное мной ректору, относилось главным образом к нему) самому на него ответить и раскрыть в нем смысл своей затеи; 2) он не затевал и не намерен затевать никакого личного спора с моими суждениями; 3) то, что он ничего не представил в ответ на мою просьбу в «Рассуждении о методе», с.

75, следует приписать его неосведомленности, ибо он не читал это мое сочинение; 4) что касается моих Примечаний к его Предисловию, то ему нечего добавить, ибо он уже написал бы мне и сделал бы свои указания, если бы его не переубедили друзья. Иначе говоря; ему вообще нечего было добавить, ибо он раньше ничего не указывал, кроме разве того, что он намерен послать мне направленные против меня соображения; таким образом, этими словами он только заявил, что и не собирался никогда посылать их мне, поскольку ему от&советовали это делать друзья.

Хотя из всего этого было ясно, что он одержим жаждой злословия в мой адрес, причем это его личная затея, коей не сочувствовали прочие члены ордена, и он действо&вал не в вашем духе, менее всего желая, чтобы я видел его направленные против меня писания, и хотя мне каза&лось весьма недостойным со стороны духовного лица, между которым и мною никогда не существовало никакой вражды и даже простого знакомства, столь откровенно и нагло на меня нападать, оправдывая это лишь тем, что он не читал моего «Рассуждения о методе» (а на&сколько это соответствует истине, совершенно ясно из его неоднократной критики моего анализа, порицаемого им в «Тезисах» и в предварительном упражнении, хотя нигде, кроме как в моем «Рассуждении о методе», я об этом ничего не писал и даже не употреблял названия «анализ», он же лживо уверяет, будто сочинения не чи&тал), поскольку он в будущем обещал успокоиться, я решил пренебречь минувшим.

Я совсем не дивился тому, что досточтимый отец ректор не счел нужным наложить на него для первого раза более суровое наказание, чем приказ самому поведать мне о смысле своей затеи: ведь отцу Бурдену пришлось откровенно признаться, что он не способен отстоять лицом к лицу со мной ни одно из соображений, выдвинутых против меня с таким надменным зазнайством в его «Тези&сах», «Исследованиях» и «Трактатах», и что ему нечего ответить на замечания, написанные мной к его «Критике». Но разумеется, я удивлен тем, насколько сильно этот достопочтенный отец воспылал желанием меня оскорбить, если, несмотря на то что первая его «Критика» имела столь малый успех, в результате чего он обещал в буду&щем не предпринимать никакого личного спора против моих суждений, он, хотя больше ничего между мною и им или кем-то другим из ваших не произошло, тем не менее позже написал свое рассуждение.

Ведь если в нем не содержится личного спора против моих мнений, то я, видно, не понимаю, что значит спорить с чьими-то мне&ниями. Правда, он может привести в свое оправдание, что спорит он не с действительными моими мнениями, но с какими-то иными, совершенно безумными, клеветни&чески им мне приписанными; или еще лучшим извине&нием для него будет такое: он, мол, не чаял, что это рассуждение когда-либо попадет ко мне в руки. Ведь из стиля, коим оно написано, совершенно ясно, что сочиня&лось оно не с тем намерением, чтобы оказаться причис&ленным к Возражениям, сделанным против моих «Раз&мышлений; ясно это и из других его трактатов, кои он не пожелал мне показать (да и может ли в них содержаться что-либо еще более скверное?); очевидно это и из той удивительной вольности, с какой он приписы&вает мне суждения, предельно отличные от моих собст&венных: ведь он не распоясался бы так, если бы думал, что я в будущем публично поставлю ему это на вид. А посему я испытываю и приношу — разумеется, не ему, но тебе и вашему ордену — великую благодарность за то, что получил это рассуждение в руки.

Я желал бы, чтобы любой случай принести благодар&ность, какой представляется мне и ныне, был скорее свя&зан с пренебрежением к нанесенным мне оскорблениям, чем с какой бы то ни было жаждой мести: ведь мне не хотелось бы казаться защитником своего личного дела. В самом деле, я ничего бы не затевал, если бы не считал весьма полезным для славы как ордена, так и твоей лично и для установления истины произвести расследование. Но поскольку преподобный отец изучал математику в вашей Парижской коллегии, которую можно назвать самой влиятельной в мире, а математика относится, как это считают, к специальной области моих интересов, то, с одной стороны, во всей вашей корпорации не найдется никого, кто был бы авторитетнее в деле опровержения моих мнений, а с другой — ничьи ошибки, допущенные в этой области, нельзя будет с большим правом приписать вам всем, если я о них умолчу. Многие почему-то убеж&дены, что во всей вашей корпорации он единственный призван выносить суждение о моих взглядах, а посему ему одному следует здесь верить не меньше, чем всем вам, вместе взятым, да и судить о вас надо так же, как и о нем.

Помимо этого он последовал совету, весьма действен&ному в том смысле, что он может задержать познание истины, однако недостаточному для того, чтобы этому познанию воспрепятствовать; когда дело наконец раскры&лось, это не принесло вам никакой чести. Несомненно, он и не собирался доказательно опровергать мои взгляды, но выдал за мои какие-то другие суждения, совершенно беспомощные и нелепые, однако изложенные примерно моими словами; их-то он и высмеял как недостойные опровержения. С помощью такого приема он легко отвра&тил всех, кто меня не знал и не читал мои сочинения, от чтения этих последних, а также и тех, кто был знаком с ними, но пока не достаточно хорошо их понял,— иначе говоря, он оттолкнул почти всех, кто видел мои сочинения, от их дальнейшего изучения: ведь никто не мог заподоз&рить священнослужителя, особенно принадлежащего к ва&шему ордену, в том, что он со столь самоуверенной наг&лостью выдаст некие мнения за мои и высмеет то, что мне не принадлежит.

Этому весьма содействовало то обстоятельство, что он не читал свое рассуждение всем в открытую, но лишь частным образом своим друзьям,— так он облегчил себе задачу, чтобы оно не попалось на глаза тем, кто мог бы распознать содержащиеся в нем вымыслы; прочие же отно&сились к его рассуждению с еще большим доверием потому, что считали, будто он не хочет его публиковать из нежелания нанести ущерб моей славе, поскольку, пола&гали они, он мне друг. Между тем не было и опасности, что ее прочтет недостаточно много людей: ведь, если бы он сумел убедить в том, на что он надеялся, одних лишь своих сотоварищей из вашей Парижской коллегии, это мнение быстро донеслось бы до рассеянных по всему свету людей вашего ордена, а от них оно перешло бы почти ко всем тем, кто полагается на авторитет вашего ордена. И я вовсе не удивился бы, если бы это случилось, ибо, поскольку ваши люди постоянно поглощены каждый свои- ми занятиями, немыслимо, чтобы каждый из них изучал все новые книги, ежедневно в большом количестве вы&ходящие в свет, и я полагаю, что они ожидают суждения того, кто первым среди членов ордена примется за про&чтение той или иной книги, и уже в зависимости от его мнения прочие либо читают ее, либо воздерживаются от чтения. Мне кажется, что я уже имел такой опыт с изданным мною трактатом «Метеоры» 6: поскольку он содержит раздел философии, который, если я полностью не заблуждаюсь, там трактуется точнее и достовернее, чем в каких бы то ни было сочинениях других авторов, я не вижу никакой причины, почему философы, ежегодно преподающие небесные явления во рсех ваших коллегиях, пренебрегают этой моей книгой, но, возможно, положив&шись на лживые суждения обо мне преподобного отца Бурдена, они ее и не читали.

Однако, пока он нападал на мои трактаты, связанные с физикой и математикой, я не обращал на это внимания. Но коль скоро он затеял в своем рассуждении ниспровер&жение тех метафизических основоположений, с помощью которых я доказал бытие Бога и реальное отличие чело&веческой души от тела, причем осуществил он свой замысел не путем доказательств, а при помощи клеветы, я придаю познанию этих истин такое значение, что, полагаю, ни одному честному человеку не может быть неугодным, если я в меру своих сил постараюсь защитить то, что я написал на эту тему. Выполнить мне это не трудно: поскольку он делает мне упрек только в чрезмерном сомнении, мне нет нужды — чтобы показать, насколько неправомерно он приписывает мне такое сомнение,— при&водить все места из моих «Размышлений», где я тщательно и, если не ошибаюсь, более точно, чем кто-либо другой, чьими сочинениями я располагал, опроверг и снял такое сомнение; достаточно будет напомнить недвусмысленные слова в начале моего Ответа на Третьи возражения: а именно, там сказано, что я не привел ни одного основа&ния для сомнения, с тем чтобы его утвердить, но, на&против, я привожу эти основания для того, чтобы их опровергнуть,— точно так, как «авторы медицинских книг описывают болезни, метод излечения которых они хотят преподать». Да и кто окажется столь бесстыдным и дерз&ким клеветником, чтобы обвинить Гиппократа или Галена, излагающих причины возникновения болезней, в том, что они не учат ничему иному, кроме метода заболевания?

Разумеется, те, кому известно, что у отца Бурдена хватило подобной наглости, не легко поверят, что в таком деле он пользовался лишь частным советом, если я сам этого не засвидетельствую и не обнародую, каким образом случилось, что и первые его сочинения, направленные против меня, не получили одобрения ваших людей, и последнее его рассуждение было прислано мне по твоему приказу. А поскольку мне всего удобнее сделать это в на&стоящем письме, я считаю правильным позаботиться о том, чтобы издать его вместе со своими Примечаниями к этому рассуждению.

Но для того чтобы извлечь из этого рассуждения пользу, я скажу здесь несколько слов о своем наброске «Философия» 7, который я решил — если этому ничто не помешает — через год или два выпустить в свет. Когда в 1637 году я опубликовал отдельные ее пробные отрыв&ки 8, я принял всевозможные предосторожности, дабы предотвратить недоброжелательство, кое мне, как я заме&тил, пусть и незаслуженно, угрожало; именно по этой причине я не пожелал предпослать этим отрывкам свое имя, но вовсе не потому (как это, быть может, подумалось некоторым), что я не доверял приведенным в них доказа&тельствам или стыдился их содержания; по той же самой причине я недвусмысленно заявил в «Рассуждении о ме&тоде», на с. 66, что не намерен, пока я жив, обнародовать свою «Философию». Я и по сю пору оставался бы при этом решении, если бы, как я на это надеялся и как того требовал разум, оно избавило меня от злобы. Но все обернулось иначе. Такова судьба моих набросков: хотя они могли быть поняты лишь немногими, однако от неко&торых лиц, в высшей степени одаренных и образованных, удостоивших более тщательно их изучить, стало известно, что они содержат многие истины, до сих пор не обнаро&дованные, и молва эта дошла до многих, внезапно уверив&шихся в том, что я способен разъяснить в философии нечто достоверное и бесспорное. Вследствие этого очень многие, не только свободно философствующие вне школьных стен, но и большинство школьных преподава&телей, особенно молодых, более блистающих талантом, чем незаслуженной славой учености, — одним словом, все, кто любит истину,— выразили пожелание, чтобы я издал полную «Философию». Но другая часть, а именно те, которые предпочитают казаться учеными, а не быть ими на самом деле и полагают, что приобретут известность среди эрудитов тем, что научатся компетентно участво- вать в схоластических словопрениях, испугавшись, что будет найдена истина и отпадет нужда в таких спорах, а вместе с тем и вся их ученость будет сведена на нет и забыта, и полагая, что издание моей «Философии» будет способствовать раскрытию истины, хоть и не осмели&лись открыто показать, что они против ее издания, однако воспылали ко мне лютой ненавистью. Правда, мне было очень легко отличить этих последних от всех остальных. Те, кто желал выхода в свет моей «Философии», прекрасно помнили, что я принял решение не публиковать ее при жизни, и некоторые из них жаловались, что я предпочи&таю передать ее внукам, а не своим современникам, хотя все талантливые люди, понимая мои побудительные причины и зная, что мне не свойственно отсутствие воли к служению обществу, не лишали меня своей любви. Те же, кто опасался моей «Философии», совсем запамято&вали мое решение или, по крайней мере, не верили ему, полагая, напротив, что я обещал ее публикацию; поэтому среди них я получил прозвище известного хвастуна: меня сравнивали с некоторыми авторами, в течение многих лет лживо грозившими выпустить в свет якобы написанные ими книги; поэтому-то и преподобный отец Бурден гово&рит, что от меня так долго этого ждали, что можно было, наконец, прийти в отчаяние. Конечно, очень смешно, если он думает, что может быть долгим ожидание от еще не старого человека того, что не было осуществлено другими в течение многих веков; и если он желал выразить мне порицание, то безрассудно с его стороны признавать за мной способность удовлетворить в течение нескольких «долгих» лет такому ожиданию, какому он сам не удов&летворил бы, даже если бы я ждал этого от него столе&тиями (конечно, в случае если бы жизнь нас обоих могла быть настолько продлена). Но люди такого рода, стара&тельно внушив себе, что я решил издать свою «Филосо&фию», коей они так опасались, как только она будет готова к выпуску в свет, стали преследовать не только мнения, изложенные в уже изданных мной сочинениях, но и особенно эту «Философию», им еще незнакомую, с помощью всяческого злоречья — отчасти тайно, а отчасти и открыто, публично, явно ставя перед собой цель либо отпугнуть меня от ее издания, либо — если она будет издана — внезапным рывком ее опрокинуть и как бы заду&шить в зародыше. Сначала я смеялся над их потугами и считал, что они придавали мне тем больше значения, чем более рьяно, как я замечал, они на меня нападали. Но, по- няв, что их число растет с каждым днем и что, как это часто бывает, они гораздо прилежнее в изыскании случаев повредить мне, чем некоторые мои благожелатели в попыт&ках меня защитить, я, опасаясь, чтобы они своими тайными усилиями не достигли какой-то цели и не нарушили мой досуг — в случае если я останусь при решений не издавать свою «Философию»,— гораздо скорее, чем если я открыто выступлю против них и, исполнив все то, чего они опасались, лишу их повода к опасениям, решил даровать всему немногому, что я думал по поводу филосо&фии, право гражданства и постараться, чтобы это было принято — в случае истинности моих положений — возможно большим числом людей. Поэтому я изложу ее не в таком порядке и стиле, как ту, большую ее часть, которую написал раньше, в трактате, содержание коего я изложил в «Рассуждении о методе» 9, но в ином виде, более приспособленном к школьному употреблению: я заключил отдельные вопросы в короткие параграфы, причем в таком порядке, чтобы доказательство последую&щих вопросов зависело исключительно от предыдущих и все они были сведены в единое целое. По этой причине я надеюсь, что настолько ясно изложил все истины, по поводу которых обычно спорят в философии, что все ищущие истину легко ее там обнаружат.

Ведь истину, безусловно, ищут все юноши, когда впер&вые приступают к изучению философии. Ищут ее и все люди любого возраста, кои наедине с самими собой раз&мышляют о философских предметах и исследуют их для собственной пользы. Но и все государи, правители и прочие лица, учреждающие академии и гимназии и беру&щие на себя все расходы, дабы там преподавалась фило&софия, имеют в виду, насколько это возможно, философию истинную. Они не желают, чтобы там муссировались со&мнительные и противоречивые мнения — потому что привычка к спорам и словопрениям делает подданных более упрямыми, строптивыми и непримиримыми, а пото&му и менее покорными начальству и склонными к мяте&жам,— но имеют в виду лишь истину, коя, по мнению большинства, может выкристаллизоваться из этих споров; и даже если долгий опыт показывает им, сколь редко таким путем можно ее отыскать, они все же проявляют о ней такую заботу, что считают нужным не пренебрегать даже малейшей надеждой на ее отыскание. Но ни один народ никогда не был столь варварски груб и так далек от верного пути разума (который один только делает нас людьми), чтобы стремиться к преподаванию в своей среде мнений, противоречащих познанной истине. Таким образом, истину, несомненно, должно предпочесть всем отличным от нее мнениям, какими бы укоренившимися и расхожими они ни были; нет сомнения также и в том, что все, кто берется учить других, обязаны по мере сил искать истину, а коль скоро она найдена — придерживать&ся ее в преподавании.

Но по-видимому, не верят тому, что такая истина будет содержаться в обещанной мною новой философии. Ка&жется невероятным, что я один усматриваю больше, чем сотни тысяч умнейших мужей, следовавших в школьном преподавании общепринятым мнениям: в самом деле, зна&комые, торные пути всегда безопаснее новых и неведомых; особенно это касается теологии, ибо многолетний опыт уже показал, что старая и общераспространенная философия отлично с ней согласуется, что же до новой философии, это пока неизвестно. А посему некоторые стараются, пока не поздно, ее запретить и истребить, дабы не случилось так, что, привлекая к себе неопытную, падкую до новизны толпу, она вырастет и наберет силу, нарушит мирный покой школ и академий или даже вызовет к жизни новые церковные ереси.

Но я должен возразить, что ни на что не претендую лично для себя и не вижу, чтобы я извлек здесь для себя больше пользы, чем прочие; однако, возможно, я извлеку для себя лишь ту пользу, что, перестав доверять собственному уму, пойду по одним только ровным и глад&ким дорожкам. Ведь если кто, следуя такими путями, дальше продвинется, чем другие, гораздо более одаренные люди на избранных ими неровных и непроходимых путях, в этом не будет ничего удивительного.

Добавлю: я вовсе не желаю, чтобы заранее принима&лась на веру истинность мной обещанного, но хочу лишь, чтобы об этом судили на основе уже изданных мною «Набросков». Ведь я разъяснил там не один или два, а более нескольких сот вопросов, кои до меня никто таким образом не трактовал; и хотя многие уже кое-как заглянули в мои сочинения и даже попробовали их всячески опро&вергнуть, никто, однако, насколько я знаю, не сумел найти в них чего-то неистинного. Пусть мне перечислят все во&просы, которые на протяжении стольких веков были разрешены в других процветавших тогда философских уче&ниях,— я полагаю, что они не будут столь многочисленны&ми и столь важными. Более того, я заявляю, что не суще- ствует ни одного решения какой бы то ни было проб&лемы, данного когда-либо на основе принципов перипате&тической философии, незаконность и ложность коего я бы не мог доказать. Если даже предположить опасность, что я не сделаю этого в отношении всех подобных вопро&сов (ибо я не считаю, что на это стоит тратить много времени), все же я смогу осветить некоторые избранные: это я твердо обещаю. Я лишь предупреждаю (дабы не оставалось места ни для какой уловки t моей стороны), что, говоря о перипатетической философии, я исключаю вопросы, решение которых уже найдено на основе одного лишь опыта, общего всем людям, либо на основе рас&смотрения фигур и движений, являющегося делом мате&матиков, или, наконец, в области метафизики — на основе тех общих понятий, кои, как это ясно из моих «Размыш&лений», уже приняты мной, как и все предыдущее.

Добавлю также — хоть это и может показаться пара&доксальным,— что в этой философии, сколько бы она ни считалась перипатетической и отличной от других фило&софских учений, не содержится ничего, что не было бы новым; в моей же философии нет ничего, что не было бы старым. Ибо я принимаю лишь те основоположения, кои были до сих пор общими для всех философов, а потому они и являются древнейшими; а то, что я из этих осново&положений затем вывожу, как я весьма ясно показываю, неявно содержалось в них ранее, так что эти понятия оказываются древнейшими, т. е. вложенными в человече&ские умы самой природой. Напротив, принципы обще&распространенной философии, по крайней мере, для того времени, когда они были изобретены Аристотелем и дру&гими лицами, были новыми, и их не следует считать более верными, чем они были в те времена. На их основе можно вывести только противоречивые мнения, из коих нет ни одного, которое не может быть изменено, согласно принятому в школах обычаю, любым из философов — а посему все это без исключения должно считаться весьма новым, и-оно действительно до сих пор подновляется.

Что же касается теологии, то, поскольку одна истина ни в коем случае не может быть враждебна другой, было бы нечестием опасаться, что истины, найденные философией, могут войти в противоречие с истинами веры. Я заявляю с полной уверенностью, что в религии нет ничего, что не могло бы быть объяснено из моих основоположений так же хорошо или еще лучше, чем из общераспростра&ненных. Мне кажется, что я уже дал достаточно полный образчик такого рода объяснения в конце моего Ответа на Четвертые возражения — по поводу вопроса, в котором обычно бывает труднее всего примирить философию с тео&логией. То же самое я готов выполнить и по другим каким угодно вопросам, если в этом возникнет необходи&мость, и, наоборот, показать, что в общераспространенной философии многое действительно противоречит тем исти&нам, кои в теологии достоверны, хотя философы часто пытаются это скрыть, если только это вообще не проходит незамеченным в силу давней привычки им верить.

Не следует также опасаться, что мои мнения, привле&кая к себе неопытную и падкую до новизны толпу, получат слишком широкое распространение: поскольку, наоборот, опыт учит, что мои мнения одобряют наиболее сведущие люди, коих они привлекают не своей новизной, но только лишь правдой, мнения эти не могут слишком распростра&ниться.

Тем более нет опасности, что они нарушат мир в школах; напротив, поскольку все философы мучают друг друга бесконечными словопрениями, так что между ними не может возникнуть более сильного раздора, чем есть сейчас, не существует иного средства установить между ними мир и даже утихомирить каждодневно произрастаю&щие из этих споров ереси, чем принять мои мнения, истинность которых я уже доказал: ясное восприятие этих мнений уничтожает все поводы к сомнению и спорам.

Из всего этого понятно, что и в самом деле нет никакой причины, по которой иные люди должны были бы стремиться с таким усердием отвратить от моих мнений других людей: разве только, видя, что эти мнения само&очевидны и достоверны, они опасаются, как бы они не повредили их славе ученых, коей они сами добивались на основе своих менее правдоподобных знаний. Но именно поэтому их зависть и ненависть являются довольно силь&ным доказательством истинности моей философии. Но дабы не показалось, что я неправомерно хвалюсь этой завистью и могу в подтверждение ее привести лишь рассуждение преподобного отца Бурдена, я расскажу о том, что недавно произошло во вновь учрежденной в здешних местах Академии.

Некий доктор медицины i0, человек острейшего и проницательнейшего ума, из тех людей, кои хотя и при&лежно изучали школьную философию, но, будучи от при&роды искренними, не доверяют ей и не чванятся своей ученостью, как это часто бывает присуще другим людям, опьяненным своими ^знаниями, прочел мою «Диоптрику» и «Метеоры», как только они вышли в йвет, и тотчас решил, что в этих сочинениях содержатся основополо&жения более истинной философии. Тщательно их отобрав и сделав из них новые выводы, он с присущим ему чутьем в течение нескольких месяцев составил на их основе полную «Физиологию», так понравившуюся некоторым лицам, читавшим ее частным образом, что они обратились к властям с ходатайством предоставить ему должность профессора медицины, которая, возможно, была в то время вакантной и которой ранее он не мог добиться. Таким образом, став профессором, он счел своим долгом препода&вать главным образом то, за что, по-видимому, ему была предоставлена эта должность — особенно потому, что эти вещи он считал истинными, а противоречащие им лож&ными. Но так как в связи с этим аудитория его сравни&тельно с обычной для этих мест сильно возросла, неко&торые из его коллег, заметив, что ему оказывают пред&почтение перед ними, внезапно прониклись к нему явной завистью и стали назойливо домогаться от магистрата, чтобы ему запретили этот новый способ преподавания. Однако за три года они сумели добиться только того, что ему было рекомендовано наряду со своими основами фило&софии и медицины преподавать и общераспространенные, дабы таким образом подготовить слушателей к чтению и других авторов. Умудренный магистрат понимал, что, если новые принципы истинны, их не следует запрещать, если же они ложны, все равно нет нужды в запрете, ибо в этом случае они рухнут сами собой за несколько месяцев. Однако поскольку они распространялись не по дням, а по часам и их весьма чтили все почтенные и талантливые люди — чтили более высоко, чем люди более низкого положения и младшие по возрасту, кои легче поддавались влиянию недоброжелателей и их наветам, магистрат предоставил нашему медику новую должность, а именно экстраординарное преподавание физических проблем, в одни дни — по Аристотелю, в другие — по другим авторам, и таким образом он получил большую возможность трактовать все разделы физики, чем ему давала одна его медицина. Быть может, после этого все его коллеги и успокоились бы и отступили бы перед истиной, если бы один из них, бывший тогда ректором сей Академии 11, не решил пустить против него в ход все возможные средства. Дабы стало ясным, какие у меня есть противники, я опишу его в немногих словах.

Его считают теологом, проповедником, спорщиком; он стяжал себе великую славу и власть среди просто&народья своими нападками то на римскую церковь, то на какие-то другие религии, отличные от его собственной, то на власть имущих; он выставляет напоказ горячее и неукротимо ревностное благочестие, а между тем услаж&дает слух черни дешевыми остротами; выпуская каждо&дневно в свет бесчисленные книжицы, никем не читаемые, цитируя различных авторов из. самых разных областей знания — так, как если бы он был весьма сведущ в этих науках (причем авторы эти гораздо чаще пишут против него, чем за него, и, возможно, известны из одних только индексов), произнося весьма дерзкие, но одновременно невежественные речи, он кажется невеждам весьма уче&ным. Но люди более опытные, хорошо знающие, с какой наглостью он всегда подстрекает других и как часто там, где нужно что-то оспорить, вместо доказательств пускает в ход брань, а будучи побит, отступает с позором, если они принадлежат к иной, чем он, церкви, открыто высмеи&вают его и презирают: некоторые его уже так публично отхлестали, что после этого, кажется, не остается ничего, что можно было бы написать о нем нового; если же его противники принадлежат к одной с ним религии, они сколько можно извиняют его и терпят, однако в душе не одобряют.

После того как человек этот пробыл какое-то время ректором, случилось, что во время защиты тезисов слу&шателями Медика (под его председательством) им не дали возможности свободно отвечать на выдвинутые аргу&менты, но сбивали их с толку наглым школьным шумом и топотом. Я не утверждаю, что этот шум был подстроен поименованным Теологом, подстрекнувшим к нему своих друзей, ибо это мне неизвестно, но раньше таких вещей не происходило; и я слышал от заслуживающих доверия людей, кои там присутствовали, что шум этот не мог по справедливости относиться ни к абитуриентам, ни к пред&седателю, поскольку он возникал раньше, чем они успевали объяснить свою мысль. А между тем распространился слух, что там плохо защищается новая философия, дабы люди сделали отсюда вывод, что философия эта не заслу&живает публичного преподавания.

Поскольку под председательством Медика часто прово&дились диспуты, а тезисы составлялись (по усмотрению диссертантов) из разнородных и несовместимых между собой вопросов, случилось также, что один тезис гласил:

Из ума и тела не образуется единое бытие само по себе, но лишь акцидентальное; при этом акцидентальным бытием именовалось все, что состоит из двух совершенно раз&личных субстанций, и потому не отрицалось ни субстан&циальное единство тела и ума, ни естественная способ&ность каждой из этих частей к образованию такого един&ства; последнее ясно вытекало из слов, тотчас же следо&вавших за этими: Такие субстанции именуются неполными соответственно сочетанию, порожденному их объедине&нием. Таким образом, эти тезисы не за что было упрек&нуть — разве ришь за малоупотребительный в школах способ выражения.

Тем не менее случай этот показался Теологу-ректору вполне достаточным для того, чтобы утеснить Медика, осудить его за ересь и таким образом, хоть и против воли градоправителя, сбросить его (если все это удастся) с занимаемой кафедры. Замыслу этому не помешало и то, что, когда Медик заметил, как неодобрительно относится Теолог к его тезису, он тотчас же посетил и его, и остальных профессоров теологии, объяснил им свой образ мыслей и заверил, что он вовсе не желал ни писать, ни думать ничего, что противоречило бы их и его собственной теологии. Всего несколько дней спустя Теолог издал «Тезисы», которым, как мне стало известно из достоверных источников, он счел нужным предпослать такой заголовок: «Дополнительные выводы, предлагаемые учащимся по инициативе святейшего теологического факультета» — и подзаголовок: «Мнение Тауреллуса, коего гейдельбергские теологи прозвали Медиком-атеистом, и припадочного юноши Горле, устанавливающее, что человек — это акци&дентальное бытие, всячески навязывается физике, мета&физике, пневматике, теологии и т. д.». Дав подписать эти тезисы всем остальным профессорам теологии и пропо&ведникам этой местности (хотя я не знаю, подписали ли они их в действительности), он исключил Медика из числа коллег, кои довели до сведения градоправителя, что по решению церковного совета Медик осужден вместе с Тау- реллусом и Горле — авторами, коих Теолог, возможно, ни&когда не читал (а мне они и вовсе не знакомы),— за ересь. Таким образом, магистрат не мог больше с согласия на&рода удерживать за ним кафедру. Но пока эти «Тезисы» были еще в печати, они, возможно, попали в руки некоторым членам магистрата, кои, призвав к себе Тео&лога, напомнили ему о его долге и добились от него, чтобы он, по крайней мере, изменил заголовок и не злоупотреблял ради своих клеветнических замыслов обще&ственным авторитетом теологического факультета.

Тем не менее он приступил к изданию своих тезисов и, следуя примеру преподобного отца Бурдена, устроил по поводу них трехдневный диспут. А так как для этого диспута не хватило бы материала, если бы было пущено в ход лишь словоблудие по вопросу' о том, следует ли называть акцидентальным бытием сочетание двух субстан&ций, он присовокупил сюда некоторые другие вопросы, главным из которых был вопрос о субстанциальных фор&мах материальных вещей, кои Медик отвергал, за исклю&чением разумной души; сам же Теолог попытался укрепить представление о субстанциальных формах и защитить его, как некий Палладий 12 перипатетической школы. И дабы не показалось, что я здесь беспричинно вмешиваюсь в чу&жие споры, скажу, что он в своих тезисах не только подчеркнул мое имя (как это часто делал в своих тезисах и Медик), но и называл меня также во время диспутов и спрашивал у оппонента, коего я никогда не видел, не представлю ли я ему аргументы. Воспользовавшись также весьма недостойным сравнением, он уверял, что те, кому не нравится общепринятый способ философствования, ожидают от меня другого метода, подобно тому как иудеи ждали своего Илию, дабы он привел их к полной истине.

Когда он таким образом торжествовал в течение трех дней, Медик, предвидя, что его молчание многие расценят как поражение, а публичная защита своих интересов на диспуте вызовет, как и раньше, шумный скандал, чтобы заткнуть ему рот, принял решение ответить Теологу изда&нием тезисов, в которых с помощью солидных аргументов было бы опровергнуто все то, что в тезисах этого послед&него было направлено против него или его догматов; но между тем он очень приветливо и почтительно обра&щался к их автору, дабы попытаться примирить его с собой или, по крайней мере, не раздражать его встрево&женную душу. И действительно, этот его ответ был состав&лен таким образом, что многие читавшие его не нашли в нем ничего, на что Теолог мог бы пожаловаться,— разве лишь то, что он именовался там благочестивым человеком, далеким от какого бы то ни было стремления к клевете.

Но хотя словесные выражения его не оскорбляли, он, однако, усмотрел великое оскорбление со стороны Медика в том, что был побит его доводами, причем доводами, из которых становилось очевидным, что он клеветник, а также невежда в вопросах, кои он непрерывно подвергает обсуж&дению. Этому горю можно было помочь, только пустив в ход свою власть и запретив распространение в своем городе вышеозначенного ненавистного ответа. Возможно, он был наслышан о том, что Аристотель (как это утверж&дают некоторые), когда ему не удавалось серьезно опро&вергнуть мнения древних философов, приписывал им другие, совершенно абсурдные мысли (те, что изложены в его книгах), а чтобы обман не был раскрыт потомками, старательно разыскивал все их книги и приказывал эти книги сжечь. Наш автор, как правоверный перипатетик, попытался ему подражать: он собрал свой академический совет, пожаловался на книгу, изданную против него колле&гой, и заявил, что ее надо запретить и вообще истребить всю эту мятежную философию, пустившую корни в его Академии. Три члена совета, направленные к градоправи&телю, принесли ему ту же жалобу. Правитель, дабы дать им удовлетворение, приказал изъять у книгопродавца несколько экземпляров; тем самым оставшиеся экземп&ляры взлетели в цене и читались с еще более жадным любопытством. Но так как в них нельзя было найти ничего, на что мог бы справедливо пожаловаться Теолог, кроме одной только силы доказательств, кою он не мог отрицать, он стал всеобщим посмешищем.

Однако он не унялся: каждодневно он собирал свой академический совет, дабы напоминать ему об этом бес&честье. Дело было для него слишком трудным: у него спрашивали, по какой причине он стремится к осуждению ответа Медика и всей его философии, сам же не может найти против нее никаких аргументов. Тем не менее в свет было выпущено от имени академического совета постанов&ление, кое правильнее следует считать решением одного только ректора. Ведь во всех сборищах, кои он организо&вывал, он председательствовал в качестве верховного судьи и он же выступал как безапелляционный обвини&тель. Медика же никто не выслушивал, да он никогда на этих судилищах и не присутствовал: кто же при таких обстоятельствах усомнится, что Теолог с легкостью перетягивал на свою сторону большую часть своих коллег и побеждал инакомыслящих числом голосов? Тем более что некоторые из коллег имели такие же или даже еще более веские основания преследовать Медика своей нена&вистью; другие же, люди миролюбивые, зная, что ректор их умеет кусаться, неохотно вступали с ним в пререкания. При этом знаменательно, что никто из них не пожелал подписаться под этим постановлением в знак своего одоб&рения; а один человек, не связанный с Медиком никакими узами дружбы, да и мне незнакомый, не пожелав быть причастным к бесчестью, кое, как он предвидел, из этого воспоследует, четко потребовал, чтобы под этим постанов&лением было проставлено его имя в знак неодобрения.

Я прилагаю здесь текст этого постановления, как потому, что для Твоей милости нелишне будет знать, что происходит среди ученых в этих краях, так и потому, что я должен всеми силами позаботиться, чтобы через несколь&ко лет, когда тонкие листочки, на коих оттиснуто это постановление, будут, возможно, все уничтожены, клевет&ники не воспользовались авторитетом этого документа и не присочинили, будто в нем содержались какие-то спра&ведливые основания для осуждения моей философии. Я опущу только название Академии 13, дабы то, что вчера или позавчера натворил ее беспокойный ректор (а завтра или послезавтра он, быть может, как-то это переиграет), не обернулось для нее позором в глазах посторонних.