§ 19. Функция внимания в сложных актах. Феноменологическое отношение между звучанием слова и смыслом как пример
Как далеко заходят эти различия, покажет один пример, который интересует нас не менее, чем выделенные выше; я имею в виду уже однажды послужившее предметом рассмотрения[219] единство выражения и смысла.
Дальнейшее наблюдение, которое доступно каждому, проиллюстрирует, что в аспекте, так сказать, активности, посредством которой акты делают себя значимыми для некоторого комплекса, возможны весьма большие различия. Обычно типологическое свойство акта, которое охватывает все частичные акты и подчиняет их единству — безразлично, идет ли речь о собственной интенции акта, как в примере с радостью, или о пронизывающей все части форме единства, — проявляет наибольшую активность. Мы живем преимущественно в этом акте, а в подчиненных актах — только в меру значимости их действия для совокупного акта и его интенции. И все же если мы только что говорили о различиях значимости в действии [целостного акта], то это только другое выражение для определенного вида предпочтения, которое отдается одним частичным актам, а другим — нет.Рассмотрим указанный пример. Речь идет о единстве актов, в которых конституируется выражение, взятое {как данное в ощущениях звучание слова}[220], с совершенно другими актами, в которых конституируется значение — объединение, очевидно, существенно иное, чем объединение последних упомянутых актов с теми, в которых эти акты находят свое более полное или менее полное осуществление в созерцании. И не только существенно отличается способ объединения, но и активность, с которой осуществляются первые и вторые акты. Выражение хотя и воспринимается, но в том восприятии {«нет нашего живого интереса»}[221](«lebt nicht unser Interesse»); мы обращаем внимание, если мы не отвлекаемся, вместо знаков скорее {на обозначенное}[222] ; следова-
тельно, преобладающая активность присуща смыслопридающим актам. Что касается, затем, актов, иногда сопровождающих и вплетенных в единство совокупного акта, [т.
е. актов] созерцания, приводящих к очевидности или иллюстрирующих или каким-либо другим образом фундирующих, то они притязают на преобладающий «интерес» в различной мере. Они могут господствовать, как в суждении [на основе] восприятия (Wahrnehmungsurteil) или в построенном аналогичным образом суждении [на основе] образности (Bildlichkeitsurteil), когда мы просто хотим выразить восприятие или воображение, в которых мы живем, или равным образом в полностью проясненном и очевидном суждении [как выражении] закона (Gesetzesurteil); они могут все больше отступать назад и являться в конце концов совершенно побочным образом, как в случае менее совершенного) и даже полностью несоответствующего наглядного представления мысли, которой мы захвачены, — тогда это мимолетные фантазмы, которые едва ли вызовут наш интерес. (В предельных случаях можно все-таки сомневаться, принадлежат ли вообще сопровождающие созерцательные представления к единству выражающего акта, или не являются ли они как раз просто спутниками, сосуществующими с этими актами, но не соединенными с ними в один акт.)Так как наивозможная ясность, как обстоит дело относительно выражений, обладает для нас самостоятельной ценностью, мы хотим рассмотреть подробнее отдельные пункты.
Выражение и смысл — это два объективных единства, которые представляются нам в определенных актах. Выражение в себе, например написанное слово, как мы уже это рассмотрели в I Исследовании[223], — это физический объект, точно так же как какой-либо совершенно произвольный росчерк пера или чернильное пятно на бумаге; оно нам «дано» в том же самом смысле, как и любой другой физический объект, т. е. оно является, и то, что оно является, означает здесь, как и там, не что иное, как то, что существует определенный акт переживания, в котором «апперцепируют- ся» такие-то и такие-то переживания ощущений. Рассматриваемые здесь акты — это, конечно, представления восприятия или фантазии; в них конституируется выражение в физическом смысле[224].
То, что, однако, делает теперь выражение выражением, это, как мы знаем, присоединенные к нему акты. Они не осознаются внешним образом и наряду с ним, скажем, как только одновременные, они скорее находятся с ним в единстве и в таком единстве, что мы вряд ли могли бы не признать, что соединение одних и
других актов (ибо под выражением мы имеем в виду, естественно не прибегая для удобства к строгости, представляющее его единство акта) действительно дает единый совокупный акт. Так, например, некоторое высказывание, некоторое утверждение есть 5 строго единое переживание, и притом [принадлежащее] роду суждения, как мы предпочитаем сразу же сказать. Мы находим в нас не просто сумму актов, но один акт, в котором мы различаем как бы телесную и духовную стороны. Точно так же и выраженное пожелание — это не просто находящиеся друг возле друга 10 выражение и пожелание (и еще, кроме того, суждение относительно пожелания — что, конечно, спорно), но одно целое, один акт; и мы называем это как раз пожеланием. Физическое выражение, звучание слова будет все же несущественным в этом единстве. Оно таково в той мере, в какой на его месте могло бы стоять 15 любое другое в той же функции; оно ведь могло бы даже совсем выпасть. Однако если оно присутствует, и к тому же в функции звучания слова, то оно все же сливается с данными при этом актами в один акт. Верно, конечно, что эта взаимосвязь до некоторой степени совершенно несущественна, так как само выражение, го т. е. являющееся звучание слова (объективные знаки шрифта и т. д.), не должно считаться составной частью подразумеваемой в совокупном акте предметности и вообще как нечто «содержательно» («sachlich») ей принадлежащее, ее каким-либо образом определяющее. {Следовательно, вклад, который совершают акты, 25 конституирующие звучание слова, в совокупный акт, например в [акт] утверждения, типологически другого вида, чем вклад фундирующих актов в рассмотренных выше примерах, скажем, частичных актов, которые принадлежат предикативным членам полной предикации. С другой стороны, мы не должны, однако, упус- зо кать из виду, что при всем том имеет место определенная интенциональная связь между словом и вещью (Sache).
Когда, например, слово именует вещь, оно все же опять является определенным образом в единстве с ней, как нечто ей принадлежащее, только, конечно, не как вещественная часть или вещественная 35 определенность. Таким образом, отсутствие вещественной принадлежности не исключает определенного {интенционального} единства, которое предстает в качестве коррелята соединения соответствующих актов в один-единственный акт}[225]. Подтверж-дением может, пожалуй, послужить напоминание о трудноиско- ренимой привычке преувеличивать единство слова и вещи, приписывать ему объективный характер, даже, например, в форме некоторого мистического единства[226].
В этом объединенном акте, который охватывает явление вы- 5 ражения и смыслодающие акты, очевидно, что последние акты, или господствующее в них самих единство актов, сущностно определяет характер совокупного акта. Поэтому ведь мы и называем переживание, получившее выражение, и соответствующее переживание, не получившее его, одним и тем же словом: ю «суждение», «пожелание» и т. п. В определенном комплексе, следовательно, особым образом превалируют единые акты. Когда мы нормальным образом осуществляем акт выражения (ein Ausdrilcken) как таковой, мы живем не в актах, которые конституируют выражение как физический объект; не к этому объекту 15 направлен наш «интерес», скорее мы живем в смыслодающих актах, мы обращены исключительно к предметному, которое в них является, мы устремлены к нему, мы имеем его в виду в особом, точном смысле. Мы указывали и на то, как возможен, пожалуй, особый поворот к физическому [аспекту] выражения, однако он 20 существенно меняет характер переживания, оно как раз перестает быть актом выражения в нормальном смысле этого слова.
Очевидно, что мы имеем здесь дело с одним случаем общего и, несмотря на все усилия, недостаточно проясненного факта, факта внимания37°. Конечно, ничто так не препятствует верному [на- 25 правлению] познания, как упущение из виду того обстоятельства, что внимание есть особая функция, которая принадлежит актам в уточненном выше с мыс а е интенциональных переживаний, и что, таким образом, об их дескриптивном понимании не может быть и речи до тех пор, пока зо смешивают пережитое (Erlebtsein),в смысле простого присутствия (Dasein)содержания в сознании, с интенциональной предметностью.
Акты должны быть налицо, чтобы мы могли в них «жить» и иногда «растворяться» в их осуществлении, и, в то время, КОГДа МЫ Делаем ЭТО (В МОДуСе ОСуЩеСТВЛеНИЯ, КОТО- 35 рый требует более подробного описания), мы обращаем внимание на предметы этих актов, мы обращены к ним косвенно или первично, иногда мы тематически заняты ими. Одно и другое есть то же самое, тольковыраженное с различных сторон.
В противоположность этому о внимании говорят так, как будто это название для модусов предпочтительного выделения, которое затрагивало бы соответствующие пережитые содержания[227]. Одновременно говорят еще и так, как будто эти содержания (сами эти переживания) были бы тем, о чем мы обычно говорим, что на это направлено наше внимание. Возможность направить внимание на пережитые содержания мы, естественно, не оспариваем, однако там, где мы обращаем внимание на пережитые содержания, там они как раз предметы некоторого (sc. {«внутреннего»}[228]) восприятия, и восприятие при этом — это не просто присутствие содержания в {связях сознания}[229], но скорее акт, в котором содержание становится для нас предмет- н ы м. Ибо то, на что мы вообще каждый раз обращаем внимание и можем обратить внимание, это интенциональные предметы каких-либо актов и только интенциональные предметы. С этим согласуется и обычный способ выражения, действительный смысл которого могло бы прояснить самое краткое размышление. В соответствии с ним предметы внимания суть предметы — внутреннего или внешнего — восприятия, воспоминания, ожидания или даже это то или иное положение дел, [как предмет] научного размышления и т. п. Конечно, о внимании речь может идти только тогда, когда то, на что мы обращаем внимание, мы «имеем в сознании». То, что не есть «содержание сознания», не может быть замеченным, на него нельзя направить внимание, оно не может быть темой сознания. Это само собой разумеется, однако эквивокация слов содержание сознания несет в себе опасность. То, что это само собой разумеется, не означает никоим образом, что направленность внимания с необходимостью есть направленность на содержания сознания в смысле переживаний, как будто вещи или прочие реальные или идеальные предметы, которые не являются переживаниями, не могли бы быть также выделены; но это означает, что в основе должен был бы лежать какой-нибудь акт, в котором то, на что мы должны направить свое внимание, в самом широком смысле становится предметным, соответственно, представленным.
Этот акт представления может точно так же быть несозерцательным, как и созерцательным, он может быть как неадекватным, так и адекватным. В другом отношении нужно было бы обдумать, не должно ли предпочтение, которое выделяет один акт из других одновременных ему, в то время как мы «живем в нем» и тем самым обращены к его предметам первично или вторично или «специально заняты» ими, само расцениваться как а к т, который превращает, следовательно, все пре-валирующие акты ео ipso в комплексные, или, когда мы говорим о внимании, не идет ли речь скорее о простом осуществлении модусов актов (своеобразие которых следует описать более подробно) — как это, несомненно, и имеет место.
Мы не хотели бы здесь все же развивать «теорию» внимания, но только рассмотреть ту важную функцию, которую выполняет внимание как выделяющий фактор типологических свойств акта в составных актах; благодаря этой функции внимание оказывает существенное влияние на феноменологическое формообразование последних.