(К) ...Этого благородного греха...
Когда я с таким уважением говорю об этом пороке и отношусь к нему с такой мягкостью п сдержанностью, я делаю это по той же причине, которая заставляет меня награждать столь многими резкими эпитетами порок ему противоположный, viz.18, я пекусь об интересах общества.
Ибо так же, как скряга пе делает добра самому себе и приносит вред всему остальному миру, исключая своего наследника, так и щедрый человек является благословеннее для всего общества п не причиняет вреда никому, кроме самого себя. Правда, большинство первых — мошенники, а последние — все глупцы; однако они являются темп лакомыми кусочками, которыми наслаждается общество, и с той же справедливостью, с какой французы называют монахов куропатками женщин, могут быть названы вальдшнепами общества. Если бы не было расточительности, ничто не смогло бы нам уравновесить грабеж и вымогательство скряг, находящихся у власти. Когда умирает алчный государственный деятель, который всю свою жизнь потратил на то, чтобы жиреть за счет богатства страны, и скупостью и грабежом накопил огромные сокровища, то каждый добропорядочный член общества должен радоваться, наблюдая чрезвычайное мотовство его сына. Это — возвращение обществу того, что было отнято у пего. Требование вернуть полученные дары является варварским способам вымогательства, и вообще неблагородно разорять человека быстрее, чем он разоряется сам, когда он занимается этим так по-настоящему серьезно. Разве он не кормит бесчисленное множество собак всех пород II размеров, хотя вообще не охотится, не держит больше лошадей, чем любой дворянин в королевстве, хотя никогда на них не ездит, и не выплачивает некрасивой кокотке такого большого содержания, которое было бы достаточным для герцогини, хотя он с ней вообще не спит? Поэтому оставьте его в покое или восхваляйте его, назовите его лордом-патриотом, благородно щедрым и величественно великодушным, и через несколько лет он сам допустит, чтобы его обчистили так, как ему самому хочется. Поскольку страна получила свое обратно, нам не следует придираться к тому, каким именно образом было возвращено награбленное.Множество умеренных людей, которых я знаю как врагов крайностей, скажут мне, что место этих двух пороков, о которых я говорю, могло бы, ко всеобщему удовлетворению, быть занято умеренностью, что, если бы улю- дей не было столь многих расточительных способов тратить свое богатство, они не поддавались бы соблазну столь многих порочных способов его накопления, и, следовательно, то же самое число людей, в равной мере избегая обеих крайностей, могло бы сделать себя более счастливыми и быть менее порочными без этих пороков, чем с ними. Тот, кто выдвигает подобное утверждение, тем самым показывает, что как человек он лучше, чем как политик. Умеренность подобна честности, это — тощая, голодная добродетель, которая годится только для маленьких обществ добрых, миролюбивых людей, которые довольствуются бедностью, чтобы жить в покое; но в большой кипучей стране она может скоро надоесть. Это — ленивая мечтательная добродетель, которая ничем не занимает рук и поэтому совершенно бесполезна в торгово- промышленной стране, где имеется огромное число людей, которых всех надо тем или иным способом побудить работать.
Расточительность, чтобы не дать людям сидеть без дела, изобретает тысячу способов, о которых умеренность даже и не подумает; а так как на это надо потратить огромные богатства, то скупость опять-таки знает бесчисленные приемы для их сколачивания, от которых умеренность с презрением бы отвернулась.Авторам всегда позволяется сравнивать малые вещи с великими, особенно если сначала опи попросят разрешения. Si licet exemplis etc. 19, но сравнивать великое с низким и тривиальным недопустимо, разве что только в бурлеске; в противном случае я сравнил бы общество (я признаю, что сравнение является очень низким) с чашей пунша. Скупость должна придавать ему кислый привкус, а расточительность — сладкий. Водой я бы назвал невежество, глупость и доверчивость изменчивой бесцветной толпы, в то время как мудрость, честь, сила духа и все остальные возвышенные качества люден, отделенные искусством от отбросов природы, вознесенные и очищенные огнем славы, который превратил их в духовную эссонцию, должны быть равнозначны коньяку. Я не сомневаюсь в том, что если бы вестфалец, лапландец или какой-нибудь иной тупой иностранец, незнакомый со смесью в целом, попробовал по отдельности ее составные части, то подумал бы, что из них нельзя составить сколько- нибудь сносного напитка. Лимоны будут слишком кислыми, сахар — слишком сладким, о коньяке он скажет, что он слишком крепок, чтобы его можно было выпить в сколько-нибудь значительном количестве, а воду он назовет безвкусной жидкостью, пригодной только для коров н лошадей. Однако опыт учит нас, что эти отдельные составные части, смешанные в правильной пропорции, составят отличный напиток, который правится людям самого взыскательного вкуса, восхищающимся им.
Что касается конкретно рассматриваемых нами двух пороков, то я мог бы сравнить скупость, которая вызывает столько несчастий и па которую жалуются все, кто сам не скряга, с кислотой, которая вызывает спазмы в желудке, действует нам на нервы и неприятна для каждого человека, вкус которого ие испорчен излишествами.
Я мог бы сравнить яркую отделку платья и великолепие внешности расточительного щеголя со сверкающим блеском сахарной головы, ибо в такой же мере как один, нейтрализуя едкость, предотвращает тот вред, который разъедающая кислота могла бы нанести желудку, другой является приятным бальзамом, который залечивает и вознаграждает ту жгучую боль, которую люди всегда испытывают в тисках скряг, в то время как вещество их обоих тает одинаково и они расходуют себя, принося пользу тем составам, в которые они входят. Я мог бы и дальше продолжать это сравнение, рассказав о пропорциях и абсолютной точности, которую надо соблюдать в них, что ясно бы показало, что ни в той, ни в другой смеси практически нельзя обойтись без каждого ингредиента; но я не буду утомлять читателя, развивая слишком далеко нелепое сравнение, когда у меня есть для его развлечения другие вопросы, более важные. И чтобы подвести итог тому, что я сказал в этом и предыдущем комментарии, добавлю только, что смотрю на скупость и расточительность в обществе так же, как на два яда в медицине, действия которых прямо противоположны и в отношении которых определенно известно, что, так как губительные свойства благодаря взаимной вредности нейтрализуются в обоих, они могут помогать друг другу и часто вместе составляют хорошее лекарство.