ЭНЦИКЛОПЕДИЯ (Encyclopedic) (Философия). 

И действительно, цель любой энциклопедии - собрать знания, разбросанные по поверхности земного шара, представить общую систему знаний людям, живущим в наше время, и передать их тем, которые будут жить после нас, для того, чтобы труды предшествующих веков не были бесполезными для веков будущих, чтобы наши потомки были не только образованнее, но и добродетельнее и счастливее нас, и чтобы мы не умерли, не заслужив признательности человечества.

Едва ли можно поставить себе большую задачу, чем задача рассмотреть все, что ставит перед нами любознательность человека, его обязанности, потребности и удовольствия. Некоторые люди, привыкшие судить о перспективах какого-нибудь дела, исходя из собственной бездарности, уже публично заявили, что мы никогда не кончим эту книгу (см. Словарь Треву, последнее издание, статья Энциклопедия)1. Единственный ответ, какой мы им можем дать, это процитировать слова канцлера Бэкона2, которые кажутся адресованными прямо им: "Что же касается невозможности, то я говорю здесь так: из всего того, что считается и возможным, и превосходным, некоторое может быть совершено лишь определенными людьми, но не всяким; некоторое - усилиями многих, а не одиночек, некоторое может быть только плодом веков, а не какого-то отдельного времени, и некоторое не может родиться без забот и трудов многих, а не из усилий и стараний отдельных лиц" (De augmentis scientiarum, 2 кн., 1 гл., стр. 303).

Если охватить взором неизмеримый материал любой энциклопедии, то становится ясным только одно - она не может быть плодом трудов одного человека. Как может он, одиночка, создать ее за короткое время своей жизни, как может он познать и изложить всеобщую систему природы и искусств, когда такое большое и ученое общество, как Круска-Академия3, потратило сорок лет на составление своего словаря, а члены Французской Академии трудились шестьдесят лет над своим, прежде чем вышло его первое издание.

А между тем, что такое словарь языка? Разве это не краткий перечень слов, вокабулярий, да и то если он составлен со всей возможной тщательностью? Очень точный список терминов, которые должны войти в энциклопедический или толковый словарь.

Говорят, что и один-единственный человек - хозяин всего, что существует; по своему усмотрению он распоряжается всеми сокровищами, которые накопили другие люди. Я не могу согласиться с этим утверждением; я не думаю, что одному человеку дано познать все, что может быть познано, воспользоваться всем, что имеется в мире, увидеть все, что может быть увидено, и понять все, что может быть понято. И если толковый словарь наук и ремесел не более чем методически составленное сочетание своих элементов, то я хотел бы задать вопрос, на кого следует возложить обязанность дать этому словарю хорошие элементы, должно ли простейшее изложение фундаментальных принципов какой-нибудь науки или искусства быть первой пробой ученика или же шедевром мастера?

Всеохватывающий и хорошо продуманный словарь наук и искусств не может быть, следовательно, делом одного-единственного человека. Скажу более, по моему мнению, он не может быть создан и ни одним из существующих литературных или ученых обществ, возьмем ли мы каждое из них само по себе, или же все вместе.

Французская Академия4 может внести в Энциклопедию только то, что относится к области языка и его употребления; Академия надписей и литературы5 снабдит ее сведениями, относящимися к светской истории древней и новой, хронологии, географии и литературе; Сорбонна6 - к теологии, священной истории и истории суеверий; Академия наук - к математике, естественной истории, физике, химии, медицине, анатомии и т.д.; Хирургическая академия - сведениями по этому искусству; Академия живописи - сведениями по живописи, гравюре, скульптуре, рисунку, архитектуре и т.д.; университет - тем, что понимается под гуманитарными науками, школьной философией, юриспруденцией, типографией и т.д.

Пробегите умственным взором другие общества, которые я мог опустить, и вы увидете, что каждое из них занимается каким-то частным предметом, который, бузусловно, входит в круг интересов универсального словаря, но игнорирует бесконечное множество других, которые должны в него войти.

Однако не подлежит сомнению, что вклад каждого из этих ученых обществ был бы очень полезен, а все они в очень сильной мере содействовали бы завершению универсального словаря. Имеется даже одна задача, которая направляет их деятельность на цели, стоящие перед этим трудом, и решение которой должно быть поручено именно им. Я различаю два способа заниматься наукой: первый состоит в увеличении массы человеческих знаний посредством открытия (люди, этим занимающиеся, вполне заслуживают звания "изобретатель"); второй же состоит в упорядочении этих открытий, в установлении связей между ними так, чтобы больше людей было просвещенными и чтобы каждый, в меру своих возможностей, принимал участие в просвещении своего века. (Людей, успешно работающих в этом нелегком жанре, называют "классическими авторами".) Если бы ученые общества, разбросанные по всей Европе, занялись сбором старых и новых знаний, установлением связей между ними, публикацией полных и методических трудов, то дела бы ныне, говоря совершенно откровенно, обстояли много лучше, если судить по результатам. Сравните восемьдесят томов ин-кварто, изданных Академией наук в духе, господствующем в этой наиболее прославленной из наших академий7, с восемью или десятью томами, выполненными по моему плану, и едва ли у вас даже возникнет вопрос о выборе между ними. Эти последние соединяют в единое целое бесконечную массу превосходного материала, разбросанного ныне по громадному числу ученых трудов, где он лежит, не производя никакого полезного действия, как разбросанные угли, которые никогда не могут дать настоящего жара.

После серьезного размышления я пришел к выводу, что задачей каждого отдельного академика может быть только усовершенствование избранной им области знания, а домогаться бессмертия он должен с помощью трудов, опубликованных под его именем, а не в сборниках академий. Задача же академии должна заключаться в том, чтобы собирать все опубликованное по какому-нибудь предмету, тщательно его обдумывать, прояснять, соединять, упорядочивать и публиковать трактаты, где каждый предмет занимает подобающее ему место, где ему приписывается только то значение, которое у него действительно нельзя отнять. Сколько статей, лишь увеличивающих объемы наших сборников, не смогли бы дать и строчки в подобные трактаты!

Осуществлению этого обширного плана, который не только выходит за рамки отдельных предметов наших академий, но и охватывает все отрасли человеческих знаний, и должна содействовать наша Энциклопедия. Она может быть создана только некоторым сообществом ученых и деятелей искусств, работающих отдельно друг от друга, каждый в своей области, и объединенных лишь общими интересами человечества и чувством взаимной благожелательности. Я говорю "сообществом ученых и деятелей искусств" для того, чтобы указать на необходимость привлечь к ней все таланты. Я считаю, что они должны работать отдельно друг от друга потому, что не существует такого ученого общества, от которого можно было бы потребовать все знания, какие необходимы для этого дела.

Я прибавляю к этому - люди, объединенные только общими интересами человечества и чувством взаимной благожелательности, потому, что эти мотивы не только самые честные из всех тех, которые могут одушевить душу, рожденную с благими задатками, но и самые прочные, каждый из таких людей поздравляет в душе другого с тем, что тому удалось сделать, они воспламеняются, они делают для своего коллеги и друга все то, что они не стали бы делать ни из каких иных побуждений. И тем надежнее, я могу сказать это по собственному опыту, успех их дела. Наша Энциклопедия за относительно короткий срок собрала весь необходимый материал. Никакие низкие интересы не побуждали ее авторов объединиться, спешить в своей работе. Они видели, что их усилия горячо поддерживаются множеством именно та- ких деятелей, на помощь которых они смели рассчитывать, а неприятности в работе им доставляли только такие люди, у которых не хватило бы необходимого таланта внести хотя бы одну хорошую страницу в этот труд.

А если бы к созданию подобного труда привлечь правительство, то труда этого и вообще никогда не было бы.

Но всем предшествующим соображениям особый вес придает то обстоятельство, что Энциклопедия, как и любой иной словарь, должна быть начата, продолжена и завершена в определенный промежуток времени, а грязные интересы побуждают тянуть труды, выполняемые по приказу королей. Если на разработку универсального и толкового словаря потратить столько лет, как того, по-видимому, требует обширность его предмета, то революции, столь же стремительные в науках, и в особенности в искусствах, как и в языке, приведут к тому, что законченный словарь будет принадлежать прошлому веку, точно так же, как и какой- нибудь вокабулярий, медленно разрабатываемый, не может в конечном счете не принадлежать к царству прошедшего. Идеи стареют и умирают точно так же, как слова; интерес, который питают к определенным изобретениям, слабеет день ото дня и наконец гаснет. Если труд растягивается во времени, то в нем речь будет идти о таких вопросах, о которых люди уже больше и не говорят, и в нем ничего не будет сказано о вопросах, заступивших место первых. Эту трудность мы уже пережили сами, хотя с момента начала работы над нашим трудом до минуты, когда я пишу эти слова, прошло немного времени. И в нашем труде, призванном представить в должных пропорциях состояние дел за весь истекший промежуток времени, заметны самые неприятные диспропорции - важность предметов значительных потускнела, мелочи раздулись. Одним словом, труд будет постоянно терять свою форму под руками своих создателей, портиться уже в силу одного течения времени в большей мере, чем усовершенствоваться в результате их трудов. Он будет становиться все более неполноценным и бедным из-за постоянного роста того, что в нем должно быть сокращено, исправлено, дополнено, вместо того, чтобы обогащаться последующими добавлениями.

Сколько нового вводится каждый день в язык искусств, в машины, в способы труда! Если бы кто-нибудь, потративший часть своей жизни на описание искусств, а затем, пресытившись этим утомительным трудом, отвлекся на занятия более приятные и менее полезные, то, открыв через двадцать лет портфель со своим прежним трудом, он обнаружил бы, что вместо новых и интересных вещей, поражающих своей необычностью, отвечающих господствующему вкусу, злободневных, в его портфеле лежат неточные представления, устаревшие способы производства, несовершенные или заброшенные машины. Во многих томах, составленных им, не найдется и страницы, не нуждающейся в исправлении, а среди множества гравюр, выполненных по его заказу, едва ли найдется хотя бы одна, которую не нужно было бы перерисовывать. Все это будет портретами, прообразы которых более не существуют. Роскошь8 - эта мать всех искусств, как сказочный Сатурн, забавляется тем, что пожирает своих детей.

Революции в науках и свободных искусствах9, может быть, менее сильны и менее заметны, чем в искусствах механических, но тем не менее они имеют место и здесь. В словарях прошлого века в статье "аберрация" мы не найдем ничего, что понимают наши астрономы под этим термином; в статье "электричество" об этом удивительном и плодотворном явлении мы едва ли найдем хотя бы несколько строчек, которые не выразили бы понятий ложных и старых предрассудков. Сколькими прежними терминами по минералогии и естественной истории мы все еще можем пользоваться? Если бы наш словарь был продвинут немного дальше, то мы вынуждены были бы повторить в статьях по вопросам посевной чернушки, болезням пшеницы, коммерции ошибки ушедших веков, ибо открытия Тилле и системы Гербарта суть открытия новейшего времени.

Когда рассматривают природные явления, то что еще можно сделать, кроме как скрупулезно собрать сведения о всех их качествах, известных в тот момент, когда о них пишут. Но наблюдение и экспериментальная физика непрерывно умножают знания о явлениях и фактах, а рациональная философия, сравнивая и комбинируя их друг с другом, непрерывно раздвигает границы наших знаний, приводя в итоге к изменению значений употребляемых слов, делая определения, данные им, неточными, ложными, неполными, приводя даже к необходимости дать новые.

Но труд делают устаревшим, предают его забвению прежде всего революции, которые происходят в области человеческого духа и характера нации.

Сегодня, когда философия10 продвигается вперед семимильными шагами, когда она подчиняет своему владычеству все предметы, отно- сящиеся к ее области, и задает тон, когда люди начинают сбрасывать ярмо авторитетов и идеалов, унаследованных от прошлого, для того чтобы подчиняться только законам разума, вряд ли можно найти хотя бы один элементарный учебник, который можно было бы считать вполне удовлетворительным. Читая эти книги, мы обнаруживаем, что все они строятся на выдумках людей, а не на законах природы. Сейчас смеют сомневаться открыто в истинности воззрений Аристотеля и Платона, так что приближается время, когда работы, пользующиеся еще сегодня величайшим почтением, потеряют часть своей почтенной репутации или вовсе будут забыты (...) Так действуют успехи разума, низвергающие столь много кумиров и вновь возводящие на пьедестал некоторые из низвергнутых ранее. У нас есть современники, да позволено мне будет так сказать, и в веке Людовика XIV.

Время, притупившее наш вкус к полемике и открытому столкновению точек зрения, сделало некоторые части словаря Пьера Бейля11 старомодными. Никакой другой автор так сильно не потерял в одних местах своей работы и не выиграл в других, как он. Но если это произошло с Бейлем, то подумайте, что же должно было произойти с любой иной энциклопедией того времени! Исключая Перро12 и некоторых других, которых Буало не смог оценить по достоинству, а именно Ламотта13, Террасона14, Буандена и Фонтенеля15, т.е. людей, у которых разум и философский дух или дух сомнения сделал такие большие успехи, едва ли мы найдем хотя бы одного писателя того времени, страницу которого мы бы сейчас захотели перечитать. И люди не обманываются. Существует большое различие между трудами, созданными только силою вдохновения, пользующимися одобрением нации, у которой есть свои великие минуты, свои вкусы, свои идеи и свои предрассудки, и трудами, созданными на основе реального и хорошо осмысленного знания о человеческом духе, на природе вещей, на правилах разума, который во все времена один и тот же, который и создает "поэтику жанра"16. Вдохновение, хотя и не знает правил, но в лучших своих трудах оно никогда от них и не отклоняется. Философия же знает только правила, покоящиеся на неизменной и вечной природе вещей. На долю прошлого столетия выпало дать нам образцы, нашему столетию надлежит установить правила (...)

Познание, которое в прошлом столетии было уделом немногих, сейчас с каждым днем распространяется все шире и шире. Сегодня уже почти невозможно найти хотя бы одну сколько-нибудь образованную женщину, которая не умела бы правильно употреблять специальные выражения из области живописи, скульптуры, архитектуры, художественной литературы. Как много детей, которые могут рисовать, разбираются в геометрии, музицируют, для которых язык обыденной жизни отнюдь не ближе, чем язык искусства. Они говорят "аккорд", "прекрасная форма", "выразительный контур", "параллель", "гипотенуза", "квинта", "интервал", "арпеджо", "микроскоп", телескоп", "зажигательное стекло" так же естественно, как они бы сказали "шпага", "трость", "дрожки", "плюмаж". В другом общем движении дух обратился к естественной истории, анатомии, химии, экспериментальной физике. Специальные термины этих наук уже сегодня очень широко распространены и необходимо станут еще более известными завтра. И что же является следствием всего этого? Язык, даже народный язык, изменился и он будет становиться все более богатым по мере того, как наш слух будет привыкать к таким словам, все более часто употребляемым.

Конечно, знания только до определенной степени могут стать и станут всеобщим достоянием. Границы просвещения неизвестны. Неизвестно, как далеко может пойти человек. Еще менее известно, как далеко может пойти человечество в своем развитии, если ему не мешать. Но перевороты в общественном сознании необходимы, они всегда были и всегда будут. Однако между двумя следующими друг за другом переворотами проходят большие промежутки времени и это ограничивает поле нашей деятельности. В науках всегда имеется какая-то точка, которую они едва ли смеют перешагнуть. Но коль скоро эта точка достигнута, сохранившиеся памятники на пути прогресса науки всегда будут предметом благоговейного поклонения всего человечества. Однако, если ограничена эффективность деятельности всего человеческого рода, то как она может быть не ограничена у отдельного индивида? Его физические и интеллектуальные способности по необходимости ограничены, он существует всего лишь определенный промежуток времени, он вынужден чередовать труд и отдых, у него свои потребности и страсти, которые ему необходимо удовлетворять. Всякий раз, когда сумма отрицательного во всех этих величинах оказывается наименьшей, а сумма положительного - наибольшей, появляется человек, посвящающий себя исключительно какой-нибудь ветви человеческого знания, и развивает ее настолько далеко, насколько это возможно сделать одному человеку. Умножьте достижения этого исключительного человека, присоединив к ним достижения второго, третьего и т.д. так, чтобы они заполнили интервал времени между двумя последовательными переворотами человеческого духа, и вы получите некоторое представление о самом совершенном, что может создать человеческий род, особенно если вы предположите, что существует и некоторый ряд обстоятельств, благоприятствующих его труду, обстоятельств, которые, имей они противоположный характер, помешали бы успеху его труда.

Но большая часть представителей нашего рода не создана для того, чтобы следить за этим триумфальным шествием человеческого духа и понимать его. Наивысшая степень образованности, которую может достичь большинство людей, имеет свои границы, из этого следует, что имеются такие труды, которые всегда будут закрыты для всеобщего понимания. Имеются и такие труды, которые постепенно могут стать достоянием всех. И, наконец, имеются и третьи, на долю которых выпадает участь двух первых.

До какой бы степени совершенства ни была доведена Энциклопедия, из самой ее природы следует, что она по необходимости должна принадлежать к трудам последнего рода. Имеются предметы, отданные в руки народа, предметы, с помощью которых он добывает свой хлеб и познанием которых - практическим познанием - он непрерывно занят. Какие бы сочинения ни были написаны о них, неизбежно приходит момент, когда народ оказывается умнее книги. О других же предметах он пребывает в состоянии почти полного незнания, потому что прирост его знаний слишком мал и медлен, чтобы позволить ему глубже понять вещи, даже если мы и предположим, что этот прирост происходит постоянно. Поэтому и человек из народа, и ученый одинаково стремятся к тому, чтобы черпать познания из Энциклопедии (...)

В особенности нельзя терять из виду одно соображение: если устранить человека, существо мыслящее и созерцающее, с лица земли, то патетическое и возвышенное зрелище природы немедленно станет печальным и безмолвным. Вселенная замолчит, и воцарятся безмолвие и ночь. Все превратится в чудовищную пустыню, где явления природы - явления, никем не наблюдаемые, - будут возникать и исчезать непонятыми и немыми. Только присутствие человека делает существование вещей интересным, и что можно предложить лучшего, занимаясь историей этих вещей, чем подходить к ним, основываясь на этой идее. Почему же не предоставить человеку то место в нашем труде, которое он занимает во вселенной? Почему же не сделать его общим центром? Существует ли в бесконечном пространстве еще одна точка, откуда бы мы с большей легкостью могли исходить, проводя все те бесчисленные линии, которые мы хотим подвести ко всему иному? Какие тончайшие и жизненные взаимодействия между человеком и вещами и вещами и человеком пред нами ни предстали бы при этом!

Вот что побудило нас искать в способностях человека объяснения общих разделов нашего труда, разделов, которым подчинено все17. Можно ли предложить иной, лучший путь, на котором человек не был бы заменен бытием немым, бесчувственным и холодным? Человек - это уникальное понятие, из которого всегда следует исходить и к которому все следует сводить, если только мы хотим нравиться, интересовать и волновать, описывай даже самые бесстрастные предметы и сухие детали. Абстрагируйтесь от моего бытия и от счастья мне подобных, и что мне во всей остальной природе?

Вторым принципом построения Энциклопедии, не менее важным, чем первый, явился принцип, в соответствии с которым мы определяем относительный объем различных частей этого труда. Я совершенно откровенно признаю, что здесь мы сталкиваемся с трудностью, которую невозможно было преодолеть, начиная труд подобного рода, и которую трудно будет преодолеть даже в следующих его изданиях. Как установить правильную пропорцию между различными частями такого великого целого? Если бы наш труд представлял всего лишь одного человека, то и здесь задача не упростилась бы; насколько же сложнее она должна быть, если речь идет о сообществе многих людей? Если же мы сравним универсальный толковый словарь человеческого знания с колоссальной статуей, то это нам не очень поможет: не известно, ни как определить абсолютную величину колосса, ни с помощью каких наук и искусств должно представить его отдельные члены? Что здесь должно служить масштабом? Должно ли им быть самое благородное, самое полезное, самое важное, или же самое распространенное? Предпочесть ли мораль математике, математику - теологии, теологию - юриспруденции, юриспруденцию - естественной истории и т.д. Если здесь придерживаться родовых выражений18, которых никто не понимает одинаковым образом (хотя все ими пользуются, не вступая при этом ни в какие противоречия друг с другом просто потому, что никогда не пытаются их разъяснить), и если у каждого человека спросить, что в них входит, какова их полная и общая схема, то очень быстро можно будет прийти к выводу, насколько неопределенна и расплывчата эта формальная мера. А тот, кто полагает, что он со своими коллегами может предпринять различные предосторожности, чтобы переданный ему материал расположился как-то в рамках его плана, является человеком, не имеющим ни малейшего представления ни о предмете, ни о тех коллегах, с которыми он связан. У каждого свой способ ощущать и видеть вещи (...)

Я разграничиваю два типа отсылок19: отсылки к вещам и отсылки к словам. Отсылки к вещам и объясняют предмет, указывают на его ближайшие связи с тем, что его непосредственно касается, и на его отдаленные связи с другим, от чего он считается изолированным. Они напоминают нам об общих понятиях и аналогичных принципах, подкрепляют следствия, связывают ответвления со стволом и придают всему то единство, которое столько благоприятно для истины и убедительности. Но если нужно, они производят и совершенно противоположное воздействие; они противопоставляют понятия друг другу; они создают контрастность принципов; они нападают, расшатывают, оп- рокидывают втайне те смехотворные мнения, против которых не стоит выступать открыто. Если автор беспристрастен, то эти отсылки у него всегда выполняют двойную роль - подтверждают и опровергают, сеют смуту и примиряют.

В отсылках этого рода кроется великое искусство и заложены неисчислимые преимущества. Благодаря их помощи весь труд приобретает внутреннюю силу и скрытую полезность, безмолвные эффекты которой с необходимостью дадут о себе знать со временем. Всякий раз, например, когда какой-нибудь национальный предрассудок пользуется уважением, необходимо в статье, ему посвященной, изложить его уважительно, со всей присущей ему вероятностью и привлекательностью. Но необходимо и разрушить это сооружение из грязи, рассыпать эту пустую массу пыли ссылками на статьи, где неколебимые принципы служат основою противоположных истин. Эта манера выводить из заблуждения людей действует очень эффективно на хорошие головы, и она действует безошибочно и без каких бы то ни было досадных последствий, тайно и без особого шума на все головы. В ней и заключается искусство молчаливо извлекать самые убийственные следствия. Если эти отсылки подкрепления и опровержения заготовлены предусмотрительно и искусно, то они придадут Энциклопедии тот характер, которым и должен обладать хороший словарь. Словарь должен быть направлен на изменение распространенного образа мыслей. В труде, который совершит это великое общее дело, будут, я это признаю, какие-то недостатки исполнения. Но и его план, и его основа - великолепны. Труд же, который не сделает ничего подобного, - плох. Сколь бы много хорошего о нем ни говорили - хвалы пройдут, а сам труд погрузится в забвение.

Очень полезны и отсылки к словам. Каждая наука, каждое искусство обладают своим языком. Куда бы мы пришли, если бы всякий раз, употребляя какой-нибудь термин, нам надо было бы ради ясности повторять его определения? Сколько повторов одного и того же! Можно ли сомневаться в том, что такое количество отступлений, скобок, такое количество длиннот не сделает отступления темными? Работы расплывчатые и темные встречаются столь же часто, как работы темные и лаконичные. И если последние иногда утомительны, то первые всегда вызывают раздражение. Употребляя выражения такого рода, нужно не объяснять их, а отослать читателя самым тщательным образом к тем местам труда, где о них идет речь... В универсальном словаре наук и искусств при многих обстоятельствах мы вправе предположить у читателя зрелую способность суждения, остроту соображения, проницательность. Но ни в коем случае мы не должны предполагать у него наличие специальных знаний. Пусть духовно ограниченный человек, читая такой словарь, жалуется, если он этого хочет, на неблаго- дарность природы или же на трудность предмета, но не на автора, ибо в словаре должно быть все, как с точки зрения вещей, так и с точки зрения слов, что делало бы его понятным (...)

И, наконец, последний род отсылок, которые могут относиться как к словам, так и к вещам, я бы хотел назвать сатирическими или эпиграмматическими. Такова, например, отсылка, которую мы находим в одной из наших статей, где после пышных похвал20 следует "см. Капюшон". Само шутовское слово "Капюшон" и содержание статьи "Капюшон" заставляют читателя подозревать, что пышные похвалы - не более чем ирония и что данную статью надо читать с осторожностью, точно взвешивая каждое слово.

Я не хотел бы полностью устранять отсылки такого рода, потому что иногда они полезны. Ими можно тайно разить смешное, как в случае философских отсылок, направленных против некоторых предрассудков. Это иногда - тонкое и деликатное средство отплатить за обиду, не переходя к обороне, или сорвать маску с суровых личностей, qui Curios simulant et Bacchanalia vivunt (которые выдают себя за набожных людей, а живут, предаваясь вакханалиям. Ювенал). Но мне не хотелось бы, чтобы отсылки такого рода были слишком частыми; даже та, которую я процитировал, мне не совсем нравится. Частые намеки такого рода делают работу неясной. Потомство, не знающее разных мелких обстоятельств, не заслуживающих того, чтобы быть ему переданными, не ощутит более всей тонкости намека на те слова, которые нас веселят, будет считать его простым ребячеством. Вместо того, чтобы создавать серьезный и философский словарь, впадают в клоунаду. Хорошо взвесив все, я считаю куда лучшим говорить правду без обиняков. Если же по несчастному стечению обстоятельств или же случайно необходимо иметь дело с людьми, потерявшими честь, невежественными, безнравственными, само имя которых стало почти синонимом ругательного слова, то следует либо вообще воздерживаться от упоминания их, из благоразумия ли или из милосердия, либо нападать на них самым беспощадным образом. Разящими стрелами им нужно напомнить об их положении и их обязанностях, их нужно преследовать с ожесточенностью Персея и желчью Ювенала или же Бьюкенена21...

Мы полагаем, что осознали все преимущества труда, которым мы занимаемся. Мы полагаем, что у нас было более, чем достаточно случаев понять, как трудно было добиться успеха в этой первой попытке создания научной энциклопедии и в какой мере талантов одного человека, сколь бы они ни были велики, не хватает для осуществления этого проекта. Еще задолго до того, как мы приступили к этой работе, у нас было и ясное понимание всех ее трудностей, и вся та неуверенность, которую могут породить только долгие размышления. Приоб- ретенный нами опыт никак не уменьшил наших опасений. Мы увидели, по мере продвижения нашего труда, как разрастался материал, как запутывался словник22, как одни и те же вопросы возникали под великим множеством разных имен, как без конца становились все многочисленнее описываемые нами инструменты, машины, технологические процессы, и как все умножались бесчисленные повороты запу- таннейшего лабиринта (...)

Но мы увидели также, что самой большой трудностью из всех было создать этот словарь, сколь бы несовершенным он ни был, и никто не может отнять у нас эту честь. Мы увидели, что Энциклопедию мог попытаться создать только философский век и что это столетие пришло, что богиня Славы, наделяя бессмертием имена тех, кто совершил великое, может быть, снизойдет и до нас. Нам придает мужество утешительная и радостная мысль, что о нас еще будут говорить и тогда, когда нас уже больше не будет. Нам придают мужества благосклонные слова, доносящиеся до нас из уст наших современников и проро- чающие нам, что в будущем нас вспомнят именно те люди, образованию и счастью которых мы отдали всех себя, которых мы высоко ценили и любили, хотя они еще не родилисі». Мы чувствуем, как в нас зарождается ядро той непобедимой силы, которая вырвет у смерти лучшую часть нас самих и отстоит у небытия те неповторимые моменты нашей жизни, которыми мы по праву можем гордиться. Воистину, человек выступает перед своими современниками и видит себя таким, какой он есть - странное существо, смешанное из возвышенных качеств и постыдных слабостей. Но слабости уходят в могилу вместе с его смертной оболочкой и исчезают вместе с ней. Их накрывает одна и та же земля. Только великие качества человека продолжают жить в памятниках, которые люди ставят сами себе или которые воздвигает им поклонение и признательность общества. Сознание собственных заслуг позволяет человеку предвкусить наслаждение этой честью, наслаждение столь же чистое, сильное и реальное, как и любое другое. Здесь может быть только один вопрос - на каких правах основывает человек свои притязания на признание потомства. Наши притязания основываются на этой книге. Пусть потомство вынесет свой приговор.

Я уже сказал, что только философский век мог отважиться на Энциклопедию, и сказал я это потому, что такой труд требует куда больше душевного мужества, чем утонченности, которые принято проявлять в малодушные века. В нем нужно все проверить, все без исключения и беспощадно поставить под вопрос; нужно иметь мужество, как мы начинаем в том убеждаться, понять, что с литературными произведениями дело обстоит почти так же, как с общими сводами законов и основанием городов - своим возникновением они обязаны какому-ни-

41. Философия в Энциклопедии.

будь редкому стечению обстоятельств, особому случаю, гениальному порыву, но те, кто приходит на смену первооткрывателям, - по большей части их эпигоны: вместо того, чтобы считать эти творения первым шагом на пути к цели, их принимают за конечную ступень, учат не искусству их совершенствовать, а искусству их сохранять, так как свою деятельность такие эпигоны низводят до роли подражателей. И в самом деле, как только произведение определенного вида приобретает известность, от всех трудов, следующих за ним, требуют, чтобы они придерживались точно такого же образца. Но если время от времени на сцене появляется человек, обладающий смелым и оригинальным умом, человек, отваживающийся сбросить унаследованное ярмо, потому что оно ему надоело, то его уделом оказывается безвестность и забвение на долгие времена. Необходимо вырвать с корнем все это старое безобразие, опрокинуть препоны, поставленные разуму, вернуть наукам и искусствам свободу, которая столь драгоценна для них, а любителям старины сказать: «Называйте как хотите "Лондонского купца"23, но признайте, что в этой пьесе есть блестящие и возвышенные страницы!» Должно же, наконец, прийти разумное время, когда правила будут искать не у писателей, а в природе...

Я беспристрастно исследую наш труд; я вижу, что в нем нет ни одной возможной ошибки, которую бы мы не совершили. Я должен открыто признать, что такая Энциклопедия, как наша, едва ли и двумя своими третями войдет в настоящую Энциклопедию. И это много, в особенности если учесть, что, закладывая фундамент подобного труда, всегда необходимо принять за основу работы какого-нибудь скверного автора, кем бы он ни был, Чемберсом, Алстедом24 или другим. Почти никто из наших коллег не отважился бы приняться за работу, если бы ему предложили создать нечто совершенно новое самостоятельно. Нет, каждому был предложен сверток бумаг25 и речь шла о том, чтобы его просмотреть, исправить, дополнить. Творческий труд, которого всегда боятся, при этом как будто исчезал, а люди предавались самым химерическим расчетам. Но эти бессвязные отрывки оказались такими неполными, так плохо составленными, так плохо переведенными, наполненными таким количеством ошибок, упущений, неточностей, так прЬтиворечащими идеям наших коллег, что большинство наших авторов просто отбросили эти заготовки. О, если бы все они были столь же смелы! Единственная польза, которую можно было извлечь из этих свертков, состояла в том, что авторы сразу же могли познакомиться со словниками своих разделов. Но эти словники с такой же полнотою они могли бы установить, пролистав оглавления различных трудов, или же обнаружить их в любом языковом словаре.

Это пустячное преимущество обошлось нам очень дорого. Сколько времени затрачено на перевод плохих сочинений! Какие расходы на то, чтобы обеспечить продолжение плагиата!26 Сколько упреков и ошибок можно было бы избежать с помощью одного простого словника! Но достаточно ли было всего этого, чтобы придать решимости нашим коллегам? Впрочем, эта сторона Энциклопедии может быть усовершенствована только в процессе работы над нею. По мере того как работают над статьей, уточняется терминология, появляется множество терминов, нуждающихся в определениях, возникает бесконечное множество идей, требующих отсылок в другие разделы, короче, источником, откуда льются слова, оказывается то, что каждый автор вносит в Энциклопедию и что все они требуют друг от друга (...)

Но само слово "цензор" и его обязанности напоминает мне об одном важном вопросе. Говорят, не лучше ли было бы, если бы Энциклопедия была отпечатана с молчаливого согласия правительства, а не на основании открытой лицензии. Те, кто стоял за этот путь, говорили: "В этом случае авторы бы наслаждались полной свободой, необходимой для создания совершенных трудов. Какие важные вопросы можно было бы тогда затронуть! Какие великолепные статьи было бы посвятить государственному праву! Как много других можно было бы набрать двумя колонками, где в одной стояли бы все аргументы за, в другой же все аргументы против! Так можно было бы непредвзято рассуждать об истории, громко хвалить хорошее, не опасаясь ничего, осуждать дурное, утверждать истины, сеять сомнения и разрушать предрассудки, сводя до минимума употребление скрытых намеков.

Противники этой точки зрения говорят просто: "Насколько лучше, однако, пожертвовать какой-то толикой свободы, чем подвергаться опасности впасть в произвол! Кроме того, — добавляют они, - наш мир создан таким образом, что выдающийся человек, который задался бы целью создать такую всеохватывающую работу, как наша, и которому высшее существо даровало бы способность познавать истину во всем, мог бы обрести безопасное место лишь в какой-то недосягаемой для нас области над землей, откуда бы ниспадали на людей листы его рукописи".

Однако если и целесообразно подвергаться цензуре, то совершенно невозможно найти умного цензора. Он должен был бы обладать способностью проникаться общим характером труда, несвоекорыстными и широкими взглядами, обращать внимание только на то, что действительно заслуживает внимания, понимать тональность, присущую каждому автору и каждой теме. Он не должен ничего бояться: ни циничных замечаний Диогена, ни специальных терминов Уинслоу, ни силлогизмов Анаксагора27; он не должен требовать, чтобы в вопросах чисто исторических авторы что-нибудь опровергали, ослабляли или же вообще отбрасывали; он должен понимать различие между громадным трудом и маленькой брошюрой и так любить истину, добродетель, успехи человеческого знания и честь нации, чтобы только они постоянно пребывали пред его взором.

Таким хотел бы я видеть цензора. Что же касается людей, которых бы хотел видеть авторами этой книги, то они должны быть упорными, образованными, справедливыми, любящими истину и потому не принадлежать ни к какой стране, ни к какой секте, ни к какому сословию. Они должны говорить о событиях, происходящих на их глазах, так, как если бы их отделяла от этих событий тысяча лет, а о событиях, случившихся в том месте, где они живут, - как если бы они отстояли от них на две тысячи миль. А какой редактор необходим столь достойным сотрудникам? Человек большого ума, прославленный широтою своих познаний, возвышенностью своих чувств и идей, своим трудолюбием, любимый и уважаемый за свои человеческие качества как в частной, так и в общественной жизни, человек, воодушевляемый лишь истиной, добродетелью и человечностью28.

Энциклопедию легко улучшить, но так же легко и испортить, и опасность, которой прежде всего нужно остерегаться и которую, как мы надеемся, нам удалось избежать, состоит в том, что заботы о будущих изданиях будут доверены деспотизму какого-нибудь общества или же ка- кой-нибудь компании. Мы уже обращали на это внимание - и призывали потомство, как и наших современников, в качестве свидетелей истинности наших предупреждений. Самое меньшее зло, могущее проистечь из того, что этим предупреждением пренебрегут, состояло бы в том, что существенное при этом было бы замолчено, а количество и объем предметов, о которых следовало бы молчать, выросло до бесконечности. Корпоративный дух, который, как правило, оказывается узколобым, ревностным и эгоистичным, испортил бы само ядро работы. Искусство оказалось бы в пренебрежении. Предметы преходящего интереса поглотили бы другие предметы, а Энциклопедия пережила бы судьбу столь многих других произведений, вызывавших дискуссии. Когда католики и протестанты устали от своих споров, пресытились взаимными оскорблениями, когда они решились молчать и жить в спокойствии, мир тотчас же увидел, какое множество книг, пользовавшихся самой высокой репутацией, исчезло из обращения и было забыто. Дело обстоит точно так же, как с взбаламученной жидкостью - постепенно жидкость проясняется и можно видеть, как осадок выпадает на дно сосуда.

Вот те первые идеи, которые приходят мне в голову, когда я думаю о плане общего и хорошо продуманного словаря человеческого знания: идеи о его возможности, его цели, его содержании, о расположении этого содержания как в целом, так и в отдельных частях, о стиле, о методе, отсылках, словнике, авторах, цензорах, редакторе и издателях.