ЭКЛЕКТИЗМ (история философии древнейшей и новой).
Сектант - это человек, избравший доктрину какого-нибудь философа; эклектик, напротив, человек, не признающий учителя; поэтому, когда об эклектиках говорят, что они философская секта, - соединяют в единое целое две противоречащие друг другу идеи - если только термин "секта" не трактуется в смысле совокупности людей, объединяемых одним принципом, а именно: в своем познании не подчиняться никому, на все смотреть собственными глазами и скорее сомневаться в какой-нибудь истине, чем пойти на риск принятия чего-нибудь ложного, не исследовав его.
Сходным у эклектиков и скептиков было то, что они ни с кем не были согласны; скептики - потому, что они ни с чем не соглашались, эклектики же не принимали от других ничего, кроме нескольких положений. Если эклектики в скептицизме находили истины, которые приходилось признавать, то это оспаривалось самими же скептиками; с другой стороны, скептики не расходились во взглядах друг с другом;
зато один эклектик обычно воспринимал от какого-нибудь философа то, что отвергалось другими эклектиками.
В его школе дело обстояло как в религиозных сектах, где не найдется двух лиц, думающих совершенно одинаково.И скептики и эклектики могли бы избрать общим девизом: nullus addictus jurare in verba magistri1, но эклектики, не будучи настолько нетерпимыми, как скептики, и с пользой для себя применяя некоторые идеи, отвергаемые скептиками, могли бы к этому девизу прибавить другой, который отдавал бы должное их соперникам, не поступаясь свободой мысли, которой они столь дорожили: nullum philosophum tarn fuisse inanem qui non viderit ex vera aliquid2. Если подумать об этих двух видах философов, мы увидим, насколько естественно было их сравнивать; мы увидим, что, поскольку для эклектизма скептицизм являлся пробным камнем, эклектику следует всегда идти рядом со скептиком, чтобы подобрать все то, что его спутник, из-за суровости своих суждений, превратил в бесполезный прах.
Из вышесказанного следует, что эклектизм, строго говоря, не являлся новою философией, так как не было ни одного главы секты, который не был бы более или менее эклектичен; а следовательно, что эклектики среди философов оказались, подобно владыкам на земле, единственными оставшимися в природном состоянии, при котором все принадлежало всем.
Для образования своей системы Пифагор3 использовал теологов Египта, гимнософистов Индии, художников Финикии и философов Греции. Платон обогатился всем знанием, собранным Сократом, Гераклитом и Анаксагором; Зенон ограбил и пифагоризм, и платонизм, и гераклитизм, и кинизм4; все они совершали долгие путешествия по различным странам. Какова же была цель этих путешествий, если не распросить разные народы, собрать отдельные истины, рассеянные по поверхности земли, и вернуться на Родину обогащенными мудростью всех наций? Но как человеку почти невозможно не поколебаться в своих верованиях в итоге посещения многих стран и изучения многих религий, так и рассудительному человеку, ознакомившемуся со многими философскими школами, очень трудно примкнуть полностью и исключительно к какой-нибудь одной из них, не впадая притом либо в эклектизм, либо в скептицизм.
Не следует смешивать эклектизм с синкретизмом. Синкретист - подлинный сектант; он сражается под знаменами, от которых почти не осмеливается отклониться. У него есть руководитель, чье имя он и носит: таким руководителем оказывается или Платон, или Аристотель, или Декарт5, или Ньютон - неважно кто. Единственная свобода, какую он себе позволяет, - несколько видоизменять мнения своего руко- водителя, сужать или расширять полученные от него идеи и, кроме того, заимствовать кое-что от других и поддерживать систему взглядов своего руководителя, когда ей грозит разрушение.
Эклектик не собирает истин, случайно ему попавшихся; он не оставляет их изолированными и еще гораздо меньше упорствует в поисках согласования их в определенном плане. Как только он исследовал вопрос и принял какое-то начало, то предложение или теорема, к рассмотрению которой он после этого приступает, либо явно связывается с этим началом, либо вовсе с ним не связывается, либо противостоит ему. В первом случае он считает данную теорему истиной; во втором он откладывает свое суждение до тех пор, пока промежуточные понятия, отделяющие исследуемую теорему от принятого им начала (принципа) не докажут, что эта теорема связана с принятым началом или что теорема этому началу противоречит. В последнем случае он отбрасывает свою теорему как ошибочную. Таков метод эклектика. Таким образом ему удается создать фундаментальное целое, являющееся результатом его собственной работы над большим объемом собранных им частей, принадлежащих другим. Из этого явствует, что Декарт был среди своих современников великим эклектиком.
Эклектизм, являющийся философией светлых умов с самого возникновения мира, вплоть до конца второго и начала третьего веков не образовывал секты и не имел имени. Единственная причина, которой можно это объяснить, заключается в том, что сменявшие тогда друг друга школы были терпимыми, а эклектизм мог бы возникнуть лишь из конфликта между ними. Это и произошло, когда христианская религия начала все философские школы пугать скоростью своего распространения и возмущать их своею беспрецендентною нетерпимостью.
До тех пор существовали пирроники, скептики, киники, стоики, платоники, эпикурейцы, и это ни к чему плохому не приводило. Какую же сенсацию произвела среди этих спокойных философов новая школа, которая возвела в основной принцип положение, согласно которому вне ее лона не существует ни честности в этом мире, ни спасения в другом, потому что ее мораль объявлялась единственной истинной моралью, а ее Бог - единственным истинным богом! Возмущение жрецов, народа и философов было бы всеобщим, если б не небольшое число людей хладнокровных, какие всегда находятся в обществе и которые долго остаются равнодушными зрителями; которые слушают, взвешивают, не присоединяются ни к какой партии и кончают тем, что создают себе все примиряющую систему и льстят себя надеждой, что эта система понравится многим людям.Таковым приблизительно было возникновение эклектизма. Но по какой-то непостижимой превратности судьбы случилось так, что от- правляясь от столь мудрого принципа - собирать у всех философов, tros rutulusve fiat6, что наиболее соответствовало бы разуму, вдруг стали пренебрегать тем, что следовало избирать, и избирать то, чем следовало бы пренебречь, - и образовали нелепейшую систему, самую чудовищную, какую только можно было себе вообразить, систему, просуществовавшую свыше четырехсот лет и закончившую тем, что затопила поверхность Земли суеверными религиозными обрядами; от этих обрядов остались те следы, которые будут наблюдаться, может быть, вечно почти у всех народов в их предрассудках. Именно это необычное явление мы будем излагать в дальнейшем (...)
Потамон7 мог иметь достаточно здравого разума, необходимого для того, чтобы заложить первые основы эклектизма; но ему не хватало беспристрастности, необходимой для выбора среди принципов других философов, и таких личных качеств, как энтузиазм, красноречие, ум, и даже интересная внешность, а без этих личных качеств очень трудно привязать к себе большое число слушателей. Кроме того, он отдавал предпочтение платонизму, несовместимое с его системой, и целиком погружался в чисто философские вопросы; а благодаря ссорам христиан с язычниками, которые разгорелись в ту пору с необычайной силой, в моде были только религиозные вопросы.
Таковы были главные причины неясности или темноты, в которую впала философия Пота- мона, и малого ее успеха.В метафизике Потамон утверждал, что мы обладаем в наших интеллектуальных способностях верным средством познавать истину и что очевидность - отличительное свойство истинных положений; в физике он утверждал, что существуют два принципа общего строения объектов: один - пассивный, или материя, другой - активный, или всякая действующая причина, ее оформляющая. В естественных телах он различал место и качества, и о всякой субстанции, какой бы она ни была, он спрашивал, что было ее причиной, из каких элементов она состоит, каково ее строение и форма и в каком месте она была произведена. Всю мораль он сводил к тому, чтобы сделать жизнь человека как можно добродетельнее; это, по его мнению, исключало злоупотребление, но не исключало пользования ценностями и наслаждениями.
Аммоний Саккас8, ученик и последователь Потамона, преподавал в Александрии. Он преподавал эклектическую философию во время правления императора Коммода9. Он воспитывался в христианском учении, но большая склонность к господствующей философии не замедлила вовлечь его в языческие школы. Едва получив первые уроки эклектизма, он понял, что религия, подобная той, в которой он воспитан, несовместима с данной системой. Действительно, христианство не терпит никакого исключения из своих основоположений. Отказаться от одной из его догм - значит, не принимать ни одной из них. Аммоний отступился и возвратился к религии, установленной законами (...), то есть, строго говоря, он оставался вне религии; ведь тот, кого спрашивают, какой вы веры, и кто отвечает: "Той, что и наш государь", - показывает, что он более придворный, чем набожный человек (...)
Вот почему своим ученикам Аммоний говорил: начнем с того, что отделаемся от праздных слушателей, от которых не следует ожидать никакой помощи в отыскании истины; они уже достаточно развлекались за счет Аристотеля и Платона; а мы в тишине сами поразмышляем об этих наставниках рода человеческого.
Займемся особенно внимательно тем, что может расширить наш ум, очистить душу, поднять человека выше его обычного состояния и приблизить его к бессмертным. Пусть эти плодотворные источники нашего учения не вызовут у нас ни подозрения, ни пренебрежения к тем, в ком мы пытались почерпнуть хотя бы каплю ценных поучений. Нам принадлежит все хорошее, созданное человечеством. Если нетерпимая секта, преследующая нас сегодня, может пролить какой-то свет в вопросе познания Бога, о происхождении Вселенной, о душе, о существовании современном, о его будущем, о благе, о нравственном зле, - воспользуемся этим. Неужели же мы из ложного стыда откажемся от принципов, способных нам помочь, только потому, что они изложены в книгах наших врагов? Но прежде всего постараемся не открывать нашу философию людям, которых увлекает поток новых суеверий, пока эти люди не окажутся способными ею воспользоваться (...) Эта утешительная философия, мирная и тайная, которая требовала строгого молчания и которая всегда была склонна выслушивать и просвещать, очень нравилась разумным людям. И правительство, видя, что умы направлены именно в эту сторону, доброжелательно относилось к данной философии, и не потому, что оно заботилось о преобладании какой-либо секты над другой, но оно понимало, что все, входящие в школу Аммония, отвращались от секты Иисуса Христа. Аммоний имел большое число учеников. Они, по крайней мере при жизни их учителя, свято сохраняли тайну его доктрины, так что мы можем лишь догадываться о ней. Однако, поскольку Аммоний ставил своей задачей вызвать наибольшее благорасположение к эклектизму, то он, конечно, был снисходителен к господствовавшим в его время вкусам и его поучения были смесью философии и теологии. Эта чудовищная смесь привела впоследствии к самым плачевным результатам. Эклектизм выродился при последователях Аммония в отвратительную теургию (магию). Он стал нелепым ритуалом заклинаний, воплощений, вызывания духов и ночных бдений, суеверных, магических, практикуемых в подземельях, а ученики его были более похожи на колдунов, чем на философов (...)Наиболее известным приверженцем Аммонийской школы был Плотин10; его соученик и друг Порфирий11 оставил нам его жизнеописание. Но что ценного можно извлечь из повествования человека, задавшегося целью провести параллель между Плотином и Иисусом Христом?
Плотин составил двадцать одну работу на различные темы. Эти работы было очень трудно достать. Для сохранения хотя бы некоторых остатков философских учений Аммония их сообщали лишь испытанным ученикам и эклектикам светлого ума и маститого возраста. Впоследствии стало ясно, что учение, сообщенное последователям Аммония, содержало все самое темное и запутанное в метафизике, диалектику самую хитроумную и затруднительную, немного морали и очень много фанатизма и теургии...
В свое время я пришел к выводу, что экстаз - это особая заразительная болезнь того времени, которая не пощадила полностью даже самых уважаемых за их таланты, их знания и их нравы людей (...)
Ученик Порфирия Ямвлих12 был одним из главных светочей Александрийской школы. Язычеству со всех сторон грозила гибель, когда появился этот философ-теургист. Он сражался за своих богов и не без успеха. Замечательно было это почти всеобщее отвращение к христианству у всех философов-эклектиков и их упорная привязанность к идолопоклонству. А можно ли представить себе более смехотворную систему, чем система мифологии идолопоклонников? (...)
Все, что история сообщила нам о мистиках, мы находим в истории Ямвлиха. Он приходил в экстаз, его тело в момент беседы с богами поднималось в воздух, его одежда озарялась светом, он предсказывал будущее, повелевал демонами, вызывал гениев из глубины вод (...)