(П) ...Даже бедняки Зажили лучше, чем иные богачи
В первые столетия своего существования человек, несомненно, питался плодами земли, никак их предварительно не обрабатывая, и спал голым, как и другие животные, на лоне природы. Все, что с того времени содействовало тому, чтобы сделать жизнь более удобной, более или менее заслуживает, чтобы его назвали роскошью, поскольку оно должно было быть результатом мысли, опыта и некоторого труда в зависимости от того, больше или меньше усилий оно потребовало и насколько оно уводило от первобытной простоты. Наше восхищение распространяется только на то, что является для нас новым, и не дальше, и мы все игпорируем превосходные качества вещей, к которым мы привыкли, хотя бы опи были и очень любопытны сами по себе. Человек, который найдет роскошь в простой одежде бедного создания, одетого в толстое платье, полученное от прихода, и под ним в грубую рубашку, вызовет смех; и все же какое число людей, какое большое разнообразие профессий и какие разнообразные орудия и навыки должны быть использованы для изготовления самого простого йоркширского сукна. Какая глубипа мысли и изобретательности должна была быть проявлена, какой труд и усилия приложены, сколько времени должпо было пройти, прежде чем человек паучился выращивать из семечка и изготовлять такой полезный продукт, как холст.
Разве не должно быть тщеславно-изысканным то общество, в котором этот замечательный продукт, после того как он изготовлен, не будет считаться пригодным для употребления даже самыми бедными из всех, пока его не доведут до совершенной белизны, которую нельзя получить иначе как с помощью всех стихий, к которым приложены огромпое трудолюбие и терпение? Я еще не кончил: можем ли мы думать не только о той цене, которая заплачена за это роскошное изобретение, но и в равной мере о том незначительном времени, в течение которого сохраняется эта белизна, составляющая часть его красоты, так что каждые шесть или самое большее семь дней его нужно чистить, и, пока его носят, это — постоянная обязанность владельца? Я повторяю, можем ли мы думать обо всем этом и не считать излишним проявлением изящества то, что даже бедняги, получающие подаяние от прихода, не только имеют целые костюмы, сделанные из этой трудно достающейся материи, но и равным образом, как только они загрязняются, восстанавливают их первозданную чистоту, используя один из самых полезных, а также и самых сложных составов, которым может похвастаться химия, растворяя его в воде при помощи огня, приготовляют самый очищающий и все же самый безвредный lixivium42, который смогло до сих пор изобрести человеческое трудолюбие?
Несомненно, было время, когда о тех вещах, которые я упомянул, говорили так высокопарно и рассуждали примерно таким же образом; но век, в который мы живем, назовет глупцом всякого, кто будет говорить об излишестве и изысканности, если увидит бедную женщину, которая, проносив целую неделю свою полученную от казны полотняную рубашку, стирает ее с куском вонючего мыла по четыре пенса за фунт.
Искусство пивоварения и хлебопечения мало-помалу было доведено до того совершенства, которое мы видим в нем ныне; но изобрести его сразу, и притом a priori, потребовало бы больше знаний и более глубокого проникновения в природу брожения, чем те, которыми до сих пор обладали самые великие философы; тем не менее плодами обоих искусств ныне пользуются самые низкие из нашего рода и голодный бедняга не знает более смирен- пой или более скромной мольбы, чем о куске хлеба или глотке слабого пива.
Человек узнал по опыту, что пет ничего мягче, чем мелкие перья и пух птиц, и обнаружил, что, если собрать их в кучу, они благодаря своей эластичности будут мягко сопротивляться любому положенному на них грузу и снова подыматься сами по себе, как только давление прекратится.
Несомненно, что использование их как подстилки для сна сначала было задумано для удовлетворения тщеславия, а также для покоя богатых и могущественных людей; но они давно уже стали настолько распространенными, что почти все спят па перинах, и замена перьев шерстяными оческами считается жалкой уловкой самых нуждающихся людей. На какую же высоту должна была подняться роскошь, прежде чем стали считать лишением, если приходится покоиться на мягкой шерсти животных!От пещер, хижин, лачуг, шатров и бараков, с которых начинали люди, мы теперь пришли к теплым и прочным домам, и самые скромные жилища, которые мы видим в городах, представляют собой настоящие здания, задуманные людьми, искусными в пропорциях и архитектуре. Если бы древние бритты и галлы могли выйти из могил, с каким удивлением взирали бы они на величественные строения, повсюду возведенные для бедных! Если бы они могли увидеть великолепие колледжа Челси, Гринвичской больницы или, что превосходит их всех, Дом инвалидов в Париже и наблюдать ту заботу, изобилие, излишества и пышность, которыми в этих величественных местах окружены люди совсем неимущие, то те, кто некогда был самым великим и самым богатым человеком страны, имели бы все основания завидовать самым бедным людям нашего времени.
Еще одно проявление роскоши, которым пользуются бедные, но которое ие считается таковым и от которого, без сомнения, в золотой век человечества воздержались бы богатые люди. Это употребление в пищу мяса животных.
Что касается нравов и обычаев того времепи, в котором люди живут, они никогда ие изучают подлинную цепу или достоинство их причины и обычно судят о вещах так, как повелевает им обычай, а не разум. Было время, когда для уничтожения мертвых тел при похоронных обрядах использовался огопь и тела самых великих императоров обращались в пепел. Тогда захоронение тела в земле применялось лишь в отношении рабов или же служило наказанием для самых отъявленных преступников. Теперь же нет ничего почетнее и приличнее предания тела земле, а сожжение тела сохранено только для самых черных преступлений.
Иногда мы с ужасом смотрим на пустяки, а иногда можем беззаботно наблюдать чудовищные преступления. Если мы видим человека, не снявшего шляпу в церкви, это пас потрясает, хотя в это время и не было службы, но, если в воскресный вечер мы встречаем полдюжины пьяных на улице, это зрелище почти не производит па нас впечатления. Если женщина в маскараде наденет мужской костюм, среди друзей это считается шалостью, а того, кто будет слишком недоволен этим, объявят чрезмерно придирчивым. На сцене это делается постоянно и не вызывает упреков, и самые добродетельные женщины прощают это актрисе, хотя она выставляет на всеобщее обозрение свои ноги и бедра; но если та же самая женщина, как только она снова наденет свои юбки, покажет мужчине ножку хотя бы до колена, это будет очень нескромным поступком, и все назовут ее за это бесстыдной.Я часто думал, что, если бы не эта тирания, с которой обычай правит нами, люди более или менее добродушные никогда бы не примирились с убийством такого большого количества животных для своего ежедневного пропитания, пока щедрая земля так изобильпо снабжает их разнообразными растительными лакомствами. Я знаю, что разум слабо возбуждает наше сострадание, и поэтому не удивляюсь тому, что люди так мало сочувствуют таким несовершенным созданиям, как лангусты, устрицы, сердцевидки, и даже вообще всякой рыбе: они немы и их внутреннее строение, так же как и внешняя форма, резко отличаются от наших; для нас их выражения чувств не понятны, и поэтому не удивительно, что их горе не затрагивает наш разум, до которого оно не может дойти; ибо наша жалость никогда так действенно не возбуждается, как в тех случаях, когда проявления несчастья непосредственно ударяют ио нашим чувствам; и я видел людей, тронутых тем шумом, который издаст живой омар на вертеле, хотя они могли с удовольствием убить полдюжины дичи. Ио я не могу себе представить, как человек, которого не сделали бесчувственным кровь и убийства, способен спокойно наблюдать насильственную смерть и связанные с нею мучения таких совершенных животных, как овцы и быки, сердце, мозг и нервы которых так мало отличаются от наших и у которых отделение жизненных соков (spirits) от крови, органы чувств и, следовательно, сами чувства (feeling) такие же, как у человеческого существа.
В ответ па это большинство людей сочтет достаточным сказать, что, раз позволено все обращать на службу человеку, пе может быть жестокости в том, чтобы использовать живые существа для той цели, для которой они предназначены; но я слышал, как люди давали такой ответ, а в глубине души их натура упрекала их за ложность этого утверждения.
Из десяти людей едва ли найдется один, который бы не признался (если только он не вырос на бойне), что из всех занятий он никогда бы не смог выбрать профессию мясника, и я сомневаюсь, чтобы вообще хоть один человек в первый раз решился охотно зарезать цыплепка. Некоторых нельзя убедить попробовать мясо тех существ, которых они ежедневно видели и знали, пока те были живы; у других угрызения совести распространяются только на их собственную домашнюю птицу, и они отказываются есть то, что они кормили и о чем сами заботились; но все они с аппетитом и без раскаяния поглощают говядину, барапину и птицу, купленную на рынке. Мне представляется, что в этом поведении проявляется нечто вроде сознания вины, кажется, что они пытаются спасти себя от обвинения (которое, как они знают, в чем-то справедливо) в совершении преступления, отодвигая от себя как можно дальше его причину; и в этом я могу обнаружить прочный след первобытной жалости и невинности, которых все же не смогли преодолеть вся деспотическая власть привычки и насилие роскоши.Мне скажут, что я основываюсь лишь на глупости, в которой мудрые люди не виновны; я это признаю; но, раз она вытекает из реального аффекта, присущего нашей природе, достаточно показать, что мы рождаемся с отвращением к убийству и, следовательно, к поеданию животных; ибо, как бы глупо это ни было, вообще невозможно, чтобы естественное желание побуждало делать нас самих или желать, чтобы делали другие то, к чему мы испытываем отвращение.
Все зпают, что при лечении оиаспых pan и переломов, удалепии членов и других страшных операциях хирурги часто вынуждены обрекать своих пациентов на необычайные муки, и, чем более безнадежные и тяжелые больные попадают к ним, тем более стоны и телесные страдания других должны становиться привычными для них; по этой причине наше английское право, исходя из самого любовного отношения к жизням подданных, не позволяет им состоять пи в одном жюри присяжных, которое принимает решение о жизпи или смерти, предполагая, что их занятия самого по себе достаточно, чтобы ожесточить их и подавить в них ту мягкость, без которой человек не способен определить истинную цену жизни своих собратьев. Теперь, если нам не следует беспокоиться о том, как мы поступаем с грубыми животными, и если предполагается, что в их убийстве нет никакой жестокости, почему па осповапии того же самого права из всех занятий мяспики вместе с хирургами, и только они, исключены из числа тех, кто может быть присяжным?
Я ничего пе приведу из того, что Пифагор43 и многие другие мудрые люди сказали относительно этого варварства — поедания плоти.
Я и так уже слишком отвлекся от своей темы и поэтому прошу читателя, если он в состоянии выслушать еще немного рассуждений по этому вопросу, пробежать глазами следующую ниже басню, или же если он устал, то пусть ее пропустит, будучи уверенным, что и в том и в другом случае он в равной мере окажет мне услугу.Во время одной из пунических44 войн некий римский купец потерпел крушение у побережья Африки. Он сам и его раб с великим трудом благополучно выбрались на берег, но, бродя в поисках помощи, встретились с огромным львом. Он оказался представителем той породы львов, которая встречалась во времена Эзопа45, и не только говорил на нескольких языках, по и, более того, кажется, был очень хорошо знаком с делами людей. Раб взобрался на дерево, а его хозяин, полагая, что он сам не будет там в безопасности, и мпого наслышавшись о великодушии львов, простерся ниц перед ним, проявляя все знаки страха и покорности. Лев, который лишь недавно набил себе брюхо, велел ему встать и на время отогнал его страх, заверив его к тому же, что его не тронут, если он может привести ему какие-либо удовлетворительные причины, почему его не следует съесть. Купец повиновался и, получив таким образом некоторую призрачную надежду па спасение, в мрачных тонах описал то кораблекрушение, которое он потерпел, а затем, пытаясь возбудить жалость у льва, стал молить о пощаде, излив огромное количество великолепного красноречия; однако, заметив по выражению морды зверя, что лесть и прекрасные слова произвели на него очень незначительное впечатление, он прибегнул к аргументам более солидным и, исходя из превосходства человеческой натуры и способностей, показал, насколько певероятпо, чтобы боги не создали его для более полезного применения, чем быть съеденным дикими зверями. После этого лев стал более внимателен и время от времени удостаивал его ответом, так что в конце концов между ними состоялся следующий диалог.
О суетное и алчное животное (сказал лев), чья гордость и жадность могут заставить его покинуть свою родную землю, где он мог бы в достатке удовлетворить все свои естествепиые потребности, и попытать счастья в бурных морях и опасных горах, чтобы найти ненужные излишества, почему ты должен считать свой род выше нашего? И если боги дали тебе превосходство пад всеми существами, почему ты молишь существо низшее? — Наше превосходство (отвечает купец) состоит ие в физической крепости, а в силе разума; боги наделили нас разумной душой, которая, хотя и невидима, является лучшей нашей частью.
— Я ничего не хочу трогать у тебя, кроме того, что годится в ппщу, но почему ты так высоко ценишь себя из-за той части, которая невидима? — Потому, что она бессмертна и будет вознаграждена после смерти за свои деяния при жизни и праведники будут наслаждаться вечным блаженством и покоем вместе с героями и полубогами в полях Елисейских. — Какую жнзпь ты вел? — Я чтил богов и старался быть полезным людям. — Тогда отчего же ты боишься смерти, если думаешь, что боги так же праведны, как и ты? — У меня жена и пять малых детей, которые будут ввергнуты в нужду, если потеряют меня. — У меня два детеныша, которые еще недостаточно выросли, чтобы обходиться без посторонней помощи; они сейчас нуждаются в нище и, должно быть, на самом деле будут голодать, если я ничего им ие добуду. Твоих детей как-нибудь обеспечат; по крайней мере когда я тебя съем, то можно считать, что ты утонул, это все равно.Что касается превосходства того или иного рода, то у вас ценность вещей постоянно увеличивается по мере того, как они становятся все более редкими, а сейчас на миллион людей: едва ли найдется один лев; кроме того, в том огромном благоговении, которое человек якобы испытывает по отношению к своему роду, очень мало искренности и она относится только к той доле, которую гордость каждого отводит в этом благоговении для самого себя; глупо хвастаться нежностью и вниманием, проявленными к своим детям, или чрезмерной и постоянной заботой и хлопотами об их воспптапии; поскольку человек рождается самым нуждающимся и самым беспомощным животным, это только инстинкт природы, которая во всех существах всегда заботу родителей соотносит с потребностями и неспособностями отпрыска. Но если человек действительно ценит свой род, как же может часто случаться, чтобы десять тысяч людей, а иногда в десять раз больше погибали в течение нескольких часов из-за каприза двоих? Все люди, принадлежащие к разным слоям общества, презирают тех, кто стоит ниже их, и, если бы можно было проникнуть в сердца королей и принцев, вряд ли можно было бы найти такое, которое ценило бы
Подавляющее большинство людей, которыми они правят, больше, чем эти люди — принадлежащий им скот. Почему так много их претендует на то, что их род, хотя бы и незаконно, ведет свое начало от бессмертных богов; для чего все они допускают, чтобы другие становились перед ними на колени, и в большей или меньшей степени испытывают восторг, когда им оказывают божественные почести, как не для того, чтобы осторожно внушать, что оии сами принадлежат к более высокопоставленному роду, который превосходит род их подданных?
Я дикий [зверь], но только такое существо можно назвать жестоким, которое ио злобе или бесчувственности подавляет свою естественную жалость. Лев рождается без чувства сострадания; мы следуем инстинкту своей природы; боги предназначили нам питаться падалью или добывать других животных, и, если мы находим падаль, мы никогда не охотимся за живыми зверями. И только человек, злобный человек может превратить смерть в забаву. Природа научила ваш желудок не желать ничего, кроме растительной нищи; но ваша неистовая любовь к переменам и еще более сильное стремление к новизне натолкнули вас на истребление животных без правосудия или необходимости, извратили вашу природу и исказили ваши желания так, как хотели того ваша гордость и роскошь. У льва в желудке есть фермент, который переваривает самую жесткую шкуру и самые твердые кости, а также мясо всех без исключения животных. Ваш привередливый желудок, в котором тепло, способствующее перевариванию пищи, слабо и незначительно, пе примет даже самые нежные их части, если более половины стряпни ие будет совершено заранее при помощи искусственного тепла (огня), и, однако, удовлетворяя капризы слабого аппетита, пощадили ли вы хоть какое-нибудь животное? Я говорю «слабого аппетита», ибо что такое голод человека по сравнению с голодом льва? Ваш, когда оп больше всего вас мучит, заставляет вас падать в обморок, мой сводит мепя с ума; я часто пытался есть коренья и травы, чтобы ослабить его неистовство, но тщетно: ничто, кроме большого количества мяса, не может как-то его утолить.
Однако, несмотря на свирепость своего голода, львы часто вознаграждают за полученные ими блага; но неблагодарный и вероломный человек питается овцой, которая его одевает, и не щадит ее невинных детенышей,
Которых oil взял ііоД свою охрану и защиту. Если ты мне говоришь, что боги сделали человека господином над всеми другими созданиями, то что же это за тирания — уничтожать их по своей прихоти? Нет, слабое и робкое животное, боги создали тебя для общества и предназначили миллионам вас, когда вы объединились, составить всем вместе сильного Левиафана46. Один лев имеет ка- кое-то влияние в мироздании, но что есть один человек? Малая, незначительная частица, ничтожный атом одного большого зверя. То, что природа задумывает, опа осуществляет, и о том, что она предполагала, правильнее всего судить только по тем последствиям, которые она демонстрирует; если бы она намеревалась сделать так, чтобы человек как человек благодаря превосходству своего рода, правил всеми другими животными, тогда бы тигр и даже кит и орел повиновались бы его голосу.
Но если ваш ум и рассудок превосходят наши, не должен ли тогда лев из уважепия к этому превосходству следовать правилам поведения человека, у которого самой священной является заповедь: довод самого сильного всегда является самым сильным? Целые толпы вас составляли заговор и осуществляли уничтожение одного, а ведь ранее признавали, что боги сделали его их вождем; а один часто уничтожал и вырезал целые множества людей, которых он теми же богами поклялся защищать и охранять. Человек никогда не признавал ничьего превосходства, если оно не было подкреплено силой, а почему это должен делать я? То превосходство, которым я хвастаю, можно увидеть: все звери трепещут при виде льва, и не из-за панического страха. Боги дали мне быстроту, чтобы догонять, и силу, чтобы побеждать всех, кто проходит вблизи меня. Где то существо, у которого такие же, как у меня, зубы и лапы; посмотрите на толщину этих массивных челюстей, обратите внимание на их ширину и пощупайте твердость этой мускулистой шеи. Самый быстрый олень, самый дикий вепрь, самая выносливая лошадь и самый сильный бык становятся моей добычей, когда я их встречаю.
Так говорил лев, и купец упал в обморок...
Лев, по моему мнению, зашел слишком далеко; однако, когда для того, чтобы сделать более мягким мясо самцов, мы, кастрируя их, не даем мускулам и всем тканям достичь той твердости, которую без этого они бы приобрели, признаться, я полагаю, это должно было бы тронуть человеческое существо, если бы оно подумало о той жестокой тщательности, с которой их откармливают для убоя. Когда круппый и смирный вол, выдержав удары в десять раз более сильные, чем те, которые погубили бы его убийцу, наконец надает, оглушенный, и его вооруженная рогами голова привязывается веревками к земле; как только проделана широкая рана и яремные вены перерезаны пополам, какой смертный может без сострадания слышать болезненный рев, прерываемый течением крови, горькие вздохи, которые говорят об остроте его боли, и глубокие громкие стоны, с шумным беспокойством вырывающиеся из глубины его сильного и трепещущего сердца? Посмотрите на дрожание и резкие конвульсии его членов; посмотрите, как его дымящаяся кровь потоком течет пз него, а его глаза тускнеют и закатываются; наблюдайте за его движениями, за дыханием и последними усилиями сохранить жизнь, верными признаками приближения смерти. Когда живое существо предоставляет такие убедительные и неопровержимые доказательства ужаса, который оно испытывает, и боли и агонии, которые оно переживает, найдется ли последователь Декарта47, настолько приученный к крови, что своими сочувствиями пе опровергнет философии этого тщеславного мыслителя?