IV
Женщины, повторяю, являлись бы общим достоянием для мужчин, как мужчины — для женщин, и из этого не вытекало бы неприятностей или поводов к раздорам. Ибо именно тем, что в действительности существует как раз обратное, то есть тем, что в столь существенном отношении сохранилось еще твое и мое, и обусловливаются часто все столкновения, которыми кишит история всех стран и всех народов и которые мы видим так часто, что почти не обращаем на них внимания. Однако для того, чтобы ясно представить себе преимущества общности женщин, а также понять, каким средством для достижения мира и еди-
q При состоянии нравов соперничества не было бы ни в чем. Это надобно заметить, чтобы составить себе правильное представление об этом состоянии.
нения оно было бы для нас, не следует — скажу еще раз — рисовать себе людей такими, каковы они теперь, а какими они были бы, если бы такая общность уже у них существовала. Иными словами, их следует представлять не с их внешними настроениями, проистекающими из существования твоего и моего, а с настроениями противоположными.
Невозможно вообразить — и не мне его изобразить — то безрассудство, какое состояние законов заставляет нас вносить во все, что имеет отношение к любовному влечению, тем, что оно налагает запреты на это влечение.
И одна лишь трудность представить себе это может отдалить нас от веры в то, что когда-либо наступит такое состояние человеческого общества, при котором удовлетворять это влечение будет столь же просто, как удовлетворять потребность в еде, питье или сне. Почему-то склонны думать, что при состоянии нравов мужчины так же стали бы вырывать друг у друга женщин, как при состоянии законов или при состоянии дикости. Между тем думать так имеется тем меньше оснований, чем более сильными представляются доводы в пользу такого предположения. Об остальных земных благах нужно сказать то же самое. Но почему же из кажущейся силы доводов относительно собственности я делаю обратное заключение, подрывающее наши расчеты на нее? Да потому, что состояние дикости и состояние законов, одни только подлежащие нашему чувственному познанию, полностью противоположны состоянию нравов.Общность женщин является столь же необходимым звеном в цепи нравов, основанных на уничтожении твоего и моего, как их необщность — в цепи, основанной на твоем и моем. Ибо какая это была бы непоследовательность, раз речь идет об уничтожении твоего и моего, а следовательно, и всех законов — не уничтожить их во всех отношениях и исключить отсюда женщин, особенно их, созданных для того, чтобы доставлять нам наиболее доступные наслаждения, удовлетворять одно из сильнейших и естественнейших наших влечений, продолжать наш род, жить вместе с нами и содействовать в меру их возможностей и для собственного их удовлетворения не раздорам, что они до сих пор постоянно делали в силу распространявшегося на них твоего и моего, а сплочению нас друг с другом. Это сплочение привело бы и к столь недо- стающему им единению их между собою, ибо они, как женщины, разъединены между собою вследствие тех же причин, которые побуждают их разъединять нас.
Выполняемая ими работа отличалась бы от труда мужского, но все вместе жили бы сообща под обширными кровлями величайшей прочности, расположенными столь благоприятно, как пожелали бы того сами обитатели, которым предоставлялось бы заселять лишь наиболее благоприятно расположенные участки земли.
Каждая из этих обширных кровлей вместе с кровлями скотных дворов, амбаров и складов образовала бы либо на развалинах наших городов32, либо в чистом поле то, что мы называем поселком, а все поселки ввиду близкого соседства взаимно помогали бы друг другу и сообща владели бы некоторыми объектами, как, например, мельницами и кузницами, никогда не вступая в споры по поводу угодий или чего-либо иного. И действительно, какой мог бы быть повод к спорам в состоянии равенства, при котором у них имелось бы в изобилии все, что требуется не только для удовлетворения даже наименее благоразумных животных нужд и потребностей, но и для удобнейшей, хотя и без изнеженности, жизни. Какой повод мог бы быть для споров в состоянии, при котором человеку ни в чем не пришлось бы завидовать другому; при котором женщины, бесспорно более здоровые, лучше сложенные и гораздо дольше сохраняющие молодость, чем наши женщины, доставляли бы — притом без всякой скрытности, не слывя ни красивыми, ни безобразными, ни принадлежащими одному больше, чем другому, — всегда доступное наслаждение, которое никогда не сопровождалось бы ощущением отвращения; при котором никто не знал бы ничего лучше родного поселка, ничего лучше общества людей, привычных ему с самого рожденияг; где все, наконец, пребывали бы в состоянии такого единения, что никому не приходило бы на ум отдаляться от другого, даже если бы этот другой причинил ему какое-либо ранение или переломал руку или ногу, так как подобные случайности не могли бы произойти иначе, чем по неосмотрительности.г Если бы даже один поселок оказался расположенным более благоприятно, чем другой, он все же не был бы обременен лишними обитателями. Всякий оставался бы в родном поселке: на этот счет существовало бы молчаливое' соглашение.
Неизвестны были бы ни культ, ни подчинение, ни войны, ни политика, ни юриспруденция, ни финансы, ни вымогательства, ни торговля, ни обман, ни банкротство, ни всякого вида игры, ни воровство, ни убийство, ни зло моральное, ни уголовные законы.
Все без исключения искусственные страсти, все извращенные вкусы и разного рода безрассудства остались бы неизвестными, а естественные влечения, постоянно мудро умеряемые, никогда не переходили бы пределов, диктуемых благоразумием, а также интересами нашего здоровья и долголетия.Мы все управляли бы собою, как одинаково просвещенные истиной мужчины и женщины стали бы собою управлять, если бы оказались перенесенными на пустынный остров или в необитаемую землю и снабженными всем необходимым для добывания себе пропитания. Но пусть вообразят только мужчин и женщин, таким образом перенесенными, и сразу же увидят, насколько они отличались бы от того, чем они вынуждены были быть ранее, с каким восторгом они отреклись бы, подобно достопамятному молодому готтентоту33, от наших законов, наших нравов и наших обычаев. Такими были бы мы все без исключения, если бы только выявленная истина произвела свое действие в наши дни. Пусть вообразят затем потомство этих мужчин и этих женщин, и тогда увидят нас такими, какими были бы мы ныне, если бы отцов наших ОСВЄТИЛ факел истины, ибо между людьми и их потомством необходимо имелась бы разница, так как нынешнее состояние гораздо основательнее исчезло бы из сознания их потомства, чем из сознания людей, в нем рожденных и при нем живших.
Однако что за наслаждение было бы для этих благоразумных мужчин и женщин сравнивать их новоявленную свободу, их покой, безопасность, единение и равенство с рабством, тревогой, беспокойством, душевными страданиями, разъединением и неравенством их прежней жизни! Они испытывали бы такую же радость, как человек, выздоравливающий после продолжительной болезни на одре страданий или освобожденный от длительного заключения в оковах. Это неприменимо, могут мне сказать, к великим мира сего, к баловням счастья. Что имеются великие мира сего, я знаю, но где счастливцы? А если они и есть, то среди знати ли нужно их искать? При наших нравах, бесспорно, существуют люди, рожденные в более счастливой среде или такие, которым все в жизни улыбается больше, чем другим. Но и их счастье может почитаться счастьем лишь по сравнению с участью их ближних, а никак не по сравнению с благополучием при подлинно общественном состоянии. Нет среди них ни одного, кто не почувствовал бы, вкусив все, опустошенности и не согласился бы с печальной истиной, что в жизни приходится мгновение наслаждения покупать ценой многих горестей и что во всем горести превосходят наслаждения.