IX
Спору нет, при всех бедствиях и тягостях душевных и телесных, которыми нас обременяет наше злосчастное общественное состояние, проглядывают и некоторые блага — иначе и быть бы не могло, как я покажу впоследствии.
Но к чему нам эти блага, если не к тому, чтобы заставить нас еще горше ощущать бедствия, и как мы далеки от благоденствия, представляющего собою постоянное благо, которым мы могли бы наслаждаться постоянно? Как ни расхваливай эти блага, мы тем не менее имеем все основания сказать, разумно оглядываясь на нашу прошедшую жизнь, что мы не желали бы начать ее сызнова и что нам не стоило рождаться на свет. В числе многих писаний, трактующих о наших бедствиях, достаточно взглянуть на примечание седьмое16 к «Рассуждению о причинах и основаниях неравенства между людьми» Ж.-Ж. Р[уссо]. Там ярче, чем я в состоянии это показать, обрисованы все бедствия, связанные с нашим общественным состоянием. Но там бедствия эти показаны лишь в сравнении с благоденствием состояния дикости, а этого далеко не достаточно. Их надо показать в сравнении с благоденствием истинного общественного состояния, состояния единения без разъединения, несравненно более благодетельного для человечества, чем состояние разъединения без единения, каким является состояние дикости.р Тирада эта может показаться написанной слишком мрачными красками, но она не показалась бы такой, если с тем же вниманием, как и я, изо дня в день присматриваться ко всем горестям, крупным и мелким, внутренним и внешним, прошлым и сущим в нашем отвратительном общественном состоянии.
В большинстве случаев люди замечают эти горести лишь каждую в отдельности и над многими из них посмеиваются. Но я-то вижу их в их совокупности и ни над одной из них не смеюсь, если не считать подчас постигающих меня горестей.По поводу господина Руссо замечу, что ему недоставало трех существенных вещей, чтобы придать его «Рассуждению» всю ту ценность, которую оно могло бы представлять (не говоря о четвертой, а именно об Истине метафизической, которая могла бы ему дать три остальные истины). Первая: он не увидел порока состояния дикости, то есть отсутствия единения, или общественности, что обусловливало слабость этого состояния. Вторая: он не увидел, что все религии не имеют и не могут иметь иной цели, кроме сохранения порока нашего единения, а это дало бы ему возможность откинуть все религии, которые он сбивает одной рукой и подымает другой. И третья, что дало бы ему первую и вторую: рассмотрев состояние дикости и наше общественное состояние[53], он не представил себе подлинно общественного состояния.
И потому, что он не представил себе истинного общественного состояния, он так плохо справился с возражением, им самим приводимым в конце примечания, на которое я сослался; и потому единственный разумный вывод, допускаемый его рассуждением, состоит в том, что надобно возвратиться к состоянию дикости. Но так как это в такой же мере невозможно, как возможно, установив очевидность, перейти от нашего ложного общественного состояния в подлинно общественное, то из этого явствует, что он сочинил труд бесполезный и даже что он усугубил наши бедствия, осудив наши нравы со свойственной ему энергией и не указав избавления от нихг.
Он согласен с тем, что человек от природы добр, что злым его сделали неравенство и собственность, и тут же он противоречиво устанавливает пороки в гражданском обществе, заявляя, что распределительная справедливость требует, чтобы гражданам оказывалось внимание и вознаграждение в меру их заслуг[54]. Нужно полагать, что он бы этого не сделал, если бы видел гражданское общество таким, каким оно должно и может быть, если бы он познал состояние нравов. Это было ему необходимо, чтобы разумно и с пользой разработать его тему, но он не смог познать это состояние, не познав основы вещей, не выяснив себе Бытия, не выяснив себе первичной причины