Славянофилы в условиях «гласности»

Славянофилы, подвергавшиеся особенно сильным притеснениям в конце царствования Николая I, почувствовали некоторое облегчение в начале царствования Александра II, которое они встретили с надеждой, ознакомившись с первым его манифестом.

Действительно, Хомяков писал, что вся Русь молится о том, чтобы новый царь в своем великом служении, на которое он призван, был счастлив и крепок в подвиге жизни. «Пусть только верит он России: она никогда не выдавала, никогда не выдаст своего государя». И.С. Аксаков также выражал веру в то, что «возникает новая эра государственного бытия, начинается новая эра и для нравственного общественного существования каждого русского».

Славянофилы не были одинокими в этом уповании, хор добрых пожеланий новому царю не умолкал: «Все молчавшие, все

рабствовавшие в то время, как мы одни смели небезопасно для себя просить свободы и протестовать против официального одурения, — все встрепенулись и кричат и поют про свободу мысли, — писал Хомяков И. Аксакову. — Если мы теперь не выступим с силою, наш нравственный авторитет (хоть и небольшой, но все-таки приобретенный) пропадет вмиг. Теперь дело идет завоевать Россию, овладеть обществом».

Хомяков понимал, конечно, что это не так легко для такого направления, как славянофильство. Он замечал даже по этому поводу, что для них Николай Павлович умер слишком рано: общество не готово к восприятию славянофильства. Он признавал, однако, задачу «не невозможной».

Но выразителями общих настроений стали не славянофилы. «Искуснее всех, - писал Милюков, - устроился Погодин, доведший тогда же начатые им «Исторические письма» до сведения государя и получивший высочайшее благоволение.

Благодаря энергичным хлопотам Кошелева и содействию московского попечителя Назимова, рекомендовавшего славянофилов как «людей весьма мирных, благочестивых отцов семейства, помещиков, вовсе не помышляющих о нарушении законного порядка вещей», цензурный запрет с них был снят, и они получили разрешение издавать с 1856 г. журнал «Русская беседа».

Так что отчасти эти надежды славянофилов оправдались. Впервые им было разрешено издавать свой журнал. Он выходил в 1856-1860 годах, один раз в три (впоследствии в два) месяца. Кошелев был пайщиком, издателем, редактором и активнейшим автором журнала, который без него просто не мог бы появиться на свет (разрешение на его издание было получено после четырех отказов). Затем, передав это издание под руководство И.С. Аксакова, он сосредоточился на издании журнала «Сельское благоустройство», на страницах которого обсуждались конкретные вопросы подготавливавшейся отмены крепостного права (вышло 14 номеров), причем редакция придерживалась радикальной точки зрения, требуя отмены крепостного права.

Пайщиками (а также и активными авторами) «Русской беседы» кроме Кошелева были Ю.Ф. Самарин, А.С. Хомяков и князь В.А. Черкасский. Хомяков был фактическим идейным руководителем и частым автором журнала.

Историк С. Татищев утверждал: «Император Александр не был противником гласности, признавая пользу ее в обнаружении злоупотреблений всякого рода, и с первых дней своего царствования дозволил обсуждение в органах печати вопросов государственных и общественных, и самих правительственных мероприятий, повелев пе - ресмотреть в особой комиссии старый и составить новый цензурный устав.

К числу органов этого направления Татищев относит «петербургские ежемесячные журналы: «Современник», «Отечественные записки», «Русское Слово». В Москве органом умеренного либерализ - ма по западному образцу был издаваемый Катковым «Русский Вестник»; славянофилы же проводили свои мысли и излагали свои взгляды в журнале «Русская беседа» и в еженедельных газетах, сначала в «Молве», потом в «Парусе». Замечательно, что издания последнего направления, отстаивавшие исконные исторические начала русской государственной и народной жизни, более всех прочих подвергались цензурным строгостям. Под гнетом их «Молва» просуществовала недолго, издаваемый же И.С. Аксаковым «Парус» был запрещен по второму выпуску»[20]. Вот и журнал «Русская беседа» прекратил свое существование перед самой крестьянской реформой.

Направление журнала было определено вводной статьей первого номера, написанной А.С. Хомяковым (идейным руководителем журнала), которая начиналась такими словами: «Обыкновенно народ-просветитель (хотя бы он был действительно просветителем только в отношении к положительному знанию) поражает таким блеском глаза своих учеников, что все явления его умственной и нравственной жизни, все даже внешние особенности его вещественного быта делаются предметом суеверного поклонения или безрассудного подражания. Таково было отчасти влияние народов Романских на племена Германские. Самолюбивая Англия обезьянничала перед Италиею, а в Германии еще Фридрих II презирал немецкий язык. То же явление повторилось и у нас, только в размерах гораздо больших, потому что Запад уже развил все свои умственные силы, а мы были в совершеннейшем младенчестве в отношении к знаниям, которые мы получили от своих европейских братий.

Соблазн был неизбежен. Но время течет; но мысль, ознакомившаяся с просвещением, избавляется от суеверного поклонения чужому авторитету по мере того, как получает большее уважение к своей собственной деятельности.

Таким образом, вводная статья первого же номера нового журнала стала манифестом, провозглашавшим становление самостоятельной Русской общественной и научной мысли.

Далее Хомяков конкретизировал это общее положение применительно к научной и духовной жизни России: «Когда Русское общество стало лицом к лицу с Западною наукою, изумленное, ослепленное новооткрытыми сокровищами, оно бросилось к ним со всею страстью, к какой только была способна его несколько ленивая природа. Ему показалось, что только теперь началась умственная и духовная жизнь для Русской земли, что прежде того она или вовсе не жила, или, по крайней мере, ничего такого не делала, что стоило памяти в роде человеческом».

Хомяков опровергает это ложное понимание действительности русским образованным обществом: «Но действительно было совсем не то. Русский дух создал самую Русскую землю в бесконечном ее объеме, ибо то дело не плоти, а духа. Русский дух утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общежительности в тесных пределах. Русский дух понял святость семьи и поставил ее, как чистейшую и незыблемую основу всего общественного здания. Он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение. Таковы были его дела, плоды милости Божией, озарившей его полным светом Православия».

И Хомяков формулирует современные задачи, решению которых будет служить журнал, с перспективой на мировое лидерство России: «Теперь, когда мысль окрепла в знании, когда самый ход Истории, раскрывший тайные начала общественных явлений, обличил во многом ложь Западного мира и когда наше сознание оценило (хотя, может быть, еще не вполне) силу и красоту наших исконных начал, нам предлежит снова пересмотреть все те положения, все те выводы, сделанные Западною наукою, которым мы верили так безусловно. Нам предлежит подвергнуть все шаткое здание нашего просвещения бесстрастной критике наших собственных духовных начал и тем самым дать ему несокрушимую прочность.

«Имя Белинского, — писал в другом письме по этому поводу И. Аксаков, — известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Если вам нужно честного доктора, честного следователя — ищите таковых в провинции среди последователей Белинского. О славянофильстве здесь в провинции и слыхом не слыхать — а если и слыхать, так от людей, враждебных направлению. Требования эмансипации, железных путей и проч. и проч., сливающиеся теперь в один общий гул по всей России, первоначально возникли не от нас, а от западников; и я помню время, когда, к сожалению, славянофилы, хотя и не все, противились железным дорогам и эмансипации: последней — потому только, что она формулирована была под влиянием западных идей. Вот в Екатеринославской губернии во всей нет ни одного экземпляра «Русской беседы», а получается «Русский вестник» и другие журналы. В них слышится направление новое, требование просвещения, жизни, простора; ему сочувствуют с жаром».

Идею Хомякова поддерживал Самарин в статье «Два слова о народности в науке».

И. Беляев выступил с «Обзором исторического развития сельской общины в России», в котором показал самобытный характер нашего крестьянского «мира».

Не все в обществе и даже не все славянофилы приняли такую программу нового журнала.

За три дня до кончины Грановский писал по этому поводу: «Я до смерти рад, что славянофилы затеяли журнал. Этому воззрению надо высказаться до конца, выступить наружу во всей красоте своей. Придется поневоле снять с себя либеральные украшения.... надобно будет сказать последнее слово системы, а это слово — православная патриархальность, несовместная ни с каким движением вперед».

Скептически относился к новому журналу И. Аксаков, писавший тогда отцу: «Программа «Русской беседы» мне с самого начала не нравилась и не нравится. Она написана так, что, возбуждая недоумение, отвращает от нас сочувствие молодого поколения и приобретает сочувствие, которого я не желаю, архиереев, монахов, Святейшего Синода. Да и сотрудники таковы: братья Беляевы с неистовым поклонением древней Руси, Филиппов (Тертий)... Как хотите, а в этой компании душно».

Близкий к славянофилам Аполлон Григорьев, член «молодой редакции» «Москвитянина», ожидал, что «Русская беседа» «едва ли не будет журналом Троицкой Лавры» и «сойдется с блаженной памяти «Маяком». Несмотря на ряд дельных статей, «Русская беседа» журнального успеха в те годы иметь не могла. Но по крайней мере одна ее публикация была исторической важности.

В 1856 году в журнале была напечатана последняя статья Киреевского «О необходимости и возможности новых начал для философии». Она начиналась с констатации того факта, что еще недавно стремление к философии было господствующим в Европе, а ныне там увлекаются только политикой. И это справедливо, потому что европейская философия зашла в тупик в силу тех причин, о которых говорилось в предыдущей статье Киреевского.

Свой анализ Киреевский начинает с разбора философии Аристотеля, который полагал, что «добродетель. не требовала высшей сферы бытия, но состояла в отыскании золотой середины между порочными крайностями. Очевидно, что такой образ мыслей мог произвести очень умных зрителей среди разнообразных явлений человечества, но совершенно ничтожных деятелей. философия Аристотеля действовала разрушительно на нравственное достоинство человека». Восточные православные мыслители, близкие русским, в философии ориентировались больше на Платона, а не на Аристотеля. Проследив дальнейшее развитие философии, Киреевский перешел к разбору вершины европейского любомудрия - системы Гегеля. Он показывает, что «основные убеждения Аристотеля. совершенно тождественны с убеждениями Гегеля. Кажется, ум западного чело - века имеет особое сродство с Аристотелем».

И вот как звучал общий вывод Киреевского: «Философия немецкая. может служить у нас самою удобною ступенью мышления от заимствованных систем к любомудрию самостоятельному, соответствующему основным началам древнерусской образованности и могущему подчинить раздвоенную образованность Запада цельному сознанию верующего разума».

Это была первая часть статьи, которая, как писал в некрологе Хомяков, «содержит в себе критику исторического движения философской науки, следующая же часть должна была заключать в себе догматическое построение новых для нее начал». Киреевский предполагал построить самостоятельную русскую систему философии, но смерть, последовавшая в том же 1856 году, помешала ему осуществить этот замысел. Оставшиеся после него наброски второй части были опубликованы Хомяковым.

Хомякова крестьянский вопрос не переставал занимать до последних дней жизни: много свидетельств этому представляет его переписка. В 1858 году он отослал свой проект об отмене крепостного

МИХАИЛ АНТОНОВ

права Я. И. Ростовцеву. Требуя освобождения с землей путем однообразного, одновременного и обязательного выкупа, Хомяков проектировал чрезвычайно мелкий надел. Умер он в 1860 году от холеры.

Из старшего поколения славянофилов в этот новый период истории России продолжал активную деятельность А.И. Кошелев, переживший, пожалуй, пору расцвета своего дарования.

На А.И. Кошелева царем было возложено управление финансами в 1861—1863 годах в Царстве Польском. На этом посту он не оскорблял национального чувства поляков, уважал их национальную самостоятельность и настоял, с большим трудом, на призвании представителей польского населения к участию в комиссии по вопросу о налогах в Царстве. Разойдясь с ближайшим своим товарищем, князем Черкасским, во взглядах на отношения русских к полякам и недовольный мерами министра финансов Рейтерна, Кошелев сложил с себя звание, оставив у поляков самые теплые воспоминания. О результатах его деятельности можно судить по тому, что русское правительство, начиная с 1815 года, всегда должно было приплачивать известные суммы для сведения баланса в бюджете Польши, со времен же Кошелева эта приплата оказалась излишней и край мог содержаться на собственные средства. Затем Кошелев посвятил себя исключительно служению земству и городскому самоуправлению. Он был неутомимым земским деятелем в Рязанской губернии, президентом Императорского общества сельского хозяйства в Москве и энергичным гласным московской городской думы. Некоторое время он состоял также председателем общества любителей российской словесности в Москве. В 1871—1872 годах Кошелев издавал журнал «Беседа», а в 1880—1882 годах газету «Земство». Оба эти издания, несмотря на разницу в направлении, зависевшую от редакторов (С. А. Юрьева и В. Ю. Скалона), ратовали за просвещение и любовь к народу, прославляли «власть земли» и защищали общину — то есть выражали основные взгляды Кошелева. Кошелев был председателем сапожковского уездного училищного совета. По примеру московского земства, он организовал статистические исследования в Рязанской губернии и горячо защищал рязанских статистиков от взведенных на них несправедливых нареканий.

Кошелев принимал горячее участие в трудах губернского рязанского комитета по освобождению крестьян. Его взгляды на необходимость освобождения крестьян не иначе как с землей характеризуются его словами: «Скорее вода пойдет против обычного своего течения, чем русский поселянин может быть оторван от земли, упитанной его потом». В 1859 году он был в числе вызванных в Петербург депутатов от губернских комитетов. Здесь он принадлежал к

числу тех 18 депутатов, которые, не удовлетворенные ходом дела, всеподданнейше просили государя разрешить им представить свои соображения на окончательные труды редакционных комиссий до поступления их в главный комитет по крестьянскому делу. По постановлению последнего, подписавшие адрес подвергнуты административным внушениям и легким взысканиям, с отдачей некоторых под особый надзор местного начальства. Не избежал этой участи и Кошелев. В 1859—1860 годах он был членом комиссии для устройства земских банков.

Кошелев встречался со многими знаменитостями своего времени и оставил интересные записки о своей жизни, изданные его вдовой.

Велик вклад Кошелева в дело увековечения памяти основоположников славянофильства. Он издал «Полное собрание сочинений И. В. Киреевского» (М., 1861), а также книгу «О князе В. Ф. Одоевском» (M., 1869), тепло написал об А.С. Хомякове.

В.Ф. Одоевский до пятидесятых годов разделял взгляды других славянофилов на отношение России к Западу. Но уже и в это время он высоко ставил Петра, а личное знакомство с «гнилым Западом» во время поездок за границу, начиная с 1856 года (в 1859 году он был депутатом Императорской публичной библиотеки на юбилее Шиллера в Веймаре), заставило его изменить свой взгляд на смысл европейской цивилизации. Это выразилось с особой силой в записках и бумагах его, составляющих интереснейшее собрание замечаний по поводу всевозможных вопросов, хранящееся в публичной библиотеке и отчасти напечатанное в «Русском Архиве» 1872 и 1874 гг. Не закрывая глаз на «нашу прирожденную болезнь» и сходясь в этом с Кавелиным («Задачи этики»), Одоевский указывает на ее признаки — «общенародную лень ума, непоследовательность и недостаток выдержки», и негодует на то наше свойство, которое он называет «рукавоспустием». Идеализм в народе, пишет он, является большей частью в виде терпимости к другим народам и понимания их. Просвещением вырабатывается достоинство человека вообще, полупро- свещением — лишь национализм, то есть отрицание общечеловеческих прав. Народность — великое слово, но смысл его, доведенный до крайности, приводит к бессмысленному и рабскому подражанию прошлому; народность — одна из наследственных болезней, которой умирает народ, если не подновит своей крови духовным и физическим сближением с другими народами...

Возражая против нападок на переворот Петра I, Одоевский пишет: «Те, что толкуют о каком-то допотопном славяно-татарском у нас просвещении, то пусть она при них и остается, пока они не покажут нам русской науки, русской живописи, русской архитектуры в допетровское время; а так как, по их мнению, вся эта допотопная суть сохранилась лишь у крестьян — то есть у крестьян, неиспорченных так называемыми балуй-городами, как например Петербург, Москва, Ярославль и др., — то мы можем легко увидать сущность этого допотопного просвещения в той безобразной кривуле, которой наш крестьянин царапает землю на его едва взбороненной ниве, в его посевах кустами, в неумении содержать домашний скот, на который ни с того, ни с сего находит чума, так — с потолка, а не от дурного ухода; в его курной избе, в его потасовке жене и детям, в особой привязанности свекров к молодым невесткам, неосторожном обращении с огнем и, наконец, в безграмотности» («Русский Архив», 1874, №2). Вместе с тем, он до конца верил в русского человека и его богатые задатки. «А все-таки русский человек — первый в Европе не только по способностям, которые дала ему природа даровала, но и по чувству любви, которое чудным образом в нем сохранилось, несмотря на недостаток просвещения, несмотря на превратное преподавание религиозных начал, обращенное лишь на обрядность, а не на внутреннее улучшение. Уж если русский человек прошел сквозь такую переделку и не забыл христианской любви, то, стало быть, в нем будет прок — но это еще впереди, а не назади» (там же, выделено мной. - М.А.). Преобразования Александра II, обновившие русскую жизнь, встретили в Одоевском восторженное сочувствие. Он предлагал считать в России новый год с 19 февраля и всегда, в кругу друзей, торжественно праздновал «великий первый день свободного труда», как он сам выразился в стихотворении, написанном после чтения манифеста об упразднении крепостного права. Когда в 1865 г. в известной газете «Весть» была помещена статья, в которой проводился, под предлогом упорядочения нашего государственного устройства, проект дарования дворянству таких особых преимуществ, которые, в сущности, были бы восстановлением крепостного права, только в другой форме, — князь Одоевский написал горячий протест. В нем от имени многих его подписавших говорил, что задача дворянства состоит в следующем: 1) приложить все силы ума и души к устранению остальных последствий крепостного состояния, ныне с Божи- ей помощью уничтоженного, но бывшего постоянным источником бедствий для России и позором для всего ее дворянства; 2) принять добросовестное и ревностное участие в деятельности новых земских учреждений и нового судопроизводства и в деятельности этой почерпать ту опытность и знание дел земских и судебных, без которых всякое учреждение осталось бы бесплодным, за недостатком исполнителей; 3) не поставлять себе целью себялюбивое охранение одних своих сословных интересов, не искать розни с другими сословиями перед судом и законом, но дружно и совокупно со всеми верноподданными трудиться для славы Государя и пользы всего отечества и 4) пользуясь высшим образованием и большим достатком, употреблять имеющиеся средства для распространения полезных знаний во всех слоях народа, с целью усвоить ему успехи наук и искусств, насколько это возможно для дворянства».

Протест этот возбудил в некоторых кругах Москвы ожесточенное негодование против Одоевского: его обвиняли в измене своему имени, в предательстве дворянских интересов, в содействии прекращению «Вести». В заключительных строках письма, опубликованного А. П. Пятковским, князь Одоевский, с негодованием опровергнув эти обвинения, говорит: «Мои убеждения — не со вчерашнего дня; с ранних лет я выражал их всеми доступными для меня способами: пером — насколько то позволялось тогда в печати, а равно и в правительственных сношениях, изустной речью не только в частных беседах, но и в официальных комитетах, — везде и всегда я утверждал необходимость уничтожения крепостничества и указывал на гибельное влияние олигархии в России; более 30 лет моей публичной жизни доставили мне лишь новые аргументы в подкрепление моих убеждений. Учившись смолоду логике и постарев, я не считаю нужным изменять моих убеждений в угоду какой бы то ни было партии. Никогда я не ходил ни под чьей вывеской, никому не навязывал моих мнений, но зато выговаривал их всегда во всеуслышание весьма определительно и речисто, а теперь уже поздно мне переучиваться. Звание русского дворянина, моя долгая, честная, чернорабочая жизнь, не запятнанная ни происками, ни интригами, ни даже честолюбивыми замыслами, наконец, если угодно, и мое историческое имя — не только дают мне право, но налагают на меня обязанность не оставаться в робком безмолвии, которое могло бы быть принято за знак согласия, в деле, которое я считаю высшим человеческим началом и которое ежедневно применяю на практике в моей судейской должности, а именно: безусловное равенство перед судом и законом, без различия звания и состояний!». С чрезвычайным вниманием следил Одоевский за начатой в 1866 году тюремной реформой и за введением работ в местах заключения, еще в «Русских ночах» указав на вредную сторону исправительно-карательных систем, основанных на безусловном уединении и молчании.

Обновленный суд нашел в нем горячего поборника. «Суд присяжных, — писал он, — не тем хорош, что судит справедливее и независимее судей чиновников. Очень может статься, что умный чиновник рассудит дело толковее и решит справедливее, нежели присяжный неюрист... Суд присяжных важен тем, что наводит на осуществление идеи правосудия таких людей, которые и не подозревали необходимости такого осуществления; он воспитывает совесть. Все, что есть прекрасного и высокого в английских законах, судах, полиции, нравах — все это выработалось судом присяжных, то есть возможностью для каждого быть когда-нибудь бесконтрольным судией своего ближнего, но судьей во всеуслышание, под критикой общественного мнения. Никогда общественная правдивость не выработается там, где судья — чиновник, могущий ожидать за решение награды или наказания от министерской канцелярии»[21]. Смущенный слухами о возможности под влиянием признаков политического брожения изменения коренных начал, вложенных в преобразования Александра II, князь Одоевский незадолго до своей смерти решил начать историческое исследование «о России во второй половине XIX века» и в то же время составил всеподданнейшую записку для Государя, в которой, указывая вредное влияние на нравственное развитие молодежи того, что ей пришлось видеть и слышать в частной и общественной жизни в дореформенное время, при господстве крепостного права и бессудия, умолял о сохранении и укреплении начал, положенных в основу реформ. Записка была представлена Государю уже после кончины Одоевского, и Александр II написал на ней: «Прошу благодарить от меня вдову за сообщение письма мужа, которого я душевно любил и уважал».

Одоевскому принадлежит почин в устройстве детских приютов. По его мысли основана в Петербурге больница для приходящих, получившая впоследствии наименование Максимилиановской; он же был учредителем Елисаветинской детской больницы в Петербурге. В осуществлении задуманных им способов придти на помощь страждущим и «малым сим» Одоевский встречал поддержку со стороны великой княгини Елены Павловны, к тесному кружку которой он принадлежал. Главная его работа и заслуга в этом отношении состояла в образовании в 1846 году «Общества посещения бедных» в Петербурге. Широкая и разумно поставленная задача этого общества, организация его деятельности на живых, практических началах, обширный круг его членов, привлеченных Одоевским — сразу выдвинули это общество из ряда других благотворительных учреждений и создали ему небывалую популярность среди всех слоев населения столицы. Посещение бедных, обязательное для каждого члена общества не менее раза в месяц, три женские рукодельни, детский «ночлег» и школа при нем, общие квартиры для престарелых женщин, семейные квартиры для неимущих, лечебница для приходящих, дешевый магазин предметов потребления, своевременная, разумная личная помощь деньгами и вещами — таковы средства, которыми действовало общество, помогая, в разгар своей деятельности, не менее как 15 тысячам бедных семейств. Благодаря неутомимой и энергической деятельности своего председателя Одоевского, совершенно отказавшегося на все время существования общества от всяких литературных занятий, средства общества росли и дошли до 60 тысяч рублей ежегодного дохода. Одоевский отдавал все свое время и все свои силы этому обществу, умеряя кротостью и добротою все неизбежные и иногда очень острые столкновения в распорядительном собрании общества и заботясь, прежде всего, о том, чтобы в его деятельность не закрались бюрократическая рутина и формальное отношение к делу. Необычная деятельность общества, приходившего в непосредственные сношения с массой бедных, стала, однако, под влиянием событий 1848 года возбуждать подозрения. И оно было присоединено к Императорскому человеколюбивому обществу, что значительно стеснило его действия, лишив их свободы от канцелярской переписки, а отчеты общества, составлявшиеся самим Одоевским, — необходимой и своевременной гласности, поддерживавшей интерес и сочувствие к обществу. Кончина в 1852 году почетного попечителя общества, герцога Максимилиана Лейх- тенбергского, нанесла новый удар обществу, а последовавшее затем воспрещение военным участвовать в нем лишило его множества деятельных членов. Мало-помалу общество стало распадаться и, несмотря на усилия Одоевского спасти свое любимое детище от гибели, должно было в 1855 году прекратить свои действия, обеспечив по возможности своих дряхлых пенсионеров и воспитанников. Новый почетный попечитель, великий князь Константин Николаевич, желая почтить «самоотверженную деятельность Одоевского», вступил в переписку об исходатайствовании ему видной награды. Но вовремя узнавший о том Одоевский отклонил ее письмом, исполненным достоинства. В нем, между прочим, говорил: «Я не могу избавить себя от мысли, что, при особой мне награде, в моем лице будет соблазнительный пример человека, который принялся за дело под видом бескорыстия и сродного всякому христианину милосердия, а потом, тем или другим путем, все-таки достиг награды... Быть таким примером противно тем правилам, которых я держался в течение всей моей жизни; дозвольте мне, Ваше Императорское Высочество, вступив на шестой десяток, не изменять им...». Отдал, подобно своему другу Заблоцкому-Десятовскому, Одоевский свою долю участия и городским делам, исполняя обязанности гласного общей думы в Петербурге и живо интересуясь ходом городского хозяйства. Когда дума,

МИХАИЛ АНтОНОВ

снабжая домовладельцев обывательскими грамотами, получила такую обратно от одного из них, с надменным заявлением, что, происходя из старинного московского дворянского рода и «не причисляя себя к среднему роду людей» он не считает возможным принять присланный думой документ, Одоевский — прямой потомок первого варяжского князя — немедленно обратился в думу с письменной просьбой о выдаче ему обывательской грамоты. Последние годы его в Москве протекли среди внимательных и усидчивых занятий новым для него делом. Он изучал с крайней тщательностью и добросовестным терпением запутанные гражданские дела, восходившие на разрешение 8-го департамента сената, производя лично сложные вычисления по спорам об убытках, о подтопах и т. п. У него собирались старые друзья — Погодин, Соболевский, Кошелев; часто бывал Н. А. Милютин. Человек небольшого роста, с проницательными и добрыми глазами на бледном, продолговатом лице, с тихим голосом и приветливыми манерами, часто одетый в оригинальный широкий бархатный костюм и черную шапочку, вооруженный старомодными очками, Одоевский принимал своих посетителей в кабинете, заставленном музыкальными и физическими инструментами, ретортами, химическими приборами («у нашего немца на все свой струмент есть», говаривал он с улыбкой), книгами в старинных переплетах. Средства у него были очень скромные, да и теми он делился щедрой рукой с кем только мог. Женатый на сестре С. С. Ланского, заботившейся о нем с материнской нежностью, он не оставил ни детей, ни какого-либо состояния. За три года до смерти старческой рукой снова взялся он за перо, чтобы в горячих строках статьи: «Недовольно!», полных непоколебимой веры в науку и нравственное развитие человечества и широкого взгляда на задачи поэзии, ответить на проникнутое скорбным унынием «Довольно» Тургенева.

Ю.Ф. Самарин принимал деятельное участие в реформах, проведенных Н. А. Милютиным в 1864 году в Царстве Польском. Это был, впрочем, мимолетный эпизод в жизни Самарина, которая со времени великих реформ главным образом была посвящена деятельности общественной. Вот как оценивали его личность и деятельность еще в конце позапрошлого века: «Первые три года по освобождении крестьян Самарин был членом губернского присутствия по крестьянским делам в Самаре. С введением земского и городского самоуправления труды Самарина разделились между народными школами, которыми он усердно занимался у себя в деревне, и занятиями по земским и городским делам в Москве. Не будучи реформатором, который желал бы подчинить течение жизни какому-либо отвлеченному принципу, Самарин был «человеком реформы», то есть

горячим защитником того, что приобретено русским обществом с 1861 года. Требуя для России самобытного развития, он боялся ломки народного быта, преждевременного искажения его коренных начал, но в то же время всеми силами защищал те нововведения, которые вносили свет в русское общество, хотя бы основная их мысль и была заимствована из-за границы. «Неисправимый славянофил» (по его собственным словам), Самарин высоко ценил западную цивилизацию. В земском самоуправлении, в зачатках свободного печатного слова, в новом суде он видел условия, способные поднять наш народный дух, сообщить нашей государственной и общественной жизни более национальный характер. Вот почему он восставал против наших «охранителей», поставивших себе целью запугать правительство и подвигнуть его на ломку всего, созданного в эпоху великих реформ. С уничтожающею иронией осмеял он этих «охранителей» в своем ответе (изданном за границей в 1875 году) генералу Фадееву, автору книги «Чем нам быть», доказывая, что мнимое «охранение» желает идти путем чисто революционной ломки во имя отвлеченного принципа. Этот ответ является одним из замечательнейших полемических сочинений в русской литературе. С еще большим блеском полемический талант Самарина сказался в письмах о иезуитах, появившихся в 1865 году сначала в «Дне», потом отдельной книгой и выдержавших два издания («Иезуиты и их отношения к России, 2 изд., СПб., 1868). По глубине анализа и силе негодующего чувства письма Самарина могут быть сравниваемы с «Провинциальными письмами» Паскаля. С. разбирает систему авторитетного иезуита- казуиста Бузенбаума, сравнительно умеренного в своих выводах, и на частных правилах иезуитской нравственности выясняет всю ее безнравственность. Вызван был этот трактат Самарина письмом русского иезуита Мартынова, который по поводу приезда в Петербург иезуита-проповедника выступил с защитою своего ордена и вызывал на полемику. Когда перчатку поднял Самарин, иезуиты предпочли воздержаться от дальнейшей полемики. По словам К. Д. Кавелина, «ни огромные знания, ни замечательный ум, ни заслуги, ни великий писательский талант не выдвинули бы так вперед замечательную личность Самарина, если бы к ним не присоединились два несравненных и у нас, к сожалению, очень редких качества: непреклонное убеждение и цельный нравственный характер, не допускавший никаких сделок с совестью, чего бы это ни стоило и чем бы это ни грозило». Чуждый властолюбия и честолюбия, Самарин отличался широкою терпимостью к чужим мнениям: чувства дружбы соединяли этого бойца славянофильской идеи с К. Д. Кавелиным, ветераном западничества, с которым он расходился и по вопросам чисто теоретическим (возражения Самарина на «Задачи психологии» Кавелина). Возвышенным характером Самарина объясняется и громадный авторитет, каким он пользовался во всех слоях общества, что особенно ярко сказалось в начале 1870-х годов, при обсуждении в земских собраниях податной реформы: земства многих губерний обращались по этому вопросу за советами к Самарину. В качестве председателя комиссии, избранной московским земством для обсуждения податного вопроса, Самарин составил подробный, тщательно разработанный проект податной реформы в смысле уравнения всех сословий. В связи с этой работой Самарина стоит его статья о финансовых реформах в Пруссии в начале XIX в.

Вокруг «Русской беседы» группировалось и новое поколение славянофилов, из которых наиболее заметными были И.С. Аксаков, князь Черкасский и Ф.В. Чижов, начавший издание другого славянофильского журнала «Вестник промышленности» (о нем см. ниже). В конце рассматриваемого периода развернулась деятельность и самого видного представителя поколения «неославянофилов» С.Ф. Шарапова.

На долю И. Аксакова выпала труднейшая задача - привести учение «старших славянофилов» (которые не дожили до отмены крепостного права) в соответствие с новыми общественнополитическими условиями, возникшими в пореформенной России.

В отличие от большинства образованных людей того времени, которые видели в отмене крепостного права главным образом изменение отношений собственности на землю, И. Аксаков понимал, что речь идет о коренном изменении всех судеб России. «Только теперь начинает вполне сказываться наша социальная революция помещичьему и всему общественному быту, - писал он А. Кошелеву. - С уничтожением крепостного права разрушается не только быт помещичий, но и все здание нашего общества».

В 1840-1850-е годы И. Аксаков стоял особняком в кружке славянофилов. Он считал, что его старшие товарищи оторваны от действительности, идеализируют допетровскую Русь, в которой царило пренебрежение развитием личности, а это было помехой естественному развитию народной жизни. Надо говорить не только о замечательных русских началах, но и о великорусской мерзости.

Не открещивался И. Аксаков и от культурных и технических достижений Запада: «И мы сами, поборники народности, не знаем других орудий для исцеления зла, кроме указываемых европейской цивилизацией: железные дороги, изменение крепостного права, журналы, газеты, гласность». Это очень огорчало его старшего брата Константина и впоследствии смущало редактора «Русской беседы»

А.И. Кошелева. Однако после отмены крепостного права, предвидя опасность крушения государства из-за классовых противоречий, которые могут стать антагонистическими, И. Аксаков ищет учение, которое могло бы работать на примирение классов российского общества и находит его в работах отцов славянофильства, осмысленных с позиций новой эпохи. Ему приходится заново рассмотреть идеи своих предшественников.

Если основатели славянофильства И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, К.С. Аксаков заложили философскую и культурную основу славянофильства, то И.С. Аксаков может считаться создателем его политической теории.

К.С. Аксаков построил свою общественную теорию на взаимодействии «Земли» («Народа») и «Государства». Для условий, сложившихся в России после 1861 года, этих двух категорий было уже недостаточно. И.С. Аксаков ввел в построения своего старшего брата третий элемент - «Общество», под которым понимал мыслящую часть народа.

По мнению И. Аксакова, Русское самодержавие - «не немецкий абсолютизм и не азиатский деспотизм». Однако русское образованное общество плохо понимает свою собственную страну, ее историю и принципы политического устройства. В умах господствуют «подобия» того, что видели на Западе. Поэтому общину ото - ждествляют с коммуной, дворянство - с аристократией, артель - с ассоциацией и пр., и эти уподобления только сбивают с толку.

Российский политический строй - монархия: «Лучше власть человека, чем бездушного парламентского большинства». Но государство должно обеспечить своим гражданам личные свободы, в том числе свободу слова. И. Аксаков особенно подчеркивает: «Свобода слова не относится к политическим свободам, бессловесны только скоты. Посягательство на жизненный разум и слово в человеке - значит не только совершать святотатство в отношении Божественных даров, но и посягать на божественную сторону человека, на самый Дух Божий, пребывающий в человеке, на то, чем человек - человек и без чего человек - не человек».

И. Аксакова называли идеальным воплощением человека 40-х годов. Это был идеалист, самоотверженно работавший, понимавший службу как служение народу и государству. По собственной инициативе он выбрал службу в провинции, где он нашел и то, что вызывало уверенность в великом будущем России, и то, что порождало ужас. И хотя к концу 1840-х годов И. Аксаков прочно встал на позиции славянофильства, он все же, в силу более глубокого знания народной жизни, в том числе и ее изнанки, по-прежнему не разделял преклонения «старших славянофилов» перед идеализированным народом и более терпимо относился к Западу.

Когда началась Крымская война, «старшие славянофилы», как и большинство русских людей, были уверены в победе России. В отличие от них И.Аксаков понимал, что Россия технически отстала от наиболее экономически развитых стран Запада, не верил в успех защиты Севастополя. Но, как патриот, он вступил в ополчение. Однако его часть была оставлена в тылу.

Когда славянофилы начали издавать журнал «Русская беседа», И. Аксаков принял самое активное участие в деятельности журнала, хотя считал, что он, с одной стороны, слишком серьезен (или скучен) для российской читающей публики и мало связан со «злобой дня», а с другой - чересчур ограничен в своей тематике, так как не имеет ни политического, ни экономического отделов. В августе 1858 года он стал редактором журнала (поскольку прежний редактор А. Кошелев счел более важным для себя издавать новый журнал «Сельское благоустройство», почти целиком посвященный подготовке крестьянской реформы) и добился некоторых успехов: тираж журнала вырос, тематика была расширена. Отбор публикуемых статей стал более строгим, архаические материалы в нем уже не публиковались. Но сам И. Аксаков не был удовлетворен этими итогами, он, более чутко улавливавший требования времени, считал, что славянофилы должны иметь не журнал, выходящий раз в три (потом - в два) месяца, а хотя бы еженедельную газету, да и по своему складу он был скорее журналистом, газетчиком, чем кабинетным теоретиком. И в этом отношении он не находил понимания у других славянофилов. Так, Ю. Самарин утверждал, что газета кружку не нужна, она будет только отвлекать силы от журнала.

У И. Аксакова уже был опыт журналистской деятельности. Его старший брат К. Аксаков с апреля 1857 года издавал газету «Молва». Увлеченный другими планами, К. Аксаков намеревался передать ее редактирование И. Аксакову. Опыт оказался неудачным: цензура запретила половину материалов, намеченных новым редактором к помещению в первом же номере, и от издания этой газеты ему пришлось отказаться.

Но к этому времени у И. Аксакова уже сложились тесные связи с ведущими деятелями делового мира Москвы. Рассчитывая на их поддержку, в 1959 году И. Аксаков получил разрешение на издание еженедельной газеты «Парус», в первом же номере которой он заявил свою программу, и суть ее можно было выразить ключевой фразой: «Наше знамя - РУССКАЯ НАРОДНОСТЬ». Однако вышли только два номера газеты, после чего она за критику внешней политики правительства была запрещена. Пришлось И. Аксакову отказаться и от издания «Русской беседы», которую, как писал А. Хомяков, «подрезало» равнодушие публики.

Как и все славянофилы, И. Аксаков был противником крепостного права. Но он хотел видеть в крестьянской реформе «одну из громаднейших социальных революций всего мира, которая восстановила бы целостность народного организма». Поэтому Манифест об освобождении крестьян И. Аксакова не удовлетворил, и он назвал его «дурацким», хотя и понимал, что более радикальное решение земельного вопроса привело бы к разорению всего дворянского сословия. Положительное значение этого акта он видел в том, что было положено начало разрушению отживших общественных отношений, но предлагаемые способы созидания новой жизни народа заимствовались из-за рубежа, а не из концепции славянофилов. Не желая сопротивления крестьян, И. Аксаков в то же время выступал против крепостников, тянувших страну назад.

И. Аксаков принял активное участие в последовавших других реформах, особенно в работе земства, в котором, по его мнению, должны были сочетаться порядки общины и условия для развития личности, что обеспечило бы гармонизацию общественных отношений. Им была сформулирована идея нового вида общественного служения российского дворянства, понятая на основании анализа развития России после реформ Петра I.

По его мнению, реформы Петра I были вызваны исторической необходимостью. Но взбудораженная, перековерканная, взбаламученная Петром, Россия пришла после него, при его преемниках, в истинно хаотическое состояние, из которого несколько вывела ее Екатерина II. Она упорядочила и облагообразила хаос, умерила жестокость правительственной опеки, но зато водворила в России начало сословное в смысле иностранном, одновременно с некоторой децентрализацией. Все эти преобразования проводились при народном бесправии и на подкладке крепостного права. В итоге пришли не к самоуправлению, а к самоуправству в безгласной стране. Александр I учредил министерства, взяв за образец французскую систему управления.

Сущность петровского переворота - в том, что земский тип государства был заменен полицейским, союз Земли и Государства сменился игом. Ликвидировать это иго можно, сознательно отрекаясь от иностранного пути, в противном случае, «двигаясь по пути, который открылся при Александре II, Россия придет к господству западноевропейского либерализма».

Опора русского самодержавия - земская Россия, а Петр I возродил опричнину. С отменой крепостного права уничтожена (де-

МИХАИЛ АНтОНОВ

факто) искусственная, екатерининская, дворянская корпорация, которою обособился от народа самый просвещенный его класс.

В Европейской России 68 миллионов человек сельского населения и только 8 миллионов городского. У нас село преобладает над городом, а потому селом по преимуществу и должен определяться наш государственный строй, отличный от западноевропейского.

Русская земля - достояние всего народа. Земельный вопрос - вопрос общенародный. В России крестьянское дело - это также и дворянское дело.

Русские дворяне - служилый класс, он получал землю и крестьян за службу, а не по наследству, не по праву рождения, как западноевропейские аристократы. Теперь у дворян привилегий не будет. И И. Аксаков уже в 1862 году призывает «к самоуничтожению дворянства как сословия». Пусть дворяне идут в земские учреждения в качестве технических их руководителей, становятся просветителями народа, противостоят давлению Государства на органы местного самоуправления.

Он выступает также против преобладания в земстве крупных земельных собственников, за то, чтобы это новое учреждение приобрело общенародный характер. И. Аксаков - противник имущественного ценза при выборах в земство: «Почему меньшинство «имущих» имеет право решать участь громадного большинства «неимущих?», - спрашивал он. А А. Кошелев, например, полагал, что ценз необходим, без него дворянство перестанет существовать.

Аксаков остается защитником крестьянской общины, тогда как петербургские правящие круги стремятся ее разрушить или хотя бы поставить под полный административный контроль: она им представляется чем-то вроде зародыша социализма.

Аксаков пишет о чудовищности современных притязаний правительствующего Петербурга, который пытается навязать народу французский гражданский кодекс. Для столичных чиновников русские начала - признак «неразвитости». Но кроме Петербурга есть еще и Россия. Он показывает противоположность бытовой (крестьянской) и юридической точек зрения.

Действительное развитие событий приносит Аксакову много разочарования. Земские учреждения превращаются в часть государственной машины, это совсем не те земство, какое было в допетровской Руси. Не таким его хотели бы видеть и славянофилы.

И все же первые шаги нового Царя внушили ему надежду на цензурные послабления, и он в 1859 году добивается разрешения на издание еженедельной газеты «Парус». В программе новой газеты прямо говорилось: «Наше знамя - РУССКАЯ НАРОДНОСТЬ». Одна-

ко гнев цензуры вызвала статья М. Погодина, критикующая русских дипломатов за то, что они служат не России, а Европе, и «Парус» был закрыт после выхода двух номеров.

В 1861 году И. Аксаков начал издавать еженедельную газету «День». В первом же ее номере он заявлял: «Знамя нашей газеты есть знамя «Русской Беседы», знамя Русской народности, понятой и определенной Киреевским, Константином Аксаковым и всей так называемой славянофильской школой».

Ему приходилось самому писать статьи на самые разные темы, в том числе и экономические, особенно часто о финансах. Помещал он и статьи С.Ф. Шарапова, резко критиковавшего экономическую политику правительства. В качестве приложения к «Дню» выходила и редактировавшаяся Ф.В. Чижовым газета «Акционер», прежде выходившая при «Вестнике промышленности».

В 1860-е годы крупнейшие российские газеты превращались в предприятия капиталистического типа. В погоне за прибылью их издатели стремились к возможно большим тиражам, для этого газету нужно было делать интересной для широкого круга читателей, помещать в ней материалы развлекательного характера. А газеты И. Аксакова были серьезными изданиями, к тому же в них большое место занимала славянская тематика, которая тогда мало занимала русскую публику. Издавал газеты он на свои скудные средства, поэтому не мог платить своим авторам таких гонораров, какими привлекали сотрудников издания, располагавшие большими капиталами. К тому же частые запрещения и приостановки цензурой его газет (происходившие как из-за несогласия цензоров с помещаемыми материалами, так и из-за слишком резкого подчас тона статей редактора) приносили ему большие денежные убытки. Когда в конце 1865 года И. Аксаков прекратил издания «Дня», он оказался в больших долгах. Он даже просил Чижова устроить его директором в какую-нибудь железнодорожную компанию.

В этот период у И. Аксакова возникли существенные разногласия с другими славянофилами. А. Кошелев, Ю. Самарин и В. Черкасский еще продолжали считать самодержавие социальной силой, которая может возглавить движение страны по пути преобразований, а также защитить Россию от влияния западных идей. А И. Аксаков говорил, что существующее «немецкое» самодержавие не имеет ничего общего с идеалами славянофильства и не способно к созиданию, а правительственный аппарат проводит политику, враждебную интересам России.

Однако уже начинали давать о себе знать революционные демократы и народники, идеи которых Аксаков считал разрушительными. В этих условиях он пересмотрел отношение к самодержавию, считая его меньшим злом. «Русский политический идеал» уже представляется ему как местное земское самоуправление с самодержавным Царем во главе. «День» оказался в изоляции от всех.

Но И. Аксаков не оставил журналистики. У него уже был авторитет крупного публициста, а в Москве большой вес приобрело крупное купечество. Купцы и промышленники нуждались в печатном органе, который защищал бы их интересы. Инициаторами новой газеты были Чижов и Бабст, которые от имени группы крупных предпринимателей предложили И. Аксакову стать редактором ежедневной газеты «Москва». Издание было вполне обеспечено финансами, и редактору предлагалось весьма приличное жалование.

Чижов специально просил Аксакова, чтобы новая газета носила положительный характер, а не увлекалась критикой. Но это не повлияло на ее редактора, и он превратил газету, издающуюся на средства купцов, в свой личный орган. Здесь особенно ярко проявились экономические взгляды И.Аксакова, о которых речь пойдет ниже.

От самого Аксакова издание «Москвы» требовало огромных усилий. Ему пришлось осваивать капиталистические методы ведения дела и переходить на «фабричное производство чувств и мыслей». Газета превращалась в механизм, а редактор «обращался в механика» - писать не менее четырех передовиц в неделю.

За резкие выступления И. Аксакова издание «Москвы» трижды приостанавливалось цензурой. Аксаков в эти перерывы выступал в газете «Москвич». В 1868 году «Москва» была закрыта «за вредное направление».

Многие статьи Аксаков посвятил роли «материальных сил» в жизни нации. При этом он не только теоретизировал. В 1869 году он стал одним из основателей Московского купеческого общества взаимного кредита, а уже в 1874 году возглавил его. Честность и безупречная деловая репутация Аксакова вместе с его организаторскими способностями привели к процветанию этого банка. Аксаков стал также обладателем солидного пакета акций ряда железнодорожных компаний. В своем имении выгодно сдавал крестьянам в аренду богатые заливные луга.

Аксаков ясно понимал необходимость развития промышленности и писал, что «фабричное производство и торговля внутренняя растут исполински, и поколения через два Россия будет иная».

Во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов Аксаков направлял деятельность славянских комитетов, направленную на оказание всесторонней помощи балканским славянам. За свою речь в Московском славянском комитете 22 июня 1878 года, в которой он подверг острой критике российскую дипломатию, «проигравшую мир» после победоносной войны с Турцией, Аксаков был выслан из Москвы. Некоторое время ему пришлось прожить в имении жены в селе Варварино Владимирской губернии.

Осенью 1880 года И. Аксаков стал издавать газету «Русь», выходившую два раза в месяц.

Когда-то И. Аксаков, как и А. Кошелев, увлекался идеями христианского социализма. «Почему, собственно, социализм стал на почву антирелигиозную и материалистическую?» - спрашивал он, ведь он совместим с христианством, о чем свидетельствуют первохристианские общины и религиозные братства. Но в связи с участившимися актами народнического террора, один из которых привел к гибели Царя-Освободителя Александра II, Аксаков становится ярым врагом социализма и вступает в борьбу за молодежь, стремясь отвратить ее от революции. В статье «Христианство и социальный прогресс» он разбирает революционные лозунги «свободы, равенства и братства» и показывает, что их корни лежат в учении Христа, но в атеистическом прочтении они приобретают античеловеческий характер.

Основываясь на словах Господа о вере как закваске, И. Аксаков пишет, что Новый Завет - это «дрожжи, на которых Христос заквасил всю дальнейшую судьбу человечества». Любовь и нравственное совершенство, уподобление Богу останутся вечным, хотя и в полной мере и недостижимым идеалом, и смысл жизни заключается именно в процессе «достигания» этого идеала. «Любовь к человечеству», «гуманность», которыми идеологи революции завлекают молодежь, вовсе не равнозначны христианской «любви к ближнему», которая неразрывно связана с любовью к Богу. Отрицание Бога превращает человека в животное. Свобода без Бога, без любви к ближнему вырождается в разнузданность; равенство - в протест против природы, которая не производит ничего одинакового, в нивелировку до скотства; братство немыслимо без сыновства (люди - братья потому, что они - дети одного Отца Небесного) и невозможно при отрицании семьи. И общий вывод статьи таков: «Прогресс, отрицающий Бога и Христа, в конце концов становится регрессом; цивилизация завершается одичанием; свобода - деспотизмом и рабством. Совлекши с себя образ Божий, человек неминуемо совлечет - уже совлекает с себя и образ человеческий, и возревнует об образе зверином».

Особенно яро И. Аксаков, сам в молодости отдавший дань критике «казенного Православия», предостерегает молодежь от этой ошибки и от увлечения материализмом. Он критикует материалистическое учение Бюхнера, считая, что оно заводит молодежь в духовное рабство.

В.              А. Черкасский — князь, известный государственный деятель. Родился он в 1824 году в Чернском уезде Тульской губернии; 16-ти лет поступил на юридический факультет Московского университета; ревностно занимался юридическими науками, главным образом, историей русского права. Уже в студенческие годы сказался в нем интерес к крестьянскому вопросу: в 1844 году он получил от университета серебряную медаль за сочинение на тему: «Очерк истории сельского сословия в России». Изложив историю политического развития русской волости, Черкасский указывает на единственный нормальный выход из крепостного состояния — «общинный политический быт волости, основанный на твердой поземельной собственности». По окончании курса он готовил себя к ученой деятельности, собирал материалы для диссертации о «целовальниках», но занятия сельским хозяйством отвлекли его от ученых работ и заставили ближе ознакомиться с положением крестьян. Живя в деревне, Черкасский чутко следил за всеми изменениями во взглядах правительства на крестьянский вопрос и старался возбудить местную инициативу, организуя кружки из помещиков для обсуждения этого вопроса. К этому времени относится один из первых составленных Черкасским проектов освобождения; в нем он отмечает недостатки указа об обязанных крестьянах и осуждает безземельное освобождение крестьян, допуская его, впрочем, для дворовых и мастеровых. В своих имениях Черкасский сделал опыт такого освобождения. Выкупная цена за душу была установлена в 60-100 рублей, с рассрочкой на 2-3 года. Черкасский впоследствии подвергался нареканиям: говорили, что он, заранее предвидя освобождение, постарался отпустить крестьян без земли; но он фактически не мог отчуждать ни одной десятины из имения, так как оно было заложено. В 1847 году, по почину тульского губернатора Н. Н. Муравьева, образовался кружок тульских помещиков для составления проекта освобождения крестьян в их собственных имениях. Черкасский принял деятельнейшее участие в разработке проекта, но все работы и рассуждения в 1848 году были прекращены и неизвестно, был ли даже представлен проект кружка губернатору. До смерти Николая I прекращается всякое движение в крестьянском вопросе; этот период является эпохой затишья для Черкасского. В 1850 году он женился на княжне Васильчиковой и начал жить по зимам в Москве. В эти годы Черкасский сближается со славянофилами; славянофильские взгляды, не чуждые Черкасскому и в студенческие годы, теперь оказывают решительное влияние на склад его мировоззрения. Совершенно чуждый религиозным основам славянофильской теории, Черкасский не может быть всецело причислен к славянофилам: он сходился с ними только в практических вопросах. Крестьянский вопрос был в 1850-1851 годы постоянным предметом обсуждений в славянофильском кружке, и Черкасский принимал в них деятельное участие. Во втором, не пропущенном цензурой томе «Московского Сборника» должна была появиться статья Черкасского: «Юрьев день» — переработка его студенческой работы. Особенно вредной была признана именно эта статья, и Черкасский, подобно другим участникам, подвергся ограничению в правах печатания и полицейскому надзору. Эти ограничения были сняты только в новое царствование.

С основанием «Русской Беседы» Черкасский принял живое участие в ее редакции. Для первой книжки он дал «Обозрение политических событий в Европе за 1855 год»; во второй появились его статьи: «О сочинениях Монталамбера и Токвиля» и «Тройственный союз». В начале 1857 года Черкасский представил правительству свой труд: «О лучших средствах к постепенному исходу из крепостного состояния». По странной случайности, до самого последнего времени Черкасскому приписывался проект другого лица, выставляющий автора в неблагоприятном освещении. Труд, действительно принадлежащий Черкасскому, напечатан в 1901 году и представляет замечательный трактат по крестьянскому вопросу. Интересен, между прочим, следующий вывод: «Правительство отнюдь не должно увле - каться односторонним воззрением на дело и страшиться отпущения на волю двух или трех миллионов жителей без земли, так как крепостной труд, в свое время достаточный, недостаточен для быстро развивающегося общества, и современный ход русской промышленности, не только фабричной, но и земледельческой, настоятельно начинает требовать образования массы свободного труда, способного по зову нужд частных и общественных свободно передвигаться с места на место, как ясно доказала это и настоящая война».

В 1857 году Черкасский уехал за границу; в Риме он был представлен великой княгине Елене Павловне, для которой написал две обширные записки «О главных и существеннейших условиях успеха нового положения». Когда в конце 1857 года крестьянское дело вступило в новый фазис, Черкасский поспешил в Россию. С этого времени возникает энергичная и напряженная деятельность его по разрешению крестьянского вопроса, снискавшая ему всеобщую известность. Началась она в тульском губернском комитете. Стоя во главе меньшинства, защищавшего наделение крестьян землей, Черкасский вынес упорную борьбу со своими консервативными противниками. Своими резкими и язвительными речами он возбудил против себя ретроградное большинство, поставившее даже вопрос об исключении его из числа тульских дворян. В эту пору в «Сельском благоустройстве»

МИХАИЛ АНтОНОВ

появилась его статья: «Некоторые черты будущего сельского управления», наделавшая много шуму и вызвавшая враждебное отношение к Черкасскому в либеральной печати: Черкасский в будущей сельской общине освобожденных оставлял за дворянином-владельцем право телесного наказания крестьян (до 18 розог). Вообще нужно иметь в виду, что Черкасский во многом оставался верен воззрениям, сложив - шимся у него на почве административно-помещичьей практики. В своем проекте сельской общины Черкасский предоставляет дворянству преимущественное право местного наблюдения за интересами сельского сословия и местного суда над ним, право опеки и надзора. По окончании работы в губернском комитете Черкасский был вместе с Ю. Ф. Самариным приглашен в качестве члена-эксперта в комиссию для составления положений о крестьянах (1858-1861 годы). Здесь вместе с Самариным и Н. Милютиным он защищал прогрессивное проведение крестьянской реформы. После объявления воли Черкасский уехал из Петербурга и в Веневском уезде занял должность мирового посредника (1861-1863 годы). Когда император Александр II поручил Н. Милютину дело внутреннего устройства Польского края после мятежа, Милютин с Высочайшего разрешения пригласил к себе в помощники как частных, неофициальных лиц Черкасского и Самарина. Результатом их совместных трудов было Положение 19 февраля 1864 года, наделявшее землей польских крестьян. По настоянию Милютина Черкасский вступил на службу и был назначен главным директором правительственной комиссии внутренних дел. В этой должности Черкасский проявил способности искусного администратора: вместе с Милютиным он проводил новую систему отношений правительства к Польше, состоявшую в освобождении крестьянства из-под власти шляхты и в ослаблении политического значения римско-католического духовенства. С удалением Н. Милютина от дел Черкасский не пожелал оставаться в Варшаве и прекратил свою деятельность (в 1866 году). Два года спустя он принял звание московского городского головы. Он был одним из главнейших деятелей при составлении и обсуждении Высочайше дарованного в 1870 году Городового положения. По его инициативе московская дума по случаю объявления самостоятельности действий России на Черном море (ограниченной Парижским трактатом) и введения всеобщей воинской повинности подала всеподданнейший адрес, который министр внутренних дел не нашел возможным представить Государю и о котором министр императорского двора отозвался как о составленном «в неуместной и неприличной форме». В этом адресе было следующее обращение: «Никто не стяжал таких прав на благодарность народа, как вы, государь, и никому не платит народ такой

горячей привязанностью. От вас принял он дар и в вас же самих продолжает он видеть надежнейшего стража усвоенных им вольностей, ставших для него отныне хлебом насущным. От вас одних ожидает он завершения ваших благих начинаний и первее всего — простора мнению и печатному слову, без которого никнет дух народный и нет места искренности и правде в его отношениях к власти; свободы церковной, без которой недействительна и сама проповедь; наконец, свободы верующей совести — этого драгоценнейшего из сокровищ души человеческой. Государь, дела внешние и внутренние связуются неразрывно. Залог успеха в области внешней лежит в той силе народного самосознания и самоуважения, которую вносит государство во все отправления своей жизни. Только неуклонным служением началу народности укрепляется государственный организм, стягиваются с ним его окраины и создается то единство, которое было неизменным историческим заветом ваших и наших предков и постоянным знаменем Москвы от начала ее существования». Вскоре Черкасский сложил с себя звание головы и надолго закрыл себе путь к высшим административным должностям. В бездействии провел он несколько лет; путешествовал по Европе, где завязал знакомства с выдающимися государственными людьми. Русско-турецкая война снова призвала его к деятельности. Он взял на себя обязанности уполномоченного при действующей армии от центрального управления общества Красного Креста. Затем на его долю выпало устройство гражданской части в Болгарии. Черкасский весьма искусно справился с этой задачей: он дал широкий простор самоуправлению сельскому, городскому и земскому. Особенность введенного им гражданского управления — та, что оно не связано с определенной политической формой быта. Деятельность Черкасского в Болгарии еще ждет своей оценки. Переутомленный чрезмерной деятельностью, Черкасский скончался в день подписания Сан-Стефанского трактата, в годовщину освобождения крестьян — 19 февраля 1878 года.

Чижов Федор Васильевич (1811-1877) - писатель, общественный деятель и предприниматель. Один из разработчиков учения славянофилов. Родился в семье дворянина, преподавателя Костромской губернской гимназии. Отец воспитал его как истинного христианина, вложил в него твердые нравственные устои, научил его строго логически мыслить и любить все доброе и прекрасное, обогатил его ум философскими идеями.

Хотя Чижов и принадлежал к дворянству, он из-за ухудшения материального положения семьи прошел в детстве и юности суровую школу нужды и лишений. Тем не менее он окончил Петербургский университет, показав особые способности к математике. Написал первое русское сочинение о паровых машинах. Одновременно глубоко изучал историю искусства, которую считал «одним из самых прямых путей к истории человечества». Бывал за границей - в Германии, Богемии, Италии, южнославянских странах, во Франции. В Париже, произведшем на него отвратное впечатление, изучал идеи Фурье и Сен-Симона, но они его не удовлетворили в силу чрезмерной приземленности и учета только материальной стороны жизни.

По отзывам современников Чижов отличался аккуратностью, бережливостью до мелочей, чистосердечностью, искренностью, исключительной правдивостью и нелицеприятностью, так что его считали образцом нравственной красоты. Он гнушался малейшей ложью, клеймил позором носителей неправды. Поэтому его любили, уважали - но и боялись.

Впервые Чижов услышал о славянофилах зимой 1842 года в Риме, где встретился с Н.М. Языковым. В 1846 году в Москве он лично познакомился с виднейшими славянофилами и стал глубоко привержен вере в великую спасительную для всего человечества будущность славян. Но, как он считал, для осуществления своей грядущей мессианской роли современное славянство должно очиститься в сво - ей жизни от чужеродных элементов, опутавших и исказивших ее.

Крымскую войну, когда она началась, Чижов рассматривал как войну между Россией и всей Европой за освобождения славянства, что должно стать началом новой эры в развитии человеческой цивилизации. Авангард славянства - Россия, она должна развиваться по гегелевской триаде: «Допетровская Русь - настоящее (с господством западной образованности) - будущий синтез». В критике современного ему царского самодержавия Чижов, сторонник либерализации экономической жизни России, пошел дальше других славянофилов.

Еще в 1846 году на деньги Н. Языкова славянофилы купили журнал «Русский вестник», поручив его редактирование Чижову, но этот опыт не увенчался успехом. В 1847 году Чижов был арестован за несанкционированное посещение южнославянских стран и выслан из столиц на Украину. Арендовав имение в Киевской губернии, он занялся шелководством, которое стало для него свидетельством «мудрости мироустройства». Чижов никогда не преследовал личных интересов, и в шелководстве он увидел возможность быстрого подъема благосостояния населения ряда сельских местностей России. Он написал «Письма о шелководстве».

В 1856 году Александр II разрешил Чижову вернуться в Москву. В этом крупнейшем промышленном и торговом центре страны возникло движение, окрашенное в националистический цвет, нередко новые предприятия основывались по патриотическим соображениям. Здесь Чижов свои занятия ради самоусовершенствования сочетает с интенсивной патриотической деятельностью. Сердце его, как русского человека, болело, когда он видел, что хозяевами многих отраслей экономики России являются иностранцы. И его заветной целью становится просвещение народа и содействие всестороннему развитию промышленности и торговли в России. Славянофильский идеал «свободы земской жизни» он распространил на область свободного частного предпринимательства.

Чижов подал анонимную записку на имя Александра II о необ - ходимости реорганизации системы управления промышленностью России. Если бы его предложения были приняты, в стране возникло бы самоуправление в частной промышленности, какого не знали ни Россия, ни Западная Европа. Однако финансовое ведомство с этим не согласилось.

По-иному приняли идеи Чижова богатые заводчики А.П. и Д.П. Шиповы. Они организовали журнал «Вестник промышленности» и приложение к нему - газету «Акционер», редактировать которые поручили Чижову (впоследствии совместно с проф. И.К. Бабстом).

Чижов стремился применить идеи основоположников славянофильства в жизни, прежде всего в области конкретной экономики, и весьма преуспел в этом. Всю свою жизнь он посвятил делу приложения достижений научно-технической мысли к нуждам торговопромышленного развития России в целях обеспечения ее экономической независимости и величия. Эта сторона деятельности Чижова доказывает несостоятельность широко распространенных в советский период утверждений о реакционном, ретроградном характере славянофильского учения.

В 1864 году Чижов возглавил экономический отдел в газете И.С. Аксакова «День», где выступал за пересмотр разорительного для России таможенного тарифа 1857 года, ослабившего заградительный таможенный барьер. В 1867 году он в газете «Москва» участвует в обсуждении, которое привело к принятию более покровительственного таможенного тарифа. Чижов неизменно выступает за расширение прав земства.

Сам Чижов, наживший крупное состояние, деньгами мало интересовался. «Деньги портят человека, - говорил он, - а потому я отстраняю их от себя». Прожил он жизнь холостяком, на себя тратил лишь самое необходимое, а деньги употреблял на покупку книг и помощь нуждающимся. В частности, он много помогал учреждениям народного образования, лично содержал стипендиатов. Весь свой огромный по тем временам капитал (6 миллионов рублей) Чижов завещал на благотворительные цели (на строительство родильного дома и устройство в Костромской губернии технического училища). Как образованный православный человек, читал духовную литературу и сам написал житие преподобных Антония и Феодосия Печерских.

Шарапов Сергей Федорович (1855-1911) - легендарная личность, мыслитель, идеи которого возвращаются в общественную жизнь России после почти ста лет забвения. В начале ХХ века в России мало нашлось бы образованных людей или хотя бы регулярно читающих газеты, которые не знали бы, кто такой Шарапов. И не удивительно: Сергей Федорович писал книги, брошюры, статьи в газетах и журналах, выступал на съездах хозяев и на собраниях ученых, обращался с записками к высшим чиновникам государства и к самому императору, и всегда по самым острым вопросам жизни страны. Зато после Октябрьской революции о нем и о его трудах более восьмидесяти лет, по сути, никто не вспоминал. Впервые после десятилетий замалчиваний он был издан в 2005 году[22].

Шарапов принадлежал к тому поколению, детство и юность которого пришлись на время, когда едва ли не вся Россия переживала чувство позора в связи с поражением в Крымской войне. Кого- то это оттолкнуло от военной службы, а лучшая часть дворянской молодежи, напротив, горела желанием овладеть военными знаниями и, если к тому представится возможность, принять участие в войне против унизивших Россию недругов. Шарапов поступил в военную гимназию, а по окончании ее - в Николаевское инженерное училище. У нас мало знают об этом уникальном учебном заведении, дававшем самое лучшее в Европе общее образование и воспитание. Воспитанники училища получали основательнейшую подготовку по математическим дисциплинам, изучали военное дело, в особенности фортификацию, и иностранные языки, но в то же время проходили обширный курс русской словесности, начиная с древнейших ее памятников. Им давали уроки танцев и верховой езды, их наставляли в правилах этикета. Можно сказать, что выпускники училища были в подлинном смысле слова всесторонне образованными и всесторонне развитыми людьми, что в недавнее время у нас считалось идеальным состоянием человека будущего. Из стен Николаевского училища, находившегося в Михайловском замке, вышли ставший впоследствии епископом Игнатий (Дмитрий Брянчанинов), уже в наши дни причисленный Церковью к лику святых, и знаменитый писатель Федор Михайлович Достоевский.

Не посрамил славы училища и Шарапов. В 1875 году он добровольцем участвовал в народно-освободительной войне в Боснии и Герцеговине против османского гнета, чем, вероятно, удовлетворил, хотя бы отчасти, обуревавшее его чувство реванша за поражение в Крымской войне. По возвращении в Россию занялся сельским хозяйством в своем имении Сосновка в Смоленской губернии, которое было совершенно разорено его опекуном.

То, что он увидел в своем селе и в окрестных поместьях, убедило его: сельское хозяйство России переживает глубокий кризис. Шарапов вскоре убедился в том, что это был не какой-то стихийно возникший кризис, а кризис умышленно созданный ради того, чтобы на костях российского крестьянства и на руинах «дворянских гнезд» могли наживать бешеные деньги земельные и биржевые спекулянты. Земледельцы - крестьяне и помещики - составляли девять десятых населения страны, это - основа всей государственности. И Шарапова удивляло и возмущало то, что правительство палец о палец не ударило для того, чтобы облегчить их положение, напротив, год от года все усиливает возлагаемые на них тяготы.

Одним из соседей Шарапова оказался знаменитый русский химик, публицист и агроном Александр Николаевич Энгельгардт (о нем пойдет речь ниже). Шарапов и Энгельгардт стали друзьями- оппонентами, авторами разных систем организации сельскохозяйственного производства. После смерти Энгельгардта в 1893 году Шарапов написал прекрасную работу, в которой показал роль этого выдающегося деятеля и пламенного патриота России в истории русской науки и общественной мысли.

Очень скоро Шарапов стал известен как публицист. Он начал сотрудничать в газете И.С. Аксакова «Русь», публикуя там серьезные статьи, посвященные судьбам крестьянского хозяйства. В качестве корреспондента газеты «Новое время» выезжал в Сербию и Болгарию. А затем он сам издавал газеты «Русское дело» и «Русский труд», которые из-за содержавшихся в них резких нападок на политику правительства, особенно финансового ведомства, без конца приостанавливались, штрафовались и запрещались.