Русские мыслители и практики, близкие к славянофилам

Кокорев Василий Александрович (1817-1889), предприниматель, публицист, общественный деятель. Родился в семье торговца солью из города Солигалича Костромской губернии, старообрядец.

В 1850-х годах сблизился с С.Т. Аксаковым (отцом К.С. и И.С. Аксаковых) и М.П. Погодиным, близко принял идеи славянофильства. Кокорева называли «экономическим славянофилом», потому что он был ярым сторонником сохранения и развития самобытных начал русской экономики. Он разработал проект освобождения крепостных, настаивал на передаче крестьянам всей принадлежавшей им земли за выкуп в 1 миллиард рублей (с рассрочкой на 37 лет) и на сохранении помещичьих хозяйств, переходивших на товарнорыночную систему земледелия. Предлагал отменить дворянскую монополию на приобретение «населенных мест», призывал купе-

чество приобретать помещичьи имения с обязательством выделять крестьянам их землю, изъявлял готовность купить таких имений на 1 миллион рублей.

Кокорев оставил после себя ряд трудов, один из которых назывался «Русская правда». Но главным его произведением стала книга «Русские провалы», представляющая собой своеобразное сочетание воспоминаний и ожесточенной критики разных правительственных мероприятий.

Хотя эта книга написана Кокоревым в 1887 году, то есть за пределами рассматриваемого в данной главе исторического периода, ее основные идеи неоднократно высказывались им в устных выступлениях и статьях в царствование Александра II, в которое и произошли описываемые в ней события. Поэтому ее по праву нужно рассматривать именно в связи с событиями этого периода. Вот несколько отрывков из этой книги.

Кокорев показывает губительность для России механического заимствования западноевропейских финансовых и хозяйственных форм и призывает правительство и общественность: «Пора прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками их родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу, без искреннего родства с которой никогда не будет согласования экономических мероприятий с потребностями народной жизни; пора твердо убедиться в том, что только это спасительное согласие есть верный путь к покойному и правильному движению от силы в силу, тогда как путь розни и разлада с жизнью, то есть нынешний путь, тянет в обратную сторону - от бессилия к бессилию, низводя прямо в бездну экономического расстройства. И мы дошли, наконец, до той глубины этой бездны, где уже редеет дыхание, не освежаемое чистым воздухом. Наше экономическое и финансовое обнищание образовывалось целыми десятками лет и дошло до того, что теперь никакие новые системы займов не могут направить нас на путь общего довольства и благосостояния.

Но отчаиваться не следует. На военном поприще Петр І сначала потерпел поражение. Но затем смог «к удивлению всей Европы заявить такой исполинский рост нашей военной силы, что после. даровали всей Европе мир и освобождение от порабощения Наполеоном І. Мы вырастали в военном деле на почве незыблемого сознания своего будущего великого назначения и на силе духа, верующего в народную мощь; но в деле финансов после каждого поражения мы, наоборот, падали духом и, наконец, до того приубожились, что во всех наших действиях выражалось одно лишь рабоподражательное снятие копий с европейских финансовых систем и порядков. Продолжая идти этим путем, мы утратили уважение к самим себе и веру в самих себя».

Кокорев напоминает серию закончившихся провалами экономических мероприятий, которые «всегда предварялись блестящими надеждами и ожиданиями со стороны изобретателей их и сопровождались самыми горькими последствиями, доставшимися на долю народонаселения».

Наше отечество - «богатейшая страна в мире, не нуждающаяся ни в каких кредитных пособиях со стороны иностранных бирж, Ротщильдов, Мендельсонов, Блейхредеров и т.п.». Но после каждого провала искалечивалась Русская жизнь, надвигались на нее тучи бедности и лишений, несмотря на блестящую внешность официальной России».

Положение России было бы совершенно иным, блистательным,

если бы мы жили на медную гривну, а не на серебряный рубль, развивший в нас вредную похоть к расходам;

если бы мы избежали крымской войны, предотвратив ее сооружением в 40-50-х годах железной дороги из Москвы к Черному морю;

если бы мы не надевали насильно на крестьянское и рабочее население линючей и непрочной ситцевой ткани и вместо платежа денег за хлопок направили бы эти деньги не за границу, а в избу земледельца за домашний лен;

если бы мы не омертвили Сибирский тракт разрешением ввозить чай по западной границе и продолжали получать этот чай в Кяхте, посредством размена его на произведения наших фабрик, не расходуя на покупку чая монеты;

если бы мы в 1857 году вместо сооружения Варшавской дороги начали нашу железнодорожную сеть с замосковных дорог и сберегли тем сотни миллионов, потраченных за границей по случаю обесценивания наших бумаг;

если бы мы, не слушая советов пресловутых они, не уничтожили бы опекунских советов и не разорили бы земледельцев лишением кредита;

если бы мы, прежде приступа к сооружению железных дорог, образовали бы у себя рельсовые, локомотивные и другие заводы, нужные для железнодорожного дела и не бегали бы за каждой гайкой за границу; если бы мы однообразием акциза не убили бы сельскохозяйственного винокурения и безграничным открытием кабаков не спаивали бы народа; если бы мы не ослабили в дворянских имениях сельскохозяйственного винокурения посредством данного всем сословиям устраивать спекулятивно-винокуренные заводы и т.д., и т.д.»

Итог этих провалов - убыток «с лишком вдесятеро против той контрибуции, которую взяла Германия с побежденной ею Франции в 1870 году.

Особо следует отметить правильность оценки Кокоревым кабальной природы внешних займов. Он справедливо замечает, что эти займы стали средством угнетения России и способом перекачки ее ресурсов в пользу иностранных капиталистов. Вместо внешних займов, ложащихся тяжелым бременем на русскую экономику, Коко - рев предлагал идею печатания, по сути, бумажных денег: «Знаменитые они как будто сговорились с нашими западными завистниками и стали соединенными силами. проводить идею. о невозможности Верховной Власти разрешать - без потрясения финансов - печатание беспроцентных денежных бумажных знаков на какие бы то ни было производительные и общеполезные государственные потребности. Мы могли бы на эти деньги построить дома, у себя, все нужные для железнодорожного дела заводы; но мы, неизвестно почему и зачем, не решались отступить от исполнения чужеземного догмата, вовсе не подходящего к образу Всероссийского правления, и всецело подчинились указаниям заграничных экономических сочинений. Теперь. мы взвалили на народную спину такой долг по платежу процентов (по внешним займам), который погашает почти треть из общего итога государственных приходов. Вот вам и теория, вот вам и плоды каких-то иностранных учений и книжек! . извольте-ка теперь тянуть лямку платежей, в которую запряжена Русская жизнь лжемудрою теорией на целые полвека».

Кокорев убежден в том, что такое положение, тягостное для России, было создано умышленно нашими внешними недругами и их внутренними пособниками: «Нет, нельзя допустить такой мысли, чтобы деятели, создавшие означенную кабалу, уже до такой степени непрозорливы, что не сознавали вредных и совершенно очевидных последствий своих действий. Тут лежало другое руководящее воззрение.

Все то, что было отяготительно Русскому правительству и народу, было желательно Европе, потому что всякое наше оскудение усиливало европейское влияние на Россию. Европа постигала, что верноподданная Россия, преданная в глубине души безусловному исполнению царской воли, всегда готова двинуться всюду, по первому с высоты престола мановению; а дабы положить этой силе преграды и затруднения, надо было сверх других экономических козней связать нам руки, то есть подчинить правилу, что вместо простых денежных знаков можно выпускать только процентные бумаги с продажей их на европейских биржах, дабы этим способом постепенно вовлекать нас в неоплатные долги, а Верховной Русской Власти противопоставить власть Ротшильдов и т.п.

Следовало бы. определить, сколько для всей Русской жизни нужно вообще денег, чтобы можно было расплачиваться ежедневно за труд рабочих по сельскому хозяйству и фабричному производству и т.д.. У нас никакого исчисления по этому основному вопросу еще никем не сделано. Безусловные поклонники чужеземных правил. вопиют на всякие лады о невозможности выпуска бумажных знаков. и в целой России раздавались только три голоса, желавшие для постройки железных дорог появления беспроцентных железнодорожных бумаг вместо разорительных процентных займов за границею. Историк России будет удивлен тем, что мы растеряли свою финансовую силу на самое. ничтожное дело, отправляясь в течение XIX столетия по два раза в каждое царствование воевать с какими-то турками, как будто эти турки могли когда-нибудь придти к нам, в виде наполеоновского нашествия. Покойное и правильное развитие Русской силы в смысле экономическом и финансовом. произвело бы гораздо большее давление на Порту, чем напряженные военные действия (Кокорев здесь напоминает, что мысль о безвредности турок и необходимости беречь нашу силу для врагов с Запада выражал еще в XVIII веке граф С.Р. Воронцов). На Русской земле не образовалась своя финансовая наука, соглашенная с Русской жизнью, и вместо нее действует идолопоклонение теориям и взглядам иностранных политико-экономистов.

Иван Сергеевич (1807-1880) и Сергей Иванович (1810-1893) Мальцовы (двоюродные братья), русские предприниматели, владельцы Мальцовского промышленного района, охватывавшего ряд уездов Орловской и Смоленской губерний, где проживало до 100 тысяч человек рабочего населения. Во время правления этих представителей династии Мальцовых в наибольшей степени проявились их славянофильские и патриотические настроения, а эта «промышленная империя», зародившаяся еще в Х VIII веке (и просуществовавшая до 1918 года) достигла вершины своего могущества. Здесь выплавляли сталь, производили рельсы, паровозы, вагоны и др. На территории округа поддерживались средние цены на хлеб путем создания хлебных запасов (эту систему, одобренную Вольным экономическим обществом, предлагалось распространить на всю Россию), поддерживался высокий уровень благосостояния работников благодаря сложившемуся патриархально-помещичьему строю.

И.С. Мальцов в 1820-х годах состоял в кружке «любомудров», был знаком с Пушкиным, участвовал в «Московском вестнике» Погодина и был, так сказать, славянофилом изначально. С.И. Мальцов воплотил многие идеи славянофилов на практике, руководствуясь лозунгом «Все из русского материала!» (если бы на этом же принципе строилась вся хозяйственная жизнь России!).

Жуковский Юлий Галактионович (1833-1907) - экономист, публицист, историк общественной мысли. Из дворян. Родился в 1833 году в семье генерала. Параллельно с обучением в Училище правоведения занимался живописью, играл на виолончели, создал лабораторию, где ставил физические и химические опыты, сам изготавливал сложные приборы. По окончании училища в 1853 году поступил на службу в Министерство юстиции, однако рутинные занятия его не удовлетворяли. С юности устремленный к защите угнетаемых и обездоленных, он стремился туда, где решался вопрос об освобождении крестьян. Поэтому Жуковский перешел в Государственную канцелярию, где принимал активное участие в осуществлении реформ 1860-х годов. Работая в Главном комитете об устройстве сельского состояния, горячо отстаивал право крестьян на землю и указывал дворянству на его исторический долг народу.

Занимался литературной деятельностью, печатался с 1859 года (повесть «Петербургские ночи»). Был одним из главных сотрудников «Современника», писал о самых разных сторонах жизни современного ему общества, в основном по экономическим и юридическим вопросам. В статье «Что такое право? Наша ученая простота и немец Блунчли» утверждал, что наука права должна быть реальной; цель общественного порядка - благосостояние нации; нужно отбросить устаревшую, ничего не принесшую схоластику.

Внимание читателей привлекли также его статьи «О народности в политике», «Методы юридической науки», «Затруднения женского дела».

В этот период Жуковский публикует ряд статей теоретического характера, в которых критически рассматривает самые основы политической экономии. Никто другой в России, да и за ее пределами в то время не подверг столь суровой критике либеральную школу в экономической науке.

В статье «Экономические теории Маклеода» он освещает «положение, к которому приходит экономическая наука после долгого застоя внутри своей замкнутой и ошибочной школы». По его словам, Маклеод, самый молодой и самый дельный из представителей экономистов того направления, которое объясняет все явления экономической жизни действием закона неограниченной конкуренции, «служит для нас только свидетелем того логического исхода, к которому должна была придти рано или поздно либеральная экономическая школа», подавившая надолго всякое независимое развитие экономического знания. Еще французский социолог Огюст Конт определил политическую экономию как систематизацию хозяйственного беспорядка. Вот этот хозяйственный беспорядок (вместе с принципом невмешательства государства в экономическую жизнь) экономисты - сторонники конкуренции и приняли за основу своих теоретических построений.

Эти экономисты рассматривают стоимость произведенного продукта как сумму процента, ренты и платы рабочим. Однако, - замечает Жуковский, - это вовсе не некий закон мироздания, бывают и такие отношения, при которых эти категории отсутствуют, например, если речь идет о семье. Значит, законы, выводимые такой экономической наукой - это всего лишь законы конкуренции, а не хозяйства вообще. «Это не наука о лучшем устройстве экономических отношений в народе, а всего лишь теория накопления капитала, об обмене, о покупке, о продаже, теория коммерческого порядка или лавки. Политическая экономия есть наука об обмене, наука торговли или наука лавки. Таков реальный профиль экономической науки, какою она является у экономистов либеральной школы!». Наряду с ней могут существовать наука капиталиста, наука биржевого игрока, наука карточного или шахматного игрока - с той же степенью «научности».

Порядок распределения производимых благ в обществе выработался исторически, он эмпирический, а политическая экономия пытается возвести его в закон, освятить, представить вечным. Она не признает решающего значения труда, выставляя на первый план капитал. Жуковский пишет, что власть над будущим продуктом принадлежит тем, чья власть над трудом (тогда как Маклеод считает, что она у более ловких и удачливых). По его мнению, если бы устано - вился строй, который был бы не во вред рабочему, то обмен вовсе не стал бы законом хозяйственной жизни, он был бы просто устранен. «Нужно на место отпадающего начала обмена отыскать настоящий закон распределения». Тогда займет положенное ему место закон соответствия спроса и предложения, давно известный, но неправильно понимаемый. Он будет по-настоящему действовать, если будут соблюдены интересы труда, и всякий труд будет вознаграждаться при соответствии предложения спросу. «Такая наука не будет уже более наукой о цене или обмене, а будет заниматься законами такого экономического устройства производства и труда, при котором производство или сумма продукта могло бы вполне соответствовать спросу». Жуковский первым из экономистов (не априори, как у марксистов, а на основе самой теории) пришел к выводу о нетоварном характере системы хозяйства, имеющей целью благо трудящихся, и о новом характере и содержании экономической науки будущего).

В статье «Смитовское направление и позитивизм в экономической науке» Жуковский показал, что либеральная или позитивистская школа политической экономии отошла от принципа строгой научности Адама Смита. «Вместо того, чтобы держаться строго теоретической рамки, они пошли в услужение тем классам, которые самым наглым образом эксплуатируют народ и стали недостойным науки способом направлять козни против него». Вместо научных трудов у них получаются только памфлеты, и это не случайно: в науке должна царить беспристрастность. «Непоследовательным будет всякий, если его пером водит предвзятая мысль, продиктованная случайными интересами партии, особенно если не на стороне этой партии справедливость».

Жуковский видел корень ошибок либералов и в чисто теоретическом плане. Они встали на путь эмпирики, отказавшись от абстрактного мышления, что равнозначно отказу от теории вообще. Индукция и дедукция - это две стороны одного и того же процесса познания, а либералы искусственно разделили его и приняли только одну его сторону. И читателям предлагается «каша, которую натворили экономисты, цепляясь за формулы Смита и вешая на них свои собственные выдумки».

В отличие от экономистов, которые, вслед за Смитом, восхваляли разделение труда, видя в нем главный источник эффективности производства, Жуковский показал, что «наука до сих пор не исследовала рост успешности от его сочетания. Сочетание же различных производств и, в особенности, сочетание земледельческого производства с мануфактурным почти неизведанно вовсе». И он переходит к излюбленной мысли русских экономистов школы Менделеева: противоположность между городом и деревней можно устранить, если в сельской местности размещать промышленные предприятия, а в городе, наряду с парками и скверами, - фермы и теплицы для выращивания овощей и ягод. В городе рабочему не найти другого места для приложения своих сил в свободное время, а в деревне жители почти половину года, в осенне-зимний сезон, лишены возможности иметь дополнительный заработок. По подсчетам Жуковского, из-за отсутствия сочетания промышленного и сельскохозяйственного труда Россия производит только третью часть продукта, который могла бы производить при данном количестве рабочей силы.

Показательна для гражданской позиции Жуковского статья «Историческое развитие вопроса о развитии рабочих ассоциаций во Франции». И на Западе реакционеры, найдя наемных писак среди ученых-экономистов, стремились подавить в зародыше движение рабочих в защиту своих прав, однако оно нарастало. «Теперь в иностранной литературе по крайней мере давно миновало время резких приговоров против так называемых защитников рабочего дела. Однако наши ученые продолжают относиться к означенным вопросам с тем же пренебрежением, которое подслушали лет пятнадцать назад у заграничной прессы, думая иметь до сих пор единомышленников между представителями этой прессы» .

Рабочие ассоциации завоевывают себе место под солнцем, и это естественно: «. системы эти будут всплывать все-таки в том или другом виде до тех пор, пока не будет уничтожена сама причина, их вызывающая. пока государство не поставило серьезной задачей решить эти вопросы».

Жуковский по-разному оценивает роль различных деятелей, причастных к этому вопросу: «Мальтус и Бабеф стоят в начале истории новейшего движения работников. Как только Мальтус открыл свой закон (напоминаем: согласно которому якобы народонаселение растет в геометрической прогрессии, тогда как производство продуктов питания - только в арифметической. - М.А.), в его душе пробудилась такая ненависть против голодающих и бедных, что в первую минуту он почти требовал их умерщвления. Бабеф, в противоположность Мальтусу, проникся симпатиями к бедствующему классу» и стал критиковать несовершенство существующей организации народного хозяйства». Когда Буше выступил с проектом рабочих ассоциаций, это было так ново для либеральной партии, что она не могла его осмыслить. Король Франции Луи Филипп «не любил народа, он смотрел на него как на дикий элемент, который необходимо сдерживать. Последствия, - напоминал Жуковский, - известны».

Жуковский опубликовал в «Современнике» немало и других интересных статей: «Сами против себя», «Прудон и Луи Блан» (впоследствии вышла отдельным изданием), «Ученые грехи и передовые заблуждения», «Итоги», «Записки современника» (за что журнал получил предостережение от цензуры), «Интересы дворянства или интересы барона Функеля».

Начальство Жуковского косо смотрело на его сотрудничество в «Современнике», а после таких статей потребовало, чтобы он либо отказался от публицистической деятельности, либо ушел со службы. Жуковский, позицию которого можно было определить словами «не могу молчать», вынужден был уйти в отставку.

Роковыми для Жуковского (как и для журнала «Современник») стали его статьи «Где искать средства для поправления наших финансов» и особенно «Вопрос молодого поколения» (в первом номере журнала за 1866 год, впервые выходившем без предварительной цензуры). Жуковский был человеком мягким, но свои убеждения отстаивал страстно, чего бы это ему ни стоило. Он выступал против непомерных налогов, всей тяжестью ложившихся на обездоленных крестьян.

Статья о молодом поколении должна была состоять из трех частей, из которых были опубликованы две первых. Статья написана под грустным впечатлением о скудости дворянства, которое долго жило за счет крестьянства и воспитывалось в убеждении, что трудиться своими руками человеку благородного сословия стыдно. И теперь оно вместо того, чтобы после отмены крепостного права воспрянуть и энергично взяться за дело, тунеядствовало, проедая выкупные свидетельства.

Жуковский считал надуманным, карикатурным деление общества по идейным причинам на отцов и детей (видимо, под влиянием недавно вышедшего в свет романа Тургенева). Он доказывал, что творцы аграрной реформы должны были предвидеть, что с отменой крепостного права изменится не только экономика, а и все остальные стороны жизни общества, и, значит, надо было подумать о новой системе воспитания молодого поколения. Этого не было сделано, и российская система образования осталась вне связи «с куском хлеба».

При крепостном праве дворянам можно было смотреть на знания как на дилетантизм и дело формы. Доблесть барства видели в умении жить в тратах на широкую ногу. Дворянин жил на чужой счет, и дворянский юноша сам по себе был беспомощным, если его вывести на рынок со всеми его знаниями, за него не дадут и двугривенного. В обществе ценились лоск, ловкость, способность к интриге или к подхалимству. А с падением крепостного права от молодежи потребовались совсем другие качества, иной круг познаний.

А мужик гордится тем, что живет своим трудом. Но он и после освобождения остался беден и нецивилизован. А деньги скапливаются в руках помещиков, капиталистов, спекулянтов, и большая их часть тратится на средства роскоши, что представляет собой непроизводительные расходы, вычет из народного труда. «Разлитие богатств в массу составляет. критериум и признак народного могущества, а вовсе не образование отдельных огромных состояний. Потому-то осуждается с политической точки зрения не только крепостное барство, но и барство промышленное». А между народами идет та же борьба за богатство, и «счастлива та страна, которая раньше других вступит на путь разлива богатств в массу», - в этом состоит закон политического роста и силы нации.

И Жуковский произносит приговор сложившемуся в Европе (видимо, по цензурным соображениям не оговаривая, что это относится и к России) строю: «Как ограниченное развитие богатств, допускаемое крепостными условиями, составляло приговор крепостной системе, точно так же и ограниченное развитие богатств, допускаемое батрачной системой, составит и политический приговор на смерть этой системе».

Пока у нас господствовало крепостное право, «ни пространные владения, ни масса зависимого населения не давали России возможности конкурировать относительно цивилизации и развития богатств с Европой». Наша страна эксплуатировалась в материальном отношении европейцами почти как колония». После отмены крепостного права, по убеждению Жуковского, выбор только один: «Или помещичья усадьба с вольнонаемным трудом, или крестьянское сельское общество», - рядом они процветать не могут». Если возвысится помещик - крестьяне превратятся в батраков. Но и помещик быстро разорится и сдаст землю за бесценок кулакам-промышленникам. Даже с чисто эгоистической точки зрения, не говоря уж о нравственности и патриотизме, выгодно создать условия для процветания крестьянских и городских общин (помещики будут сдавать землю крестьянам в аренду, и цена ее возрастет).

С этих позиций Жуковский осуждал сложившуюся систему воспитания молодого поколения и предупреждал: если положение не изменится, то скоро все дворянские имения перейдут к кулакам- скупщикам, а их владельцы пойдут к новым хозяевам в прихлебатели. Потому что новым богатеям понадобится своя «салонная сволочь».

В третьей части статьи он предполагал осудить либеральные устремления и революционные настроения молодежи, но выстрел Каракозова в Александра II изменил всю политическую обстановку в России. Этим воспользовался Катков, с которым Жуковский систематически полемизировал. Он представил Жуковского как человека, опасного для общественного порядка. Некрасов, если бы даже и пожертвовал Жуковским, на этот раз не смог спасти журнал. «По высочайшему повелению» «Современник» был закрыт. А Жуковский был отдан под суд, который, правда, его оправдал. И хотя некоторые сравнивали его с Мининым и Пожарским в одном лице, на него все же в административном порядке был наложен крупный денежный штраф.

Жуковский был хороший специалист, но в денежных вопросах - «человек не от мира сего». Он с большой семьей остался буквально без средств к существованию. Землю в Крыму, доставшуюся ему от матери, он отдал крестьянам, которых освободил от крепостной зависимости. А теперь еще ни один журнал не решался печатать его статьи.

Он бедствовал, но, собрав некоторую сумму, начал издавать газету «Народная летопись», где его талант публициста развернулся как никогда прежде. Жуковский писал передовицы в каждый номер. Газета быстро нашла своего читателя.

Жуковский подверг критике проводившийся российской властью курс на европеизацию России: «Вот уже более двух столетий как русский человек, отождествляя понятие о всех своих интересах с понятием об европеизме, приобщается к этой европейской цивилизации. Европеизм составлял для него ту верховную цель, в преследовании которой он не считал нужным жалеть природных сил страны. Цивилизация - вот первое и последнее слово, которое не сходило с языка у наших передовых людей; и притом цивилизация европейская. Русский человек без устали хлестал себя и шпорил и вот-вот, казалось, еще последний скачок и он очутится всецело в Европе. Но «бойся дары носящих». Вследствие ли близорукости наших передовых людей или вследствие нашей собственной умственной неподвижности, нам не приходило в голову спросить себя самих, что это за цивилизация, к которой мы стремимся столь усердно?... Может быть цивилизация двоякого рода: может быть цивилизация, ведущая к устройству народных дел. и может быть, наоборот, - цивилизация, растрачивающая эти силы без всякой расчетливости, без всякого толка, на прихоти. ».

Оказывается, в Россию привезли отходы западной цивилизации, от которых сама Европа давно отказалась. Привезли из Европы и науку. Но, во-первых, она нужна не народу - он по-прежнему остается безграмотным. Во-вторых, что это за наука?

Просветительных идей из Европы переняли мало, зато понавезли оттуда шелка, вин и певцов - всего, что нужно для услаждения и комфорта «верхов». А «Европа - существо чисто коммерческое», и мы должны за все платить. «Цивилизация везла к нам всякую ветошь и гниль и увозила наши производительные силы - нашу почву. Народ вырабатывал все, что необходимо для него, чтобы ходить одетым и сытым, а отвозил все это на сторону; сам же ходил неодетый и недоевший и взамен получил европеизм». Россия разорялась.

Прежде всего, Европа дала ему возможность испытать на деле всю силу своего обмена: заманивая Россию прелестями своей цивилизации, она на деле заставляла ее играть роль своей колонии. Льстя ей титулом земледельческой страны, она скрывала под этим названием злую иронию, зная очень хорошо, что исключительно земледельческая страна останется всегда бедной и грубой, вечно проигрывающей в коммерческой игре». Виновными в этом он считал правящие классы России: «Так называемая европеизация, учившая нас убыточным в экономическом отношении прихотям, не могла не оказать некоторого расслабляющего влияния и на самый наш характер», породив в «верхах» «погоню за всякого рода игрушками, которые могли бы оправдать в наших глазах собственную лень и ничтожество. расслабление вследствие чрезмерной сытости, сладость разгула в ущерб другим».

Жуковский видел патриотизм «в бережливости сил народа и в стойкости за эту бережливость». Корень всех партий, по его мнению, «в борьбе общих интересов с личными прихотями. А «общество, которое решится подчинить личные прихоти власти общих интересов, уничтожит в отдельных лицах тот внутренний разлад между рассудком и похотями. оно не будет более общество изнеженное, неспособное пожертвовать самыми пустыми и вздорными, в сущности, лишениями, которых только от него потребуют».

Столь же резкой критике подверг Жуковский и проведенную земельную реформу 1861 года: «Цель реформы должна была быть - изменить ложную экономическую дорогу на более выгодную. И так как старая дорога состояла в сосредоточении капиталов в ущерб рабочему сословию, то новая должна была состоять в распределении достатка между низшими сословиями, где капиталы скорее избегают растраты и вернее обращаются в сбережения». Ведь правительство заявляло, что цель реформы - улучшить быт крестьян. В действительности же освобождение крестьян с выкупом ими земли оказалось выгодным помещикам.

У крестьян отбирают все, кроме того, что нужно для пропитания. А помещик обращает полученные деньги на покупку предметов роскоши. У него тоже не останется капиталов. И никакие кредиты его не спасут. Происходит упадок всего. Крестьянин остается в той или иной степени батраком, он принужден искать заработков на стороне. Спасти положение может лишь такой порядок, когда крестьяне будут собственниками земли и работать только на себя.

Если помещик будет вести хозяйство с наемной рабочей силой, то его хлеб не сможет конкурировать по стоимости с крестьянским. А крестьяне, нуждаясь в деньгах хотя бы для уплаты податей, вынуждены продавать хлеб в ущерб собственному продовольствию. Следовательно, проигрывают обе стороны.

И Жуковский обращается к своей излюбленной мысли о необходимости соединения в селе земледельческого и фабричного труда.

«Наши фабричная, мануфактурная и торговая системы не были рассчитаны на потребителей массы», потому что народ беден. Процветали только московские фабриканты - владельцы хлопчатобумажных фабрик и производители вина. «Купцы и мануфактуристы богатели на счет сословий привилегированных» - помещиков и чиновников. России необходимо «перемещение самого центра тяжести культуры в крестьянскую среду». Только тогда «цивилизация станет цивилизацией народа - и народное богатство станет на прочное основание».

Жуковский показывает лживость и продажность тех литераторов, которые отстаивали интересы имущих классов. Пока литература имеет характер товара - литераторы работают на то, чтобы удовлетворить платежеспособный спрос, даже на ложь и невежество: «Литература пропитана обскурантизмом и умышленными искажениями истины ради личных выгод и прихотей достаточного читателя». Литература оказывается в положении прислужницы богатых. «А деятельная литература - в меньшинстве и заглушается общим хором наиболее распространенных изданий, которые вторят рутине».

Жуковский опровергает тех, кто пугает страну ужасающими последствиями разорения помещиков. Дескать, хлеба на экспорт будут отправлять меньше, следовательно, меньше будут покупать шелка и вин. Жуковский резонно замечает: «Но не всегда то, что может быть выгодным или невыгодным для крупных землевладельцев, представляет одни и те же последствия для общества во всей его совокупности». И он вновь обращается к теме крайне невыгодного положения России, остающейся в основном поставщиком хлеба для Запада: «Торговые спекуляции, основанные на производстве и вывозе сельского продукта на сторону, основаны вместе с тем на истощении почвы и следовательно на затрате вперед производительных сил страны». Залогом «всего нашего будущего хозяйственного благополучия» Жуковский считал развитие крестьянских промыслов, которые вырабатывали бы не лионский бархат, «а то, что, не заменяя импорта, одевает и обувает крестьянина лучше, чем теперь». Лучше бы, по его мнению, обходиться без платков из импортного хлопка, а льняными тканями, зато иметь хорошие сапоги. А пока из России кожу вывозят за границу так же, как сало, лен, пеньку, шерсть. И сапоги оказываются для крестьянина непозволительной роскошью, - они слишком дороги. Странно считать, что импортный товар, изготовленный из кожи нашего производства, будет дешевле произведенного на месте. Но «вещи оказываются дорогими потому, что материал увозится за границу, откуда взамен нам отплатят цветными тряпками». Чем же объяснить такое наше неумение вести хозяйство рационально?

Ясно чем: «Крестьянин принужден был производить вовсе не то, что ему было нужно, а то, что заставляет его производить землевладелец на основе крепостного права. Существующая рабочая сила в земледелии может обработать в два раза большую площадь, чем при крепостном праве».

Крепостное право отменено, но крестьянин не может выйти из своего батрацкого по существу положения. И Жуковский видит выход для крестьянства в развитии артелей и кооперации: «Одно крестьянское тягло или хозяйство не может удовлетворить все потребности, а всякое тягло тянет врозь от другого, ищет обогащения за счет другого. Если б крестьянские общества составляли какую- нибудь связь внутри хозяйственной единицы, то дело, которое не под силу отдельному хозяйству, могло бы быть выполнено рядом хозяйственных единиц. Ведь есть уже в деревне и промыслы, и первая степень коллективного фабричного труда с разделением операций. Что же мешает крестьянским обществам развиваться далее в том же смысле?».

Мешает то, что политика власти заставляет крестьян уходить из деревни на отхожие промыслы. Ведь они должны платить налоги. Если бы можно было налог уплатить в натуральной форме, крестьянин с этим бы справился. Но от него требуют денег, а как их заработать в своей деревне? Продавать сырье, те же кожи, скупщику? И пока действует именно такой хозяйственный механизм. «Деньги идут целовальнику и московскому фабриканту, который часть их отсылает за границу, в благодарность за то, вероятно, что Европа сделала милость - взяла сырые продукты, в которых лишила русского крестьянина первых условий комфорта». Лучше было бы производить меньше водки, зато больше орудий для хозяйства.

По убеждению Жуковского, без развития сельской промышленности не будет в деревне ни благосостояния, ни школ, ни больниц, не будет народ жить в действительных домах, одеваться, освещаться и пр.

«Трудно ему этого достичь розничным порядком - он может это выполнить совокупными силами, сообща. Но пока он этого не достигнет, только до тех пор все порождения более утонченной цивилизации будут строиться для него на воздухе и только изобразятся лишней цифрой поборов, которая помешает народу достичь того, что ему именно нужно».

Но почему, - спрашивал Жуковский, - эти, вроде бы простые, вещи непонятны образованному сословию? Ведь чтобы понять это, нужны не образованность или сложные исследования, а просто честность. «Самые запутанные государственные вопросы становятся только тогда запутанными, когда они заранее запутаны и сделаны невозможными для разрешения». После, когда увидим, как просты эти решения, нам же станет стыдно, в том числе и за тот грошовый комфорт, которым мы сейчас пользуемся только под условием недостаточности у простолюдина.

Жуковский не просто высказывал свои идеи, но и яростно спорил с другими публицистами разных направлений. Особенно остро он полемизировал с Катковым, который, по его мнению, извращал смысл реформы 1861 года в интересах помещиков. Катков тоже в долгу не оставался. Но решающий удар Жуковскому был нанесен с другой стороны. По доносам группы сановников на 12-м номере его газета была запрещена министерством внутренних дел. Жуковский понял, что попал в «черный список» и никакой журнал его статьи печатать не будет. И все-таки, когда ему достались 7 тысяч рублей, он не потратил их «на прожитие», а устроил на них лабораторию, где производил физические и химические опыты, своими руками создавая подчас очень сложную аппаратуру.

В 1868 году Н.А. Некрасов стал фактическим редактором «Отечественных записок» и пригласил Жуковского и некоторых других авторов бывшего «Современника», однако существенно уменьшил оплату их труда. Жуковский, возмущенный «кулачеством» Некрасова, вышел из его команды и совместно с М.А. Антоновичем опубликовал брошюру с критикой своего бывшего редактора. Недолгое время Жуковский издавал журнал «Космос». В дальнейшем он выступал в «Вестнике Европы» со статьями «Вопрос народонаселения», «Пища как предмет экономии», «Железные дороги как предмет экономии», «Прямые налоги в России», «Влияние бумажных денег на лаж и цены», «Наш вексельный курс и товарные цены».

В статье «Карл Маркс и его книга о капитале» Жуковский, с одной стороны, старается изложить суть теории Маркса, а с другой - критикует те ее положения, которые считает ошибочными. С критикой статьи Жуковского выступил главный авторитет народничества Н.К. Михайловский, который приписал Марксу универсальную теорию неизбежности капитализма для любой страны. Маркс, возмущенный этим подлогом со стороны Михайловского, написал письмо в редакцию «Отечественных записок», которое, впрочем, не отправил, и оно стало известным только после его смерти.

Среди славянофилов было немало благородных людей, воспринимавшихся окружающими едва ли не как идеал человека. И все же даже на этом фоне Жуковский выделяется действительно как рыцарь без страха и упрека, как борец, готовый при любых, самых неблагоприятных обстоятельствах сражаться за правду, как он ее понимал, до последнего вздоха.

Дальнейшая его деятельность протекала уже в другую эпоху (см. главу 4).

Г иляров-Платонов Никита Петрович (1824-1887) - мыслитель, писатель, православный богослов и публицист. Родился в Коломне в семье священника, окончил семинарию и Московскую духовную академию, преподавал в ней же, затем служил в Министерстве народного просвещения, а в 1867 году получил возможность издавать газету «Современные известия». Сотрудничал в других славянофильских изданиях, хотя считал свои взгляды «близкими, но не тождественными» славянофильским. В настоящем исследовании рассматриваются лишь его экономические взгляды, предпринятая им в книге «Основные начала экономии» (вышедшей посмертно в 1888 году) попытка полного пересмотра основ политической экономии, причем именно с духовно-нравственных позиций. Критика мировоззренческих основ экономики. К делу пересмотра экономической теории Гиляров-Платонов подошел весьма основательно, начав не с самой политэкономии, а с ее мировоззренческих - философских и религиозных основ (здесь остановимся лишь на тех немногих его положениях, которые имеют прямое отношение к экономическим и социальным проблемам).

Разобрав догматические основы всех ветвей христианства, Гиляров-Платонов пришел к таким выводам: «Католицизм есть высшее освящение личного авторитета в сфере религии: ему в быте вполне соответствует форма феодальных отношений. То, что составляет основную идею теперешнего индивидуализма, - идея личного самоуважения, - возникло, развилось и получило значение именно в эту пору. Протестантизм смягчил личное начало, заменив личный авторитет личною же свободою, по отношению к авторитету абстрактному; ему соответствует теперешнее модное общественное устройство, основанное на так называемом общественном равновесии, - на отвлеченном равновесии взаимно противоположных или даже враждебных элементов».

Для европейской интеллигенции религию заменила философия, прежде всего система Гегеля, в которой, по словам Гилярова- Платонова, «философия перестала быть системой отрешенной мысли. Ее положения обратились в верования... Философия Гегеля понимает мир как систему мышления». Такой абсолютный идеализм «не признает реальности ни в субъекте, ни в объекте», которые сводятся к понятиям. Но «искусственное сознание, коль скоро несогласно с обыкновенным, никогда не может завладеть всецело жизнью человека; оно останется для него парадным, пробавляя всю будничную жизнь обычным воззрением». А знаменитая фраза Гегеля «что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно», по мнению Гилярова-Платонова, «есть освящение всякого насилия теории над жизнью, фаталистически-бездушный оптимизм по отношению к каждому ничтожному факту, соединенный с полнейшим нравственным безразличием». Ведь у него получается: «что действительно, то и действительно», и этим «отвергнута вся система Гегеля. Таким образом, признание безграничного владычества логики само собой, совершенно последовательно, перешло в признание безграничного владычества факта и с тем вместе, следовательно, в самый циничный атеизм в основном начале, в безграничный материализм в своих приложениях, в освящение всякого безумия и всякой безнравственности в сфере мысли и воли, и в полнейшее освящение анархии в сфере жизни общественной» (хотя сам Гегель уверял, что Бог и есть высшая действительность).

На такой философской основе могли возникнуть только индивидуалистические теории общественного развития. Не отрицая успехов европейского просвещения, Гиляров-Платонов задавал вопрос: «Но исчезло ли рабство в Европе?» И сам же отвечал: нет, оно только сменило прежний вид на другой. Насилие со стороны аристократии сменилось насилием богатых. Да и власть общественного мнения при современном господствующем начале - это то же насилие над свободой, только со стороны более ловких, остроумных над более простодушными и честными, более скромными, хотя иногда и более даровитыми». А «насилие соблазна и обольщения» направлено «против самого священного тайника человеческой свободы. И тем оно опаснее, чем тоньше: оно убивает свободу в самом корне, под видом уважения к той же самой свободе». В людях нет равенства, одинаковости, и, давая простор индивидуализму, общество тем самым дает простор преимуществам того или иного лица и свободу угнетения другого. Да, успехи цивилизации несомненны, гнет осознается, и его скидывают, «но скидывают самый факт, не уничтожая его начала», и тем самым открывают дорогу более тонкому виду порабощения. Но в Европе царит умопомешательство, там даже не поймут, что проповедь индивидуализма - это тоже вид насилия.

И Гиляров-Платонов формулирует свое понимание истинной свободы: «Истинная свобода не есть личная свобода, а согласие с Божественным семенем в нас. Истинная личная свобода есть именно личное порабощение, совершенное самоотречение личности, совершенное ее самоотвержение и самопокорение закону Божественному». А вершиной воплощения противоположного понимания жизни Гиляров-Платонов считал государственный и общественный строй США - это «крайнее, неминуемое выражение, которое должно найти себе в быте индивидуалистическое воззрение, зачатое в европейской истории: «Промышляй о себе, насколько хватит сил; эксплуатируй других, насколько они сами тебя допустят. Не пеняй, коли приходится плохо; не упускай, коли выходит случай».

В то время, как многие видели в коммунизме противоположность индивидуализму, Гиляров-Платонов находил, что «коммунизм - последнее слово индивидуализма, неминуемый выход строго последовательного его развития» (хотя по-видимости они враждебны друг другу). «Индивидуализм столь же несостоятелен, как и противоположный ему коммунизм, - оба построены на эгоистическом начале и равно служат химерической мечте примирить исключительное самоугождение личности с идеей общественности». Это два ложных полюса, «обе стороны и правы, и виноваты; правы в критике и несостоятельны в положительной части». Выход заключается в том, чтобы отвергнуть их общее начало - эгоизм, зависть (которая противна дружности).

«Ошибка коммунистов - не в признании равенства прав, а в принуждении».

И вот основные выводы Г илярова-Платонова, которые стали для него переходом от общих мировоззренческих вопросов к проблемам собственно экономики: «Идеал коммунистического устройства есть механический прибор, правильный, но безжизненный. Идеал индивидуалистов - стая зверей, живых, но диких. Индивидуализм есть эгоизм непосредственный, действующий во всей случайности произвола и жертвующий многими для нескольких. Коммунизм есть эгоизм, возведенный в абстракт, действующий в силу предустановленной необходимости и жертвующий всеми - ни для кого. Но, к счастью для человечества, полное осуществление ни той, ни другой системы невозможно. Люди - не машины и не звери, а существа духовно-нравственные» (и живут они не по теории).

Истина заключается в христианстве, но на Западе его смешивают с католицизмом, что неправильно.

«Нравственная экономика». Разобрав мировоззренческие основы хозяйственной деятельности, Гиляров-Платонов формулирует принципы экономики, вытекающие из учения Христа (они тогда стали афоризмами, но затем были надолго забыты):

«Жизнь есть подвиг, а не наслаждения.

Труд есть долг, а не средство своекорыстия.

Верховный закон междучеловеческих отношений есть всеот- дающая любовь, а не зависть.

Люби ближнего, как самого себя: вот в двух словах все начало должных общественных отношений, истинно христианских и истинных во всяком другом значении этого слова.

Лицо, сохрани свою инициативу, владей своей свободой, какою одарено, употребляя всю энергию, к какой способно, но клони все свои действия на благо человечества, на пользу братьев.

Представьте, что это соблюдается всеми, и никакого противоречия, никакого неудобства нет: общество сохраняется, труд увеличивается, счастье всех и каждого достигается».

Но Гиляров-Платонов был бы простым моральным проповедником, если бы ограничился провозглашением норм отношений между людьми, вытекающих из Евангелия. Но он был трезвым мыс - лителем и глубоким экономистом, а потому задает вопрос: «Можно ли основать политическую экономию на представлении о человеке как о святом?»

Вот ход его дальнейших рассуждений: «Государство - сфера правды чисто отрицательной, начало сберегательное, - организм, возникший именно под условием безнравственности, ни на чем другом основанный, как именно на предположении необходимого нарушения истинных законов общественной жизни. Политическая экономия - тоже наука чисто отрицательная; значение ее не более как оберегательное, - но в сфере экономической. Ее дело - представить общий ход и связь существенных экономических отношений, основанных на ложном, самом по себе, начале личного интереса. Ее назначение - показать общие меры, которыми государство может сколько-нибудь предотвращать постоянные и неизбежные в этой сфере нарушения человеческих прав, искусно пользующихся, без нарушения свободы отдельных лиц, внутренней борьбой самого этого начала личного интереса. И только. Но в таком случае не ее же дело браться за начала положительные, или, что еще хуже, выдавать за положительные начала свои собственные - отрицательные и условные. И тем более, не ее дело придавать значение обязательности и законности тому самому, что, по самому существу своему, есть именно отрицание всяких обязанностей и нарушение истинного закона. В этом-то, собственно, и состоит различие между науками нравственными и экономическими (и политическими вообще)».

Словом, в трактовке экономических процессов неправы и буржуазные экономисты, и коммунисты. Они не учитывают двойственной природы человека как существа эгоистического и духовнонравственного: «Нет, признайте, что люди врожденно самолюбивы, что в каждом из нас существуют зверские инстинкты; но не говорите, что все это так и должно быть, что эти отношения истинные... Равным образом признайте, что все люди братья... Но не мечтайте, что эти святые и свободные отношения могут быть предметом внешнего принудительного закона, и что всеобщее осуществление их на земле когда-нибудь возможно. Равенство и братство всегда останутся на земле идеалом, только идеалом... Это - дальнейшая мета, общее мерило, верховный закон, с которым должны сообразовываться все социальные науки, - при полной уверенности в его неосуществимости, но именно его иметь в виду, и к нему направляться. Великую заслугу оказала бы человечеству политическая экономия, если бы хорошенько поняла в этом смысле свою задачу и старалась ее выполнить...»

В свете сказанного, очевидно, станут понятными положения Гилярова-Платонова, неприятные политико-экономам, вроде того, что «материальное богатство не есть самостоятельное благо», труд не только не единственный, но и не главный творец хозяйственных благ, он лишь орудие производящей силы, покоряющей природу (тем не менее мыслитель разобрал все виды труда - активного и пассивного, умственного и физического). Не руки работают над природой, а разум. Труд - сила, а двигатель - ум (стоимость следовало бы опре - делять количеством потребляемого ума, но здесь всякая мера исчезает). Существующим экономическим устройством более всех обижен не рабочий, а интеллигент (а отчасти и распорядитель, предприниматель, изобретатель). Здесь Гиляров-Платонов вплотную подошел к раскрытию проблемы «ноу-хау», приобретшей ныне столь важное значение. Не производитель, а потребитель должен быть владыкой хозяйственной жизни. А саму экономическую цель он рассматривал лишь как средство для другой цели - духовной жизни.

Гиляров-Платонов отметил «односторонность экономического направления в связи с односторонностью философского направления», когда материалистическое направление мысли привело к тому, что «вопрос об общественности объявлен вопросом желудка, а отсюда односторонность в определении понятий о богатстве и ценности...» Он дает определения богатства, бедности, достатка, собственности, капитала, кредита, денег, ренты, стоимости, прибавочной стоимости, цены, товара, разделения труда, заработной платы, моно - полии, биржи и др., часто существенно расходящиеся с принятыми в западной политической экономии. Главными отличиями экономики Гилярова-Платонова нужно считать, во-первых, равнение не просто на труд, а именно на творческий труд, а во-вторых, устремленность к высшей правде: стремление рассматривать экономический процесс «не сам по себе, а как существующий для людей, - с точки зрения этической (не как есть, а как должно быть и есть ли так, как должно быть)», что предполагает выход за пределы узкоэкономической точки зрения. Наверное, трудно найти другую постановку экономических проблем, в такой мере устремленную в будущее и, следовательно, заслуживающую особого внимания в наши дни. Одновременно Гиляров-Платонов подвергает суровой, но справедливой критике основные идеи А. Смита, Д. Рикардо, Т. Мальтуса, Дж.Ст. Милля, К. Маркса, Лассаля, Родбертуса, Дюринга и др. видных западных экономистов, которые кажутся ему представителями науки давно минувшей эпохи.

Занятия экономической теорией не мешали Гилярову- Платонову живо откликаться на насущные вопросы общественной жизни России его времени. Считая православие наиболее чистым выражением учения Христа, он в то же время резко критиковал те слои русского общества, которые использовали Евангелие для защиты своих корыстных классовых, сословных или корпоративных интересов. Например, те «православные», которые противились отмене крепостного права, признавали необходимость улучшения быта крестьян, но считали, что это должно быть «делом Божьим, а не человеческим» (дескать, «благословит Господь - и все, богатые и бедные, будут счастливы»). Мыслитель бичевал пороки капитализма не только западного, но и нарождавшегося на его глазах российского, отстаивал право каждого русского человека на обеспеченную и достойную жизнь. К сожалению, ранняя смерть не позволила Гилярову-Платонову завершить создание своей системы «нравственной политической экономии». Его идеи при жизни не были оценены по достоинству (С.Ф. Шарапов назвал его «неопознанным гением»). Однако позднее они получили распространение в узком слое патриотически настроенных деятелей мыслящей России, что создало фундамент для становления самобытной русской экономической науки.