На пути к формированию целостного славянофильского мировоззрения
Период особенно сильных гонений на славянофилов - вторую половину 40-х годов вместе со следующим десятилетием - П. Милюков считал «временем полного расцвета славянофильской теории.
Салонная, а затем и журнальная полемика с западниками способствовала окончательной формулировке славянофильского учения. Главными проповедниками учения в печати явились в эти годы И. Киреевский и Хомяков». Да, именно эти основоположники славянофильства, несмотря на стеснения их деятельности со стороны властей, продолжали развивать свою концепцию России и ее места в мире. Наиболее важными в этом отношении стали две работы И.В. Киреевского.В 1852 году появилась его статья «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», изложенная в форме письма к графу Е.Е. Комаровскому.
Киреевский в начале статьи отмечает распространенное в обществе заблуждение, будто «различие между просвещением Европы и России существует только в степени, а не в характере и еще менее в духе или основных началах образованности. У нас (говорили тогда) было прежде только варварство: образованность наша начинается с той минуты, как мы начали подражать Европе, бесконечно опередившей нас в умственном развитии. Там науки процветали, когда у нас их еще не было; там они созрели, когда у нас только начинают распускаться. Оттого там учители, мы ученики; впрочем - прибавляли обыкновенно с самодовольством, - ученики довольно смышленые, которые так быстро перенимают, что скоро, вероятно, перегонят своих учителей».
Но это мнение глубоко ошибочно: «Начала просвещения русского совершенно отличны от тех элементов, из которых составилось просвещение народов европейских».
Развивая сказанное ранее в статье «В ответ А.С. Хомякову» о трех элементах европейской образованности, Киреевский отмечает: «Начало европейской образованности, развившееся во всей истории Запада, в наше время оказывается уже неудовлетворительным для высших требований просвещения...
Современный характер европейского просвещения совершенно однозначителен с характером той эпохи римско-греческой образованности, когда, развившись до противоречия самой себе, она по естественной необходимости должна была принять в себя другое, новое начало, хранившееся у других пле - мен, не имевших до того времени всемирно-исторической значительности». Таким племенем, выступающим на всемирно-историческую чреду, является в данном случае русский народ. Вносимое им новое начало «надобно искать: оно не бросается само в глаза, как бросается образованность европейская. ибо коренные начала просвещения России не раскрылись в ее жизни до той очевидности, до какой развились начала западного просвещения».
МИХАИЛ АНтОНОВ
Поиски Киреевского приводят его к заключению, что новое начало, которое внесет Россия во всемирно-историческое развитие, непосредственно вытекает из всей разницы между восточной культурой и западной. В основе европейской истории лежит римская культура; ее духом (рассудочностью) прониклись и западная церковь, и государство, основанное на Западе насилием, завоеванием.
Киреевский формулирует здесь принцип, очень важный для теории развития: дальнейшее развитие любого объекта есть не что иное, как раскрытие внутренних начал, на которых он осно - ван. Это положение справедливо и в отношении государства. Рассматривая государства Запада с точки зрения этого принципа, он особо останавливается на одной из их особенностей: «... почти ни в одном из народов Европы государственность не произошла из спокойного развития национальной жизни и национального самосознания, где господствующие религиозные и общественные понятия людей, воплощаясь в бытовых отношениях, естественно вырастают, и крепнут, и связываются одно общее единомыслие, правильно отражающееся в стройной цельности общественного организма. Напротив, общественный быт Европы по какой-то странной исторической случайности почти везде возник насильственно, из борьбы на смерть двух враждебных племен: из угнетения завоевателей, из противодействия завоеванных, и, наконец, из тех случайных условий, которыми наружно кончились споры враждующих, несоразмерных сил».
В них развился благодаря «односторонней рассудочности» не общественный дух, но «дух личной отделенности...» Отличительный склад римского ума заключался в том именно, что в нем наружная рассудочность брала перевес над внутреннею сущностью вещей». Это выразилось, в частности, «в самых знаменитых законах римских, где стройность внешней формальности доведена до столь изумительного логического совершенства при изумительном тоже отсутствии внутренней справедливости. Но непосредственное, общечеловеческое чувство было почти задушено в душе римлянина». И вот эта «римская отрешенная рассудочность уже с ІХ века проникла в самое учение богословов, разрушив своею одностороностию гармоническую цельность внутреннего умозрения», из чего возник и церковный раскол, и учение о непогрешимости папы, который стал не только духовным, но и светским владыкой, и пр. А «непримиримая борьба двух спорящих племен, угнетавшего и угнетенного, произвела на все развитие их истории постоянную ненависть сословий.
Но, начавшись насилием, государства европейские должны были развиваться переворотами. Переворот был условием всякого прогресса, под общественными формами скрывались одни частные партии, для своих частных целей и личных систем забывавшие о жизни целого государства. Очевидно, что при таких условиях образованность европейская должна была окончиться разрушением всего умственного и общественного здания, ею же самою воздвигнутого».
Россия же не подверглась влиянию римского культурного элемента: «Эти три элемента Запада: римская церковь, древнеримская образованность и возникшая из насилий завоевания государственность - были совершенно чужды древней России. не испытав завоевания, русский народ устраивался самобытно. Враги, угнетавшие его, всегда оставались вне его, не мешаясь в его внутреннее развитие. коренной русский ум, лежащий в основе русского быта, сложился и воспитался под руководством святых отцов восточной церкви». А они, «не увлекаясь в односторонность силлогистических построений, держались постоянно той полноты и цельности умозрения, которая составляет отличительный признак христианского любомудрия».
К нам это просвещение проникало «прямо из первых источников, из самого центра современного просвещения, который тогда находился в Царьграде, Сирии и на Святой Горе». Оно влияло на «все понятия нравственные, общежительные и юридические», на «все классы и ступени общества». Ведь духовенство, главный посредник при распространении этого просвещения, составлялось «безразлично из всех классов народа». Семена упали притом на подготовленную и благодарную почву, так как в России не было ни завоевания, ни, следовательно, резкого разделения общества — на классы, земли — на независимые отдельные владения. В единой и цельной внутри себя России восточная образованность «пустила такие глубокие корни, что, несмотря на то, что уже 150 лет прошло с тех пор, как монастыри наши перестали быть центром просвещения, несмотря на то, что вся мыслящая часть народа своим воспитанием и своими понятиями значительно уклонилась от прежнего быта, изгладив даже и память о нем из сердца своего, — этот русский быт, созданный по понятиям прежней образованности и проникнутый ими, еще уцелел почти неизмененно в низших классах народа: он уцелел — хотя живет в них уже почти бессознательно, уже в одном обычном предании, уже не связанный господством образующей мысли». Задача русской интеллигенции — дать народной мысли эту недостающую ей связность и сознательность и «на этом только основании, не на каком ином» создать «науку, основанную на самобытных началах», «искусство, на самородном корне расцветающее».Важно то, что «кроме различия понятий на Востоке и Западе происходит еще различие в самом способе мышления богословско- философском. Ибо, стремясь к истине умозрения, восточные мыслители заботятся прежде всего о правильности внутреннего состояния мыслящего духа; западные - более о внешней связи понятий. Восточные для достижения полноты истины ищут внутренней цельности разума: того, так сказать, средоточия умственных сил, где все отдельные деятельности духа сливаются в одно живое и высшее единство.
Западные, напротив того, полагают, что достижение полной истины возможно и для разделившихся сил ума. Одним чувством понимают они нравственное, другим - изящное, полезное - опять особым смыслом; истинное понимают они отвлеченным рассудком, и ни одна способность не знает, что делает другая, покуда ее действие совершится».
Киреевский прослеживает влияние этой разорванности духа западного человека на все сферы жизни, в частности, на жизнь семейную: «В высших слоях европейского общества семейная жизнь. скоро стала даже для женщин делом почти посторонним. Самолюбивые и шумные удовольствия гостиной заменяли ей (матери) тревоги и радости тихой детской. Салонная любезность и уменье жить в свете, с избытком развиваясь за счет других добродетелей, сделались самою существенною частию женского достоинства. Скоро для обоих полов блестящая гостиная обратилась в главный источник удовольствия и счастия, в источник ума и образованности, в источник силы общественной, в господствующую и всепоглощающую цель их искусственной жизни. Оттуда. произошло великолепное, обворожительное развитие общежительных утонченностей, вместе с этим развитием и нравственное гниение высшего класса, и в нем первый зародыш знаменитого впоследствии учения о всесторонней эмансипации женщины».
Легко представить, каково было читать выделенное здесь суждение Киреевского высшему светскому обществу России, строившему свою жизнь в соответствии с нормами жизни на Западе! Не из-за этого ли его статья была признана самой вредной?
Итог своих размышлений Киреевский выразил формулой: «Западный человек раздробляет свою жизнь на отдельные стремления и хотя связывает их рассудком в один общий план, однако же в каждую минуту жизни является как иной человек. Не так человек русский. раздвоение и целостность, рассудочность и разумность будут последним выражением западноевропейской и древнерусской образованности».
Но и образованность древней Руси примерно к ХVI веку подверглась искажениям, в ней обнаружилось уважение более наружных форм, чем оживляющего их духа.
И потому речь должна идти не о возврате к старому, а о выработке нового миропонимания, чтобы «те начала жизни, которые хранятся в учении Святой Православной Церкви... господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но, напротив, обнимая его своею полнотою, дали ему высший смысл и последнее развитие и чтобы та цельность бытия, которую мы замечаем в древней, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей православной России. »Эта статья Киреевского, встреченная с недоброжелательством высшим обществом, вызвала возражения и со стороны других славянофилов. Написал свои возражения и А.С. Хомяков, рассчитывая поместить их во втором томе «Московского Сборника», но это издание было запрещено цензурой. В этой статье Хомяков развивает положения Киреевского о раздвоении и рассудочности как последнем слове западноевропейской образованности и цельности и разумности как выражении древнерусской образованности, но отказывается принять мнение Киреевского о том, что «христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского». Хомяков выступал против идеализации Киреевским Древней Руси, потому что ни один народ в истории не воплотил христианское учение во всей полноте, и русский народ тут не исключение.
На вопрос, почему же Россия при гораздо высшем начале не опередила Европу, Хомяков отвечает: «Просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было; этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определительного сознания во всех». В Древней Руси шла борьба народа с государственной властью, или земщины с дружиною. Дружина и была той силой, которая препятствовала действительному воплощению истинного просветительного начала в русскую жизнь.
Свои возражения против статьи Киреевского высказывал и И.С. Аксаков, к этому времени также, вслед за старшим братом, вступивший в ряды славянофилов.
Читая об этих разногласиях, невольно сожалеешь, что даже самые близкие по духу люди, разделяя главное, расходятся в частностях и подчас ожесточенно спорят между собой. Но что поделать? Русские люди - личности, их трудно слить в толпу, и полными единомышленниками они, наверное, становятся только в минуты грозной опасности для Родины.