Экономические взгляды ученых и мыслителей, по своим убеждениям близких славянофилам: М. О. Меньшиков, В. В. Розанов, С. Н. Булгаков Михаил Осипович Меньшиков

Меньшикова считают прежде всего русским националистом, и это действительно так. Он призывал русских людей к самосохранению русской нации, к отстаиванию хозяйских прав русских на своих территориях.

Для характеристики экономических взглядов Меньшикова наиболее показательны две его статьи на тему «Замкнутое государство»[35].

Поводом для их написания стала конференция, на которую премьер-министр Англии созвал руководителей всех британских колоний и доминионов с целью создания того объединения, которое впоследствии назовут Британским содружеством наций. Это объединение образовало бы свой замкнутый мир, не испытывающий острой нужды ни в каких товарах из стран «внешнего мира». Идея эта, по Меньшикову, - блестящая, хотя она, «как все, что изобретает современный английский ум, отличается эгоизмом; в корне своем она безнравственна, но для англичан явно выгодна. Моральный смысл ее - отказ от всечеловеческого братства, от мирового единения, которое поддерживалось и развивалось всего лучше международной торговлей. Государственный смысл ее в том, чтобы соединить в одно грозное, невероятно огромное государство, рассыпанные, почти независимые земли, и таким образом - если не теперь, то в будущем - представить силу, господствующую на земле». Меньшиков одним из первых разглядел тенденцию к разделения мира на валютные империи - зоны фунта стерлингов, франка, американского доллара, иены и пр., и показал возможные последствия такого развития экономической жизни для человечества. Предупреждал он и о неизменном стремлении Запада к установлению мирового господства, к подчинению других стран, не входящих в западную цивилизацию.

Такое положение России сложилось исторически. «В эпоху Петра Великого нам было бы безумно думать о замкнутом государстве: или пришлось бы отказать своему народу навсегда в тех способах счастья, какие на Западе сделались уже доступными, или ждать с опасностью военного разгрома - еще тысячи лет для самобытного развития науки и промыслов. Поколение Петра решило, что выгоднее открыть границы, выгоднее заимствовать все, созревшее на Западе, и перенести его на нашу почву. Может быть, при этом многое было заимствовано напрасно, но действительность показала, что нужно было не менее двухсот лет, чтобы только завязать у нас культурные промыслы, довести их до нынешнего - все же невысокого уровня. В ожидании, пока наша собственная промышленность сравняется с европейской, пришлось обработанные товары брать с Запада, отпуская взамен их - необработанные... Страны, отпускающие сырье, торгуют в сущности собственною кровью, они не только истощают весьма исчерпаемые запасы своей природы - почву, леса, недра гор, - но как бы ставят крест над собственной народной энергией. Последняя обрекается на самые тяжкие, наименее производительные, рабские формы труда. Задержанный в качестве труд вынужден растрачиваться в количестве: чтобы получить из-за границы фунт обработанного металла или шерсти, нужно отпустить туда три пуда хлеба или масла. Мы выбились бы из этой барщины, которую служим Западу, если бы он не менял своих промыслов и не шел гигантскими шагами вперед. Мы отстали и, может быть, во многом еще отстаем, но не стоя на месте, а на ходу. И догнать Запад совершенно невозможно, пока границы открыты».

Запад опережал Россию не потому, что его народы были более талантливы. Если другие славянофилы лишь мимоходом отмечали паразитизм Запада, строившего свое благополучие на костях народов завоеванных им стран, то Меньшиков прямо говорит об этом: «Верхний класс на Западе, путем промышленности и торговли (надо было добавить: завоевания или финансового закабаления) ограбивший половину земного шара, не только может позволить себе то, что мы зовем роскошью, но озабочен, чтобы развить ее еще глубже, еще махровее, еще изысканнее».

Иными словами, Запад, завоеватель и паразит, стал не просто обществом потребления (по крайней мере, в высшем своем классе, откуда эта тенденция спускалась и в «низы»), а настоящей ярмаркой тщеславия, как остроумно назвал свой знаменитый роман английский писатель Уильям Мейкпис Теккерей (1811-1863). Россия не могла строить свое благополучие на эксплуатации колоний. Как бы русские люди ни работали, они не смогут достичь уровня дохода, который на Западе получают путем перекачки в свою пользу неоплаченных ресурсов и труда других стран. И тем не менее российские «верхи» тянулись за западными кумирами. Образованный класс требует от народа крайнего напряжения, чтобы обеспечить себе европейский уровень потребления, и, когда это не получается, возмущается косностью и отсталостью русского народа.

Меньшиков не ратовал за закрытие границ, но предвидел возможность того, что это получится само собой. Появились новые про - изводители зерна - США, Аргентина, Австралия, у которых лучше, чем в России, условия для произрастания пшеницы. Если Россию вытеснят с рынка зерна, ей больше нечего будет вывозить, а значит, не будет средств и на то, чтобы что-то импортировать.

Но и «умственное общение наше с Западом имеет не только выгодные стороны. Принимая чужие идеи, достающиеся дешево, часто весьма относительные, мы растериваем свои, основанные на прочном опыте. В самом внутреннем и важном отношении мы теряем свою народную душу, заменяя ее безразличной международной. если бы Россия могла несколько эмансипироваться от гнета чуждых ей умственных влияний, ее собственное духовное творчество только выиграло бы».

Меньшиков возвращается к материальной стороне вопроса: «. если бы Россию принудили поискать в самой себе все необходимое, то она, потрудившись несколько, и нашла бы все это. Без принуждения мы никогда не соберемся исследовать свою природу, приложить свою собственную энергию, свой гений к ее дарам. Как бы роскошно ни поднялась наша собственная промышленность, известная доступность иностранной будет угнетать ее.

Вообще-то призывов отгородиться от Европы и производить «все - свое» было немало и раньше, к тому призывал еще Иван Посошков во времена Петра I. Но эти призывы не учитывали того, что людям (особенно «продвинутым») нужен не просто тот или иной товар, а именно модный товар. Каждый человек, подчас даже неосознанно, стремится выделиться из общей массы, реализовать те дарования, которые ему присущи в отличие от других. Но если у человека нет высокой идеи, осознания своего высокого призвания, то самым простым способом обратить на себя внимание других остается быть «как денди лондонский одет». Один западный специалист по России отмечал, что русским присущ аристократизм, и они хотят иметь все лучшее. Но больше всего в модных товарах, отмечает Меньшиков, нуждается именно элита России: «Образованное общество привыкло к иностранным фабрикатам, которые вытеснили немало наших собственных промыслов, например, завязавшиеся производства тканей, утвари, мебели, украшений, драгоценностей. Со времен Петра Россия глубоко завязла в Западе именно этим своим органом, просвещенным сословием, - без острой боли, без разрыва по живому телу, мы оторваться от Запада не можем. Мы глаз не сводим с Запада, мы им заворожены, нам хочется жить именно так и ничуть не хуже, чем живут «порядочные люди» в Европе. Под страхом самого искреннего, острого страдания, под гнетом чувствуемой неотложности нам нужно обставить себя той же роскошью, какая доступна западному обществу. Мы должны носить то же платье, сидеть на той же мебели, есть те же блюда, пить те же вина, видеть те же зрелища, что видят европейцы.

Освободиться от рабства моды, навязываемой Западом, можно двумя путями. Либо одеться во все свое и смириться с тем, что на вас в мире будут смотреть как на папуаса. Либо самим стать законодателем моды, что возможно лишь для страны, во-первых, идущей в каком-то отношении в авангарде человечества (о такой возможности, как будет видно из дальнейшего, Меньшиков упоминает), а во-вторых, быть особенно внимательными к материальным условиям своего существования, чем русские никогда не отличались.

Меньшиков показывает, как отражается импорт на положении страны и ее народа: «На первый взгляд - не все ли равно, где купить сукно русскому покупателю, за границей или дома, лишь бы оно было хорошее. Но миллионы таких покупок создают судьбу народную. Если вы купите аршин сукна в Англии, вы дадите дневную работу англичанину, накормите его семью. Тот же аршин, купленный дома, накормил бы русского работника. Если русское образованное общество, состоящее из землевладельцев и чиновников, все доходы с имений и жалованья передает за границу, то этим оно содержит как бы неприятельскую армию, целое сословие рабочих и промышленников чужой страны. Свои же собственные рабочие, сплошною, многомиллионной массой, сидят праздно. Вы скажете - они не могут сидеть праздно, так как, чтобы уплатить помещикам и государству требуемые деньги, они должны производить то, за что дают за границей деньги, то есть хлеб. Но. невыгодно народу специализироваться на производстве сырых продуктов и вообще на черном труде.

А что же произойдет, если закроются границы? «.первым последствием. будет стремительный подъем русского производства. К нам точно с неба упадет тот рынок, отсутствие которого угнетает все промыслы и которого мы напрасно ищем в Персии, Туркестане, Турции. К нам вернется из-за границы наш русский покупатель, все образованное общество, весь богатый класс. Спрос на внутренние товары поднимется на сумму теперешнего ввоза: подумайте, какой это электрический толчок для «предложения!» Оживятся старые промыслы и разовьются новые - до уровня европейски воспитанного вкуса.» Сейчас это невозможно: «нет выгоды: товары высокого качества требуют широкого сбыта, иначе их производство дороже иностранного. Поневоле приходится вырабатывать вещи поплоше, подешевле, рассчитывая не на богатый класс, а на бедный. Вернуть богатого покупателя из-за границы - это было бы новой эрой для нашей промышленности, и только при этом условии осуществился бы замысел Петра, желавшего видеть Россию страной, не зависящей от иностранцев. Петр лихорадочно спешил заводить фабрики у себя дома, но богатый покупатель ушел за границу - и великая мечта повисла в воздухе».

Сейчас кажется странным, но главное возражение против идеи Меньшикова заключалось в том, что неизвестно, куда же нам девать избыток хлеба. Ответ публициста прост: «.и с хлебом не будет большой беды. Не станут его покупать у нас - хлеб останется дома. Он тотчас упадет в цене и сделается более доступным народной массе. Исчезнет эта страшная язва - недоедание; может быть, исчезнут и голодовки: их не было, или они не были столь острыми до той поры, когда Россия стала выбрасывать за границу целые горы зерна. В старинные времена в каждой усадьбе и у каждого зажиточного мужика бывали многолетние запасы хлеба... Эти запасы застраховывали от неурожаев... Мужик выходил из ряда голодных лет все еще сытым, не обессиленным, как теперь. Но допустим, что хлеб остался, девать его некуда, что даже скотоводство поднято до возможной высоты. Прямое следствие этой «беды» - то, что сократятся теперешние запашки, земля, непомерно раздутая в цене, подешевеет и сделается более доступной беднякам. Миллионы праздных рук найдут себе более приличное употребление, чем протягивание их за милостыней или для грабежа. Ведь если триста миллионов пудов хлеба остаются в стране, это все равно, как будто с народной шеи свалилось двадцать миллионов лишних едоков. народ может. избыток земли отводить под леса и пастбища, избыток энергии - на промыслы, искусства, науки. В общем государственное богатство должно не проиграть, а выиграть».

Меньшиков выводит своеобразный экономический закон: «Если страна - подобно России или Англии (с колониями) - достаточно обширна, то закрытие границ не только не понижает народного богатства, но повышает его. Замкнутость дает богатству регулирующий принцип, обычно расстраиваемый внешней торговлей. Все организмы замкнуты, и только при этом условии возможно здоровье и полнота сил. Замкнутые страны - если они культурно организованы - способны только богатеть. Беднеют лишь те государства, у которых есть коммерческая течь, у которых часть народного достояния непроизводительно уходит за границу. Народ наш обеднел до теперешней столь опасной степени не потому, что работает мало, а потому, что работает много и сверх сил, и весь избыток его работы идет в пользу соседей. Энергия народная - вложенная в сырье - как пар из дырявого котла - теряется напрасно, и для собственной работы ее уже не хватает».

Меньшиков, думается, понимал необходимость одного уточнения этого закона: ведущие страны Запада, стремясь к замкнутости своего хозяйства, навязывают другим странам открытость их экономик. Только при таком сочетании замкнутости одних и открытости других и возможна эксплуатация слабых стран сильными. Ввозя из колоний необходимое им сырье, колонизаторы вывозят туда свою готовую продукцию, удушая там тем самым местное производство. И, сводя баланс, они предпочитают расплачиваться деньгами (бумажками), которые, в конце концов, возвращаются к ним же в обмен на покупаемые «верхами» колоний предметы роскоши.

Вот и в экономических отношениях с Россией Запад основывается на неравноправном, неравноценном обмене. Цены на русские сырьевые товары, впрочем, как и на сырьевые товары других стран, не принадлежавших к западной цивилизации, были сильно занижены, так как недоучитывали прибыли от производства конечного продукта. В результате значительная часть труда, производимого русским работником, уходила бесплатно за границу. И эта эксплуатация России Западом продолжалась почти три столетия. Нетрудно представить, какой весомый вклад внесли российские природные и трудовые ресурсы в экономический прогресс Запада.

И еще одно возражение против ограждения России стеной высоких таможенных тарифов и прямого запрета экономических связей с Европой разбирает Меньшиков: «Откуда мы возьмем средства платить проценты по займам и самые займы?..» Он поясняет: «Вывоз решительно необходим при теперешних наших отношениях к Западу». И делает вывод огромного теоретического и практического значения: «На наших коммерческих сношениях с Европой лежит печать глубокого суеверия - будто они источник нашего богатства. Может быть. эти торговые сношения - скорее источник нашей бедности, что подобно тому, как у всех отсталых и «патриархальных» народов, наша торговля с культурными соседями выгодна для соседей и разорительна для нас. Европа для России, мне кажется, то же, что деревенский кулак для своей деревни. А о том, как кулак богатеет, разоряя свою деревню, писал еще А.Н. Энгельгардт (см. главу 3.) Сближение с Европой разорило Россию, разучило ее обслуживать свои нужды, лишило - как кулак деревню - экономической независимости».

«Ужели слово найдено?» - воскликнул бы поэт. Европа, шире - Запад, - это кулак, хищник, вампир, высасывающий соки из тех народов, которые ему удалось вовлечь в свою орбиту.

Конечно, Меньшиков не предлагал полностью отгородиться от остального мира. Но «отгородиться от дурных соседей, от хищников, вовсе не худо. Одно из двух - или существуют отдельные человеческие хозяйства, именуемые государствами, или их нет. Если они есть, то - как и маленькие хозяйства, они должны быть в известной степени замкнутыми, уравновешенными в самих себе, и нельзя допустить, чтобы одно большое имение жило за счет другого. Иметь «все свое» - это философский идеал, и он, мне кажется, пригоден и для отдельного человека, и для народа. Как бы ни казался выгодным торговый взаимообмен - требуется крайняя осторожность, чтобы не остаться в проигрыше, не променять дорогое на дешевое. Это вовсе не национальный эгоизм. Не признавайте, если хотите, наций, государств, считайте весь род людской за одну семью, считайте необходимой полную свободу обмена, как между братьями. Но тогда откажитесь вовсе от торговли, - между «братьями» какая же возможна торговля? По-евангельски, имущие должны делиться с неимущими, вот и все. Если под предлогом «братства народов». под предлогом просвещения России к нам ввозят тысячи сомнительных вещей, обходящихся втридорога, то такое «братство», такое «просвещение» должны быть. отклонены. Мы разоряемся от множества причин, но невыгодная связь наша с Западом - одна из главных».

Некоторая замкнутость государств не только не противоречит идее братства народов, но даже и способствует ему: «...некоторое материальное разъединение, может быть, лучше всего способствовало бы нравственному единству народов. Может быть, именно кипучий обмен товаров, причем каждая нация стремится сорвать побольше со своей соседки, доводит международные отношения до теперешней раздраженности. Народы, мне кажется, чрезмерно и без всякой нужды погрязли в рынках друг друга, они торгуют слишком много и часто совершенной дрянью. Это вовсе не взаимопомощь, а взаимное развращение. Распаленная корысть расстраивает достойные отношения. Сильно расторговавшись, народы утрачивают благородный склад души, они обмещаниваются, жидовеют, начинают смотреть друг на друга не как на друзей или честных врагов, а как на коммерческую добычу. Обмен невозможен без обмана - вольного или невольного.».

И, наконец, о «привлечении иностранных инвестиций». Мнение Меньшикова на этот счет совершенно определенное: «Когда к нам вторгаются иностранные капиталы, мы знаем, что не для нашей, а для своей выгоды они пришли в Россию, и что вернутся они нагруженные нашим же добром».

Как видим, Меньшиков в этом вполне согласен с Шараповым, Нечволодовым, Жуковским и с другими видными славянофилами. В некоторых отношениях он идет дальше их, рассматривая именно как вторжение приход иностранного капитала, хотя тот приходит якобы по приглашению российской власти. Так же Меньшиков расценивает и импорт вообще: «Но товар иностранный есть скрытая форма капитала - он всегда возвращается за границу, обросший прибылью. Сознавая это, не следует слишком жалеть, если Россия окажется замкнутой. Немножко отдохнуть от иноземной корысти, немножко эмансипировать от Европы нам не мешает».

Но этот призыв Меньшикова не был услышан властью.

Кратко напомним о других сторонах экономических взглядов Меньшикова, которые были у него неразрывно связаны с политическими.

Вот, например, он рассуждает об огромном государственном деле — железных дорогах: «Как их было не построить, если весь мир их выстроил. Без железных дорог мы прямо-таки рискуем национальным существованием. Будь народ побогаче — нашлись бы, как у соседей наших, миллиарды и на постройку, и на выгодную эксплуатацию дорог. У нас же дороги выстроили (в долг), а ездить часто не на что и возить нечего. С великими жертвами государство создало национальную промышленность — и это вопрос жизни или смерти нашей. Не будет у нас своих фабрик и заводов — Европа высосет из нас всю кровь, как из Индии или Турции. Будь народ побогаче — промышленность сама развилась бы, но в нищем народе она — даже искусственно поднятая — идет ко дну. Народ отказывается покупать, так как не на что. Нет рынка, нет промышленности».

Но почему же народ нищий? Меньшиков связывает это с несправедливым общественным строем, хотя и понимает эту несправедливость иначе, чем революционеры, с которыми он решительно не согласен.

Выступая против революции, Меньшиков не принимал и несправедливого строя, порождающего ее. Он обращался к премьеру П.А. Столыпину: «Подавляя бунт рукой железной, правительство одновременно обязано вырывать корни бунта, а эти корни - в самом правительстве. Они - в системе старого хозяйства, где ленивые и праздные люди кормились на счет трудовых классов. Никакие тюрьмы, никакие виселицы не спасут государство от народного мятежа, если не будет восстановлен разум в самых основах власти, если поруганная справедливость не будет поставлена как первый принцип»[36].

Меньшиков предсказывает: «Борьба с социализмом до сих пор бесплодна. По-видимому, придется Европе испробовать эту форму общества, хотим мы этого или не хотим».

И он предупреждает как рабочих, так и капиталистов о печальных последствиях силового решения вопроса о собственности. «Классовый раздор ослепляет. Он заставляет видеть антагонизм интересов и не позволяет видеть их коренной солидарности» (там же, с. 159).

Меньшиков видел идеал в промышленном предприятии, где хозяин и рабочие образуют единый трудовой коллектив, стремящийся к единой цели - повышению эффективности производства и на этой основе - к росту благосостояния каждого. При этом расточители капитала должны быть бойкотированы обществом или взяты под опеку, а к злостным расточителям должен быть применен уголовный закон. Никто из славянофилов не подходил так близко к идее империи - корпоративного государства, как Меньшиков.

Точно так же никто не подверг уничтожающей критике демократию, как она понималась тогда всеми политическими силами: «Кто были варвары, разрушившие древний мир? Я думаю, это были не внешние варвары, а внутренние, вроде тех, которых и теперь в Европе сколько угодно. Мне кажется, разрушителями явились не скифы и не германцы, а гораздо раньше их — господа демократы».

Эту мысль он подтверждает анализом истории государств, начиная с родины демократии - Древней Г реции, Афин, и приходит к выводу: «Сколько ни болтайте масло и воду, удельный вес сейчас же укажет естественное место обеих жидкостей. Чернь, даже захватившая власть, быстро оказывается внизу: она непременно выдвигает, и притом сама, неких вождей, которых считает лучше себя, то есть аристократов. Завязывается игра в лучшие. Чтобы понравиться черни, нужно сделаться ей приятным. Как? Очень просто. Нужно подкупить ее. И вот еще 24 столетия назад всюду, где поднималась демократия, устанавливался грабеж государства».

Меньшиков напряженно думал над путями обустройства России. Вот пример его размышлений на этот счет - фрагменты статьи «Завоевание России» из книги «М.О. Меньшиков. Выше свободы. Статьи о России» (М., 1998).

Меньшиков сетует на неустроенность России со времен призвания варягов, которым было сказано: «Земля велика и богата, а наряду в ней нет. «Наряду», то есть организованности, планомерного порядка...» И вот, тысячу с лишним лет спустя, мы видим ту же картину: «.великий народ наш, в сущности, еще не утвердился в правах собственности на свою страну. Русский народ захватил огромное пространство, кое-как, вкривь и вкось, распределил его по сословиям. а вывести эту землю из полудикого состояния, вложить свой труд и разум, преобразовать в предмет искусства, как английское или китайское поле, — мы все еще не собрались. Землевладение наше запутанно. Земли невероятно много, и земли нет. нация испытывает страшные бедствия от недостатка земли, точь-в-точь как будто не было никаких войн, никаких завоеваний. »

«Что же, - спрашивает он, - мешало нам воспользоваться плодами завоеваний?.. Все новые и новые войны отвлекали внимание правительства от внутреннего устроения страны. «Теперь не время строить жизнь — нужно защищать ее!». Поколения, воспитанные среди пушечного грома, продолжают и в мирное время жить психологией войны. И. великий мирный труд откладывается снова. Возникает плачевная мысль, будто главные бедствия страны — внешние, что внутренние расстройства — не так важны, что «народ потерпит». И старые войны, и вооруженный мир, поддерживаемый громадными армиями, — все это до сих пор победоносное начинает перестраиваться в какое-то поражение. Война завоевывает и убивает самих победителей — вот ее ужасный смысл. Закончить прежние войны и навсегда закончить их — вот что должно быть ближайшей целью. Прежде всего нужно привести страну в действительно мирный порядок».

И тут от общих рассуждений о войне и мире Меньшиков переходит к социальному аспекту проблемы: «Мирный порядок — это не только отсутствие внутренней борьбы, но и уничтожение самих предлогов для нее. Действительный мир есть восстановление справедливости в стране. Мир — это торжество никогда не умирающего закона братства, человеческого достоинства, свободы. Устроенная только в этом смысле страна может счесть себя мирной. Что толку, например, что Персия не воюет и что дома у нее нет междоусобий? Если постоянные отношения между гражданами несправедливы, если закон поддерживает сильного в ущерб слабому, то даже мертвое спокойствие не есть мир. Это тоже междоусобие, только окаменевшее, это борьба, где схвативший за горло и его жертва как бы застыли в своей позе. Истинный мир — это удовлетворение нравственное; оно невозможно, пока человеческие законы не облагорожены, пока в панике войны забываются верховные заветы с Богом. Нам нужен не какой-нибудь мир, а непременно высокого качества, мир, дозревший до расцвета и благоухания душ, до добрых нравов. Но такой мир требует очень долгого отсутствия внешних войн. Для того чтобы нравы народные смягчились, нужно по крайней мере несколько поколений, не переживавших военной страсти. Война — дело жестокое; война совершенно перевертывает психологию человека и перестраивает инстинкты. Война невозможна без убийства, без оскорбления человека, без насилия, без узаконенного рабства. Дисциплина в войне безусловно необходима, но слишком долгая привычка к ней переходит и на гражданские отношения, где иногда из добродетели она превращается в порок. Долгая привычка к идее убийства, хотя бы и считающегося необходимым, привычка достигать согласия насилием — все это расшатывает самую душу общества, те милые, нежные формы междучеловеческого общения, какие мы выносим из семьи и близкого соседства. Невероятно грубые лагерные нравы, воспетые поэтами, входят в население через воинов, вернувшихся к домашнему очагу. Необходим прочный, продолжительный мир, чтобы народная душа вернулась к свойственной ей кротости, к изяществу и величию, которыми отличаются действительно мирные племена».

В таком мирном труде Меньшиков видит подлинный источник силы государства: «Нравственно приподнятый народ вновь находит Бога; видя реальное присутствие мира и благоволения, люди начинают верить в них. Успокоенный народ. с песнями берется за все, хотя бы самые трудные предприятия. Истинный мир воспитывает из рабов труда бесстрашных рыцарей его и аристократов; они вносят этот аристократизм в сто тысяч жизненных задач, все их доводя до совершенства. Мало-помалу создается у каждого народа своя индивидуальная цивилизация, накопление красоты и мудрости, пред которыми потомство склоняется как пред заветом богов. в этом единственный путь спасения. »

В устройстве земли и росте населения видит Меньшиков условия благоденствия России: «Мир. это — наша лучшая система войны, наша победа. Естественным нарастанием народной массы Россия каждые десять лет как бы присоединяет к себе по королевству. Через пятьдесят лет вместо одной России у нас будет их две. Если всю нашу энергию устремить на внутреннее устроение, то никакая война не будет так страшна для соседей, как подобный мир. Огромная масса имеет свои законы. Для государства крохотного, расположенного среди таких же малых, война, может быть, лучшее из средств отстоять национальность.» А для государства с большим населением «есть прямой расчет бить на свой мирный рост. Прогрессируя в росте геометрически, мы непременно должны обгонять соседние страны в населении — не только относительно, но и абсолютно».

Попутно Меньшиков отмечает и первый признак вырождения Запада: «Правда, на стороне соседей их культура, понижающая смертность в 2 1/2 раза, но на нашей стороне меньшая степень той социальной жадности, при которой общество уже не желает потомства».

И далее он касается темы, как сказали бы в наше время, «человеческого капитала: «Я далек от мысли, что одно количество населения что-нибудь значит, но если приложить к нему и качество, то количество сразу приобретает решающий характер. Огромные государства, раз они культурны, в своей величине, как киты в море, почерпают вечное обеспечение от войны и вместе теряют к последней всякую склонность. Нам надо спешить сделаться народом огромным, и это так доступно: стоит только упорядочить отношение нашего народа к земле».

Вслед за другими славянофилами Меньшиков отрицает людоедскую теорию Мальтуса: «Есть глубокое суеверие, будто много народа нехорошо, будто чрезмерное размножение плодит невежество и нищету. Это суеверие — отзвук печального мальтузианства... необходимо постоянно возвращаться к этой лжи, чтобы наконец избавиться от нее. При естественной культуре размножение ослабевает само собою и держится все на том же уровне. Каждый человек в состоянии выработать во много раз больше вещей, чем ему самому нужно. Ясно, что чем больше людей, тем прочнее они застрахованы от нужды. Каждый новый человек есть новое приращение народной силы, новый источник работы».

Из сказанного вытекает и программа для России: «Есть строгое отношение человека к культурной земле. Чтобы овладеть площадью России в 10 тысяч верст длиной, потребовались гигантские усилия русского племени. Тысячу лет назад Россия была океаном леса, который тянулся вдоль океана степи. Сколько нужно было одних физических усилий, чтобы одолеть эту грозную природу, повырубить, повыкорчевать гигантские леса, повысушить болота, повывести хищных зверей, поднять сохою сто миллионов десятин земли. И если эта титаническая задача все еще не выполнена, если наша земля далека от возможной культуры, то, может быть, просто потому, что у нас слишком мало населения и за тысячу лет все-таки не накопилось достаточно сил. На костях сорока поколений покоится Русское государство, но требуются новые бесчисленные рати людей, требуется еще бездна пота, лихорадочных напряжений, творческого огня, прежде чем человек уравновесит территорию и станет повелителем ее, а не рабом».

Меньшиков высказывает парадоксальную мысль: «Колумбу Россия обязана отчасти своим национальным существованием. Это он отвел от нашего отечества поток народов. Опоздай лет на двести открытие Америки, может быть, волны вооруженной эмиграции хлынули бы вместо Запада на Восток».

Пропев такой гимн миру, Меньшиков обращает внимание читателей на угрозы России с запада и востока: «Ведь еще до Колумба папы проповедовали крестовый поход на Россию, на языческие племена Литвы и Чуди. путь немецкой эмиграции прорезался. на Псков и Полоцк. До открытия Нового Света Европа успела уже захватить у нас пол-России, если к немецким захватам прибавить завоевание Витовта. Но открытие новых стран поразило Европу; народному воображению там сразу было дано противо - положное направление. и от России был отвращен удар. Навсегда ли, вот вопрос.

Сказать, что Россия совсем застрахована от завоевания, никак нельзя. В самой природе России. есть опасное для нас нача - ло, это пустота, притягивающая соседей. В международной жизни действует тот же закон физического равновесия. Пространство, менее наполненное, отовсюду присасывает к себе окружающую стихию. До сих пор Россия еще очень ненаполнена. наша страна почти пустыня, особенно к востоку от Волги. Внимание стесненного человечества до сих пор как бы блуждало около России. Но вот уже весь свет почти занят. Близится время, когда. стихия Запада двинется. к пустотам, хотя бы относительным. Россия — самая близкая и самая огромная пустота. Среди немцев Россия, как известно, давно рассматривается как их колония. Drang nach Osten («Натиск на Восток») со времен Карла Великого — девиз Германии. Сколько ни рассуждайте, единственно подходящая по климату страна для немцев — Россия, и притом страна соседняя. Сравнительная пустота России не дает немцам покоя. именно наше отечество — главная мечта Германии. Японцам тоже деваться некуда. Сибирь для Японии — единственная подходящая пустота... И все эти сто миллионов культурных наших соседей непрерывно слышат в школе и печати, что Россия — страна варварская, полупустынная, крайне бедная, где беспредельные пространства заняты хозяевами, не умеющими хозяйничать и иногда даже не живущими на земле. Все это дразнит воображение народов, разжигает жадность. На наше именно время выпал раздел земли. Не дай Бог очутиться в такое время на линии наименьшего сопротивления: на нас попрут и полезут стихийно, как движется лава».

Но как же примирить мечту о мире и сознание опасности нашествия завоевателей? Меньшиков отвечает, и опять обращаясь к социальным проблемам: «... мир необходим России и с этой точки зрения. Нам как можно скорее следует самим заполнить нашу относительную пустоту. Если мы не хотим привлекать аппетиты соседей, мы должны предупредить их, мы должны сами завоевать Россию и укрепиться в ней прочно. Владение наше должно как можно скорее перейти в пользование, иначе оно «ничья земля» и защищать его очень трудно. Вы заметите, хорошо говорить: «Как можно скорее размножайтесь, как можно скорее богатейте». Но как это сделать? Разве мы не хотим этого и разве умышленно остаемся в нашей нищете?..

Введите в механизм общества справедливость. уважение к человеку и к народу, и вы увидите, каким электричеством затрепещет наша вялая энергия. Вы скажете, что это все слова, слова! Но уверяю вас, что тут не только слова, но и великое, если хотите, изобретение, великая идея».

Тут Меньшиков показывает, как надо сочетать славянофильские убеждения и заимствования опыта Запада: «Надо знать, чем была Европа еще сто лет назад, и сравнить с теперешней: возможно ли, по совести, хоть какое-нибудь сравнение! Я, конечно, отнюдь не думаю, чтобы народу нужно было отказываться от своего национального облика. Вовсе нет. Напротив. Принять лучшие начала не значит принять чужие начала, это значит найти истинные свои. Как пар и электричество, как истины Эвклида, закон Ньютона, неужели все это иностранное? Стоит познакомиться с ними, как мгновенно понимаешь, что это наше, потому что общечеловеческое, и что единственно, что следует, — это как можно скорее вводить эти истины в обиход. Петр I превосходно понимал это. Он брал с Запада все, что находил лучшим: и ремесла, и государственные учреждения. Нужно серьезно разобрать европейские начала, и если они истинны, не нужно медлить с ними. То, что я называю европейскими началами, в сущности, есть наши же древнерусские начала или, если хотите, древнегерманские. Дух их общий. Чудотворные свойства их в том, что они представляют не сочиненный, а естественно сложившийся быт общества и, стало быть, наиболее отвечают самой природе общества... Если вы хотите знать лучший тип общественности, берите общество молодое. Там вы встретите наиболее справедливые основы: равенство граждан, самоуправление, прочно огражденную свободу, единодушие и народное достоинство. Эти основы потому хороши, что естественны; из всяких иных они наиболее обеспечивают счастье человека и величие государства. Из этих основ когда-то выросло Русское государство. нас ведь никто и не обязывает брать худшее: будем брать только то, что хорошо бесспорно. Нам, живому поколению, довелось присутствовать при величайшем моменте в истории человечества, когда из разрозненных миров образуется один. Раз Китай войдет в семью народов, круг рода человеческого будет замкнут. Все народы непременно заживут более или менее общей жизнью, общей цивилизацией. Надо спешить занять достойное место на свете, не в хвосте народов, а во главе их».

Меньшиков более объективно и более глубоко, чем прежние славянофилы, освещает роль Петра I в русской истории: «Главная заслуга Петра Великого перед Россией вовсе не в том, что он построил Петербург, “прорубил окно в Европу”, создал флот и преобразовал внутренний строй управления. Перенесением столицы за границу — факт небывалый в истории народов — Петр внес до сих пор ощутимый раскол в русскую жизнь — раскол между народом и его властью. Москва была органическим центром сложения. Петербург явился механической точкой для новой, — не земской, а бюрократической кристаллизации.

Прибалтийский берег переходил много раз из рук в руки, и, конечно, Россия должна была закрепить его за собой. Но. мы получили гавани, однако до сих пор еще не имеем торгового флота. Нашими морями и гаванями пользуются иностранные флоты, причем ежегодно мы переплачиваем им за фрахт десятки миллионов рублей. Если же мы не имеем ни коммерческого флота, торгующего нашими товарами со всем земным шаром, и если у нас за двести лет не завелось ни одной колонии в океанах, то, стало быть, замысел Петра — сделать Петербург вторым Амстердамом — следует счесть ошибочным. Искусственно можно разрушить Амстердам, как, например, был разрушен Великий Новгород, — но создать его нельзя. Мировые центры торговли устраиваются стихийно, сами собою. Перенеся русскую столицу к морю, Петр оказал этим большую услугу заграничной торговле, чем русской. Он приблизил к Европе главный наш культурный рынок, придав всей заграничной нашей торговле более потребительный характер, чем производительный. Облегчен был сбыт не столько наших товаров за границей, сколько заграничных у нас. Это тогда же подорвало развитие нашей собственной обрабатывающей промышленности. Правительство, двор, знать, чиновничество, проживающее в столице дворянство не имели нужды обращаться к внутренним фабрикатам, когда заграничные оказались на набережной Невы. Лондон, Амстердам и Гамбург сделались ближе к Петербургу, чем Москва и Киев. В силу этого товарообмен наш принял невыгодное для России положение. Мы попали в разряд добывающих стран. Обрабатывающая Европа эксплуатирует нас так же нещадно, как свои колонии, и в этом основная причина нашей государственной нищеты. Останься столица наша в Москве, главный культурный рынок был бы в центре страны, и центр России мог бы конкурировать с заграницей в развитии обрабатывающей промышленности.

Еще менее выгод принесло России безоглядное сближение с Европой в сфере так называемого просвещения... Просвещение народа только тогда благодетельно, когда идет изнутри, как плод развития собственного духа.

При системе внешнего просвещения чужая душа начинает господствовать над вашей, вместо развития собственных сил слагается порабощение чужими. Внешнее просвещение всегда сводится к тупой подражательности, причем умные люди обыкновенно проигрывают, теряя здравый смысл. Стремительный наплыв западных — крайне пестрых — идей, обычаев и законов отразился неблагоприятно на раскрытии нашей души народной. Подражание придавило нашу оригинальность, отняло потребность инициативы, завело в духовный плен Западу — точнее говоря, французскому Западу. Петр вынес душу России из ее родины. Кончилось тем, что родина вышла из души русской, и просвещенный класс чувствует теперь себя дома иностранцем, заброшенным на чужбину.

Россия, конечно, должна была прогрессировать, но на свой лад. Россия уже развивалась. при Алексее, который был поисти- не предтечей своего великого сына. Именно он был зачинателем почти всех петровских реформ... От Алексея пошла бы националь - ная наша цивилизация. От Петра пошла петербургская цивилизация, прелесть которой все мы теперь чувствуем».