1. Теория и практика
Равен в своей книге «Pythagoreans and Eleatics» («Пифагорейцы и элеаты») дает следующую оценку ранней греческой философии :
«Вероятно, наиболее характерной чертой ранней греческой мысли является то, с каким безграничным доверием она опиралась на одно лишь догматическое рассуждение.
С легкостью относясь к своему незнанию самих условий научного познания, эта мысль тем не менее стремилась изложить теорию объективного мира. Эволюция данной теории, кульминационной точкой развития которой явился атомизм Левкиппа и Демокрита, представляет постепенное приближение к истине. И это приближение, по меньшей мере изумительное достижение человеческого гения, обусловливалось не столько детальным наблюдением над явлениями, сколько непрерывным обменом борющимися и в одинаковой мере произвольными мнениями. Поэтому греческая мысль в V веке напоминает излишне затянувшийся симпозиум. И, хотя мы соглашаемся — учитывая дальнейшее развитие науки, — что за атомизмом осталось последнее слово греческой мысли, едва ли можно сомневаться, что наиболее значительный вклад в полемику следует искать в споре — детали которого мы только что исследовали — между пифагорейцами, с одной стороны, и элеатами — с другой. Остается только резюмировать главные пункты этого спора и посмотреть, что внес модифицированный пифагореизм, который сам возник из этого спора (и все же далеко не оправдал возлагавшихся на него надежд) в платоновское учение, с которым он в скором времени слился»[677].По поводу этих высказываний нужно сделать прежде всего следующее замечание : как можно, признавая, что в свете более позднего развития науки за атомистами осталось последнее слово, искать «наиболее значительный вклад в полемику» не в их деятельности вообще, но в споре, подготовившем путь для платоновского учения об идеях? Равен развивает свои доводы в конце книги :
«Своей теорией чисел и гармонии пифагорейцы положили начало еще необработанной и неразвитой «науке об измерениях»; и Платон соответственно является их должником.
Однако пифагорейцыне смогли провести различие между двумя «значительно отличающимися» видами, входящими в родовое понятие /летдщмг}[678]. Это удалось сделать Сократу, который обратил внимание людей на «отличие измерения вещей от измерения намерений долженствования и морального права», и Платону, который с помощью своей теории идей окончательно отделил этот класс измеряемого от другого и утвердил его господином, при котором остальное играет лишь подсобную роль»[679].
Из этого становится ясным, что Равен приходит к тому же, что и Корнфорд, учеником которого он был. Допускается, что ионийские материалисты стремились «изложить теорию объективного мира», но затем указывается, что они не знали «условий научного J познания»; допускается, что более поздние материалисты-атомисты приблизились к истине, но и они также пренебрегали «детальным наблюдением над явлениями»; итак, после развенчания материалистов ничто не мешает нам присудить пальму первенства платоновской теории идей, которую вообще не собирались считать научной. Теория идей является скорее антинаучной, поскольку признано, что она не доверяет детальному наблюдению над явлениями и, следовательно, отрицает возможность научного познания. И это теория, за которой Равен, лишь на словах воздав должное науке, призывает нас признать последнее слово.
Второй момент, вызывающий замечание, — это удачное определение Равеном ранней греческой философии как «затянувшегося симпозиума» или полемики. Это сравнение выступает сразу в позитивном и негативном аспектах. С одной стороны, в то время не было в мире другой страны, за исключением Китая, где велась бы такая полемика. Отличительной характерной чертой ранней 'греческой философии по сравнению с учениями Месопотамии и Египта является то, что она не была догматичной в смысле ограничения системой сознательно установленных и принятых теологических доктрин ; наоборот, она была рациональной и в большинстве случаев преследовала сознательно поставленную цель — исключить сверхъестественное.
Следовательно, несмотря на недостаток научного познания, греческая философия была значительным шагом вперед в развитии науки. С другой стороны, лишь незначительно опираясь на наблюдения и совершенно игнорируя эксперимент, она была догматичной в том смысле, что исходила из априорных предпосылок, принятых за само собой разумеющееся.В обоих этих аспектах греческая философия отражала структуру общества, развитие которого определялось ростом производительных сил. Она была создана правящим торговым классом, опирающимся на использование рабского труда. Без досуга, который они имели благодаря деятельности производителей материальных благ, мыслящие представители господствующего класса не имели бы времени для диспутов. Верно, что класс, имеющий досуг, суще-
ствовал задолго до того в Месопотамии и Египте, но это был преданный жрецам класс землевладельцев, поглощенный борьбой за управление теми экономическими силами, которые в конечном счете приводили к власти торговый класс. Государства бронзового века на Востоке были монархическими и теократическими, тогда как новые греческие города железного века были едва ли не с самого начала республиканскими — сначала олигархическими, затем демократическими. В то же время, как представители класса, обладающего досугом, эти интеллигенты не принимали участия в производительном труде и, следовательно, их теории были оторваны от практики. Отсюда их пренебрежение к наблюдениям и опыту и их «произвольные» предположения. В этой связи, однако, не следует упускать из виду то, что в V веке до н. э. начало возникать нечто вроде медицинской науки, основанной на систематическом наблюдении действительных случаев ; и, как мы видели, писатели по вопросам медицины яростно выступали против произвольных предположений философов (см. стр. 288—289). Среди них мы впервые слышим голос подлинных исследователей.
Однако ранняя греческая философия выражает прежде всего воззрения класса, занятого обменом товаров. Это, конечно, не означает, что каждый философ был купцом, хотя некоторые ими и были, но многие философы являлись политическими деятелями, активно, выступавшими в поддержку классовых интересов купцов.
Кроме того, мы не должны преувеличивать развитие античного товарного производства. Ограниченное возможностями рабского труда, оно так и не смогло полностью упразднить старую систему домашнего •хозяйства, основанную на натуральной экономике. Следовательно, отдельные торговцы постоянно поглощались классом землевладельцев, а в эпоху эллинизма в связи с массовыми восстаниями рабов эти два класса слились по сути дела в один. Тем не менее наличие товарного производства было основным фактором, определяющим развитие греческой философии. Хотя греческая философия и развивалась на ограниченной территории, ее развитие было столь стремительным, что оно, можно сказать, вдребезги разбило первобытную племенную идеологию, которая сохранилась ввиду сравнительно позднего развития у греков вплоть до периода демократической революции. Этим и объясняется, почему в результате изобретения чеканки монеты распространение денег дало такой серьезный толчок развитию греческой жизни и мысли. Как же ранняя греческая философия отражала новые экономические и общественные отношения, возникшие из обращения денег? Этот вопрос постоянно стоял перед нами в предыдущих главах. Он вновь ставится здесь, с тем чтобы подытожить ГЛАВНЫЙ тезис этой книги.*
Первобытное общество основывалось на производстве потребительных стоимостей. Средства производства были общественной собственностью и как производство, так и потребление были коллективными. Разделение труда существовало лишь в зачаточном состоянии, а общественные отношения были простыми и непосредствен-
яыми, основанными на кровнородственных связях, в соответствии с этими условиями первобытное сознание всегда было субъективным, конкретным, практическим. Лишь весьма несовершенно сознавая объективный характер внешнего мира, человек не знал и объективных пределов своей способности изменять его. Поэтому мир представлялся ему совокупностью данных в ощущении качеств, сферой удовлетворения его желаний, что достигалось благодаря применению воли, организованной в коллективном производительном труде.
И так как знания о мире первобытного человека, насколько он их имел, были приобретены всецело через производство, которое только и сделало его способным превзойти чисто чувственное соз- , нание животных, категории его знания были по необходимости общественными категориями, определяемыми уровнем развития производительных сил и общественными отношениями, в которые он вступил с целью развития производства. Следовательно, в той мере, в какой этот человек был способен думать о внешнем мире, как о чем-то обособленном от него, он представлял его себе как некий социальный строй. Природа и общество были едины. Поэтому, так же как его социальные условия были подчинены коллективному контролю со стороны общины, точно так и мир природы в его представлении мог контролироваться коллективным действием; и так как человеческая община образовалась из тотемических родственных групп, связанных общим происхождением, так обстояло дело и с общностью в природе. Эти зачаточные понятия о природе нашли свое выражение, с одной стороны, в форме магии, которая как бы служила иллюзорной техникой производства, восполняющей недостатки реальной техники, и, с другой стороны, в форме мйфов, кото- ’ рые в начале были не чем иным, как словесным сопровождением магического акта, но постепенно развились в зачаточную теорию действительности. •С разделением общества на классы, которое было вначале разделением между производителями и организаторами производства, между физическим и умственным трудом, были созданы условия для громадного прогресса не только в технике производства, но также в организации общества и в обогащении человеческого сознания, что привело к возникновению цивилизации. В то же самое время, когда общество оказалось расчлененным, тогда произошло и расчленение человеческого сознания. Эти внутренние противоречия, постоянно действующие под влиянием непрерывного развития производительных сил, явились движущей силой истории. Без них поляризация богатства, необходимая для создания класса, обладающего досугом и имеющего возможность посвятить себя теоретическим занятиям — абстрактным наукам и философии, — была бы невозможной.
Однако при таком разделении между умственным и физическим трудом теория постоянно отрывается от практики и теряет связь с действительностью. Без такого разделения не могло развиться абстрактное мышление и, следовательно, не могли появиться философия и наука; благодаря отделению умственноготруда интуитивная диалектика первобытного общества, происхождение которой опиралось на союз между теорией и практикой, постоянно заменялась метафизическими мистификациями определенного сорта, о чем писал Маркс (см. стр. 307). Эти метафизические взгляды на самом деле отражали действительность ; но действительность, которую они отражали, была не простым, какой она могла показаться, миром природы. Это представление также воплощало в себе классовую структуру общества, какой она представлялась господствующему классу, который не может сохраниться, если не создает иллюзии, будто его власть является продуктом не истории общества, а самой природы. И, кроме того, поскольку общественные отношения, порождающие эти иллюзии, подвержены непрерывному изменению и развитию, соответствующему развитию производительных сил, то и все интеллектуальные продукты классового общества также изменяются и развиваются под воздействием их внутренних противоречий. Это скрытая логика истории, которая, оставаясь неизвестной участникам полемики, председательствовала на «затянувшемся симпозиуме» греческой философии.
Характерной чертой классового общества в отличие от первобытного коммунизма является развитие производства меновых стоимостей, то есть товарного производства. Следствием товарного производства явилась ликвидация первобытных отношений, основанных на производстве потребительных стоимостей и регулируемых явными личными кровнородственными связями, а также создание нового вида отношений, основанных на рынке, который соединяет людей просто как индивидуумов, как владельцев товаров ; и, поскольку законы, управляющие рынком, лежат вне пределов их понимания и контроля, связь между людьми представляется им не связью между личностями, а связью между вещами :
«Итак, откуда же возникает загадочный характер продукта труда, как только этот последний принимает форму товара? Очевидно, из самой этой формы. Однородность различных видов человеческого труда приобретает вещную форму одинакового для всех продуктов труда качества — стоимости ; измерение затрат человеческой рабочей силы их продолжительностью получает форму величины стоимости продуктов труда ; наконец, те отношения между производителями, в которых осуществляются их общественные определения труда, получают форму общественного отношения продуктов труда.
Следовательно, таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства данных вещей, присущие им от природы ; поэтому и общественное отношение производителей к совокупному труду представляется им находящимся вне их общественным отношением вещей»1.
Если мы поняли значение товарного производства для истории мысли, нам будет не трудно понять, почему получилось так, что философия, отличная от мифологии, возникла впервые в Греции и Китае вместе с изобретением денег. В государствах Египта и Месопотамии в бронзовый век товарное производство никогда не выходило за рамки высших слоев общества, что и имело своим следствием сохранение в видоизмененной форме личных отношений и мифической идеологии эпохи первобытного коммунизма. Однако в Греции и Китае старые отношения и идеи были уничтожены и заменены новыми отношениями и идеями, которые, будучи основаны на деньгах, носили абстрактный характер. Таково происхождение философии. В обеих этих странах развитие новых отношений и идей было в дальнейшем задержано, особенно в Греции, только после того, как понятие «чистого разума», в котором нашли свое отражение отношения денежной экономики, получило свою классическую формулировку. Таким образом, человек, субъект, учится абстрагироваться от внешнего мира, объекта, и впервые начинает смотреть на него как на естественный процесс, определяемый своими собственными законами, независимыми от его воли ; кроме того, тот же самый акт абстрагирования порождает в нем иллюзию, будто его новые категории мысли одарены имманентной действительностью, независимой от создавших их общественных и исторических условий. Это есть то «социально обусловленное ложное сознание», которое, с одной стороны, послужило гносеологическим обоснованием для современной науки вплоть до наших дней и, с другой стороны, помешало философам распознать пределы, свойственные их «автономии разума», вследствие происхождения этого «ложного сознания» как идеологического отражения товарного производства.