4. Среднее

У нас не имеется, конечно, доказательства того, что доктрина о слиянии противоположностей в среднем исходит от самого Пифагора, но это можно рассматривать как вероятное по двум основаниям.

Затем мы можем приписать Пифагору следующее открытие. Греческая лира имела семь струн ; из них три были настроены на различных интервалах, в зависимости от тональности, в которой играли, тогда как остальные четыре настраивались на одних и тех же интервалах при всех тональностях. И Пифагор открыл, что интервалы между четырьмя фиксированными нотами соответствуют числовому ряду 6—8—9—12. Это открытие он мог легко сделать, экспериментируя на одной струне с передвижной кобылкой. Члены 6 и 12 были крайними. 8 есть субконтрарное или гармони-

12              б

ческое среднее число (8 = 12              = б + —), а 9 есть ариф-

3              3

метическое среднее число (9 = 12 — 3 = 6 + 3). Это объективные факты, но пифагорейцы истолковывали их в свете свойственных им предвзятых мнений.

Анаксимандр утверждал, что становление мира происходило вследствие дифференциации противоположностей из беспредельного и что мир подвергался разрушению путем их взаимопроникновения и последовательного слияния и разложения. Для него процесс слияния был разрушительным. Для Пифагора же он был, наоборот, созидательным:              конфликт              противоположностей              разрешался              пу

тем их общего взаимопроникновения, из которого возникает органическое единство.

Солон утверждал, что, занимая свою промежуточную позицию между борющимися классами и устанавливая «меру» их претензиям, которые сами по себе не имели границ, он достиг социальной справедливости. Это было первое появление в греческой мысли идеи о «среднем» или «середине», как ее было бы лучше назвать (juiaov). Однако пифагорейская концепция была иной. Для Солона среднее было позицией на полпути между двумя крайними точками, и устанавливалось оно извне. Для пифагорейцев это было новое единство, происходящее из самого конфликта, который оно отрицает.

Значение этой концепции станет еще яснее, когда мы рассмотрим формулировку, в которой она нашла свое выражение. Пифагорейцы писали о гармонии в музыке (dg/uovla), что она «... вообще возникает из противоположностей. Ибо «гармония есть соединение разнообразной смеси и согласие разногласного»1. Слова Ы%а (pgovdco «разногласие»и oopygovarig «согласие» были дорическими, а их аттическими эквивалентами являются ататд и opovota, соответствующие латинским certamen и concordia. Все эти слова взяты из области общественных отношений : araoig означает партийную борьбу или гражданскую войну (по-латински, certamina ordinum); 6/uovoia означает гражданский мир или согласие (по-латински, concordia). Таким образом, «согласие» пифагорейцев отражает точку зрения нового среднего класса, занимавшего промежуточное положение между земельной аристократией и крестьянством, класса, который претендовал на то, что он растворил классовую борьбу в демократии.

Если требуются еще дальнейшие подтверждения, мы должны только сопоставить их воззрения с воззрениями Феогнида, которому пришлось увидеть, как его родная Мегара попала под контроль ненавистных демократов:

Кирн! Выбираем себе лошадей мы, ослов и баранов

Доброй породы, следим, чтобы давали приплод

Лучшие пары. А замуж ничуть не колеблется лучший

Низкую женщину брать, — только б с деньгами была!

Женщина также охотно выходит за низкого мужа, —

Был бы богат! Для нее это важнее всего.

Деньги в почете всеобщем. Богатство смешало породы.              '              ^

Знатные, низкие, — все женятся между собой.

Полипаид, не дивись же тому, что порода сограждан Все ухудшается: кровь переметалася в ней[529].

Феогнид не был философом; он просто описывает социальные изменения, которые он наблюдал в свое время с точки зрения человека, настроенного по отношению к демократам резко враждебно. А что он видел? Он видел противоположности єаШоі и хахоі[530], которые он, как аристократ, хотел держать врозь, тогда как деньги нового среднего класса способствовали их смешиванию.

Это толкование столь ясно, что оно может рассматриваться как подтверждение мнения относительно того, что анализируемое нами учение восходит к пифагорейцам из Кротона. Такое учение могло возникнуть только в то время, когда новый, средний класс находился на подъеме. Такое же заключение следует сделать из анализа произведений Эсхила, который умер в 456 году до н. э., как раз в то время, когда пифагорейский орден был разгромлен. Цицерон, который учился в Афинах, определенно заявлял, что Эсхил был пифагорейцем[531] ; и достоверность этой традиции подтверждается при изучении его пьес. Мы не должны, конечно, выводить отсюда заключение, что он был действительно членом ордена, хотя он посетил Сицилию несколько раз и имел, конечно, возможность вступить там в него; но он, без сомнения, был знаком с его учениями, которым, будучи умеренным демократом, естественно, симпатизировал. Его самые ранние пьесы датируются началом V столетия до н. э., когда, возможно, был еще жив Пифагор. И, как я это показал в моей книг «Aeschyl and Athens», самый тип драмы, которую он создал — трило- гия, — воплощает и по форме и по содержанию идею слияния противоположностей в некоем среднем. Прогресс человечества, как он его рассматривал, состоял в борьбе между соперничающими силами — в борьбе, благодаря которой человек постепенно перешел от варварства к цивилизации,—в борьбе, которая еще при его собственной жизни была разрешена в новом единстве, представленном демократическими Афинами, наиболее блестящим городом из всех, какие мир когда-либо видел.

Близкую параллель к этому эсхиловскому и пифагорейскому представлению об общественной эволюции человека образует мнение, которое было выдвинуто в следующем поколении Гиппо кратом:

«Действительно, с самого начала медицинское искусство не было бы открыто и его бы не искали (да и не было бы в нем никакой нужды), если бы для больных людей был полезен тот же самый образ жизни и та же пища, которую едят и пьют здоровые, и весь их режим, и если бы не было для них ничего лучшего. Теперь же сама необходимость заставила людей искать и открывать медицинское искусство, потому что предложенные больным пища и питье, какие предлагались и здоровым, не оказались полезными как и в настоящее время не оказываются полезными. Далее, со своей стороны я думаю, что и в древнейшие века никто не открыл бы того образа жизни для здоровых людей и того рода пищи, которую они ныне употребляют, если бы человеку пригодна была та же самая пища и то же питье, что для быка и для лошади и для прочих животных, кроме человека, именно все, что рождается из земли — плоды, травы и сено; ибо животные всем этим и питаются, и возрастают, и проводят жизнь без болезней, не нуждаясь ни в какой другой пище. И я со своей стороны думаю, чТо теперешние яства открыты, усовершенствованы и возникли в течение долгого промежутка времени, ибо как много ужасного испытали люди вследствие грубого и звериного образа жизни, вводя в себя вещества сырые, несмешанные, обладающие громадными силами! Подобное они и теперь от них испытали бы, впадая в тяжкие страдания и болезни и вскоре умирая. Вероятно, в прежнее время они все это меньше терпели вследствие привычки, но и тогда тоже сильно. И большая часть их, имевших более слабую природу, вероятно, погибала, а те, которые превосходили силами, дольше выдерживали ; так точно и в настоящее время одни легче переносят тяжелую пищу, а другие со многими страданиями и тягостями. Вот по этой причине люди, мне кажется, и стали искать пищу, сообразную с природой, и нашли ту, которую ныне мы употребляем»1.

Гиппократ не был пифагорейцем, но на его деятельности, а также на деятельности всей его школы сказывалось глубокое влияние пифагорейской идеи о том, что здоровье представляет собой слияние (по-гречески xQd.au;, откуда произошло наше слово temperament[532]) противоположностей в теле — идея, которая приписывалась в ее самой ранней записанной версии Алкмеону из Кротона, младшему современнику самого Пифагора (см. стр. 238) :

«Здоровье состоит в наслаждении силами — влажным и сухим, горячим и холодным, горьким и сладким и т. д. — на равных правах (laovoptia), тогда как монархия[533] одной или другой из них приводит к болезни»8. Точно так же, как Эсхил показывает афинскую демократию в свете пифагорейской теории музыкальной гармонии, так и Алкмеон описывает физическое здоровье в терминах демократической конституции. В человеческом теле, точно так же, как и в политическом организме, благосостояние является результатом разрешения внутренних противоречий. Ясно, что у этой концепции имеются некоторые общие черты с современной диалектикой, но имеется и коренное различие. Ленин писал:

«Единство (совпадение, тождество, равнодействие) противоположностей условно, временно, преходяще, релятивно. Борьба взаимоисключающих противоположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение»[534].

В пифагорейском учении о слиянии противоположностей в среднем это соотношение выступает в перевернутом виде. Единство является абсолютным, а борьба — относительной. Конфликт противоположностей достигает своего кульминационного пункта в их слиянии в среднем числе, которое, как предполагалось, будучи раз установленным, должно быть неизменным. Здесь нет и намека на то, что за достижением единства последует возобновление конфликта на более высоком уровне. Эта ограниченность ясно выступает в творчестве Эсхила, которое в то же время обнаруживает классовую принадлежность поэта. В конце «Орестейи», примирив Эринний, стоящих за родовое общество, с Аполлоном, выступающим за земельную аристократию, путем предоставления обоим антагонистам соответствующей роли в новом демократическом порядке, богиня Афин обещает своим гражданам, что их город будет стоять вечно при одном условии :

Пускай устав мой примесью негодною Не подновляют граждане.

Бежать безвластья и самодержавия Советую народу6.

Новый порядок, представляющий среднее, должен оставаться неизменным. Это показывает, что Эсхил был против политики радикальных демократов, которые были склонны к тому, чтобы изменить его. Он не мог заметить, что слияние противоположностей являлось лишь скоропреходящим единством, из которого должны были возникнуть новые противоположности.

Приложение этого принципа к этике должно было быть главной чертой в учении ранних пифагорейцев, потому что все их теоретические занятия — космология, математика, музыка, медицина — преследовали практическую цель выработать себе жизненное правило, которое обеспечило бы благоденствие для их душ. В этом пункте лучшим нашим свидетелем является опять же Эсхил, для ««которого этика была неотделима от политики:              =              '              ;              •

Для людей — спаситель страх.

Слабых душ хранитель страх.

Пусть пребудет, вечно жив,

В сердце страх.

Слезы учат. Учит боль.

Кто же, кем не водит страх,

Смертный, город, иль народ Сердцем набожен и прям?

Кто без страха Правду чтит?

Ты безвластия не хвали И единовластия Не хвали.

Дал середине во всем превосходство всевышний1.

Эта концепция середины как морального принципа перешла от пифагорейцев через Платона к Аристотелю, который определял добродетель следующим образом:              •

«Я здесь говорю об этической добродетели, ибо она имеет дело с аффектами и с деятельностью, а в них-то и возможен избыток, или недостаток, или середина, как, наиример, страх и отважность, страсть и гнев, сожаление и вообще всякое наслаждение или страдание, допускают избыток или недостаток, которые оба нехороши. Если же вышеупомянутые явления существуют вовремя, при надлежащих обстоятельствах, направлены на лиц, их заслуживающих, возникли из причин и проявляются в форме, в которой следует, то они придерживаются середины, а это-то и производит добродетель.

Точно так же и в действиях есть избыток, недостаток и середина. Добродетель же касается аффектов и действий, в которых излишек — ошибка, недостаток — порицается, середина же похваляется и достигает цели; то и другое суть признаки добродетели. Итак, добродетель есть известного рода середина, поскольку она стремится к среднему. Сверх того, ошибаться можно различно (ибо зло беспредельно, как картинно выражались пифагорейцы, а добро ограничено), верно поступать можно лишь одним путем, поэтому-то первое легко, а второе трудно ; легко промахнуться, трудно попасть в цель, поэтому-то избыток и недостаток — принадлежности порока, середина — принадлежность добродетели»1.

На столетие раньше Аристотеля Цзы Сы, внук Конфуция, определил добродетель в сходных выражениях:

«Конфуций сказал: «Человек истинного воспитания держится середины в действии. Человек без воспитания ведет себя противоположным образом. Отношение человека истинного воспитания к середине в действии заключается в том, что, будучи человеком истинного воспитания, он последовательно придерживается середины. Противоположное этому отношение человека без воспитания заключается в том, что, будучи тем, что он есть, он не имеет понятия о моральной осторожности».

Учитель сказал : «Я знаю, Путь не исследован. Ученый излишне воздерживается, а невежда обманывает ожидания. Я знаю, почему Путь не понят. Добрый излишне воздерживается, а плохой обманывает ожидания»2.

Сходство вытекает из того факта, что как Пифагор, так и Конфуций выражали воззрения нового среднего класса, промежуточного между аристократией и крестьянством, класса, который появился вследствие возникновения товарного производства внутри примитивной аграрной экономики.

xAristot. Etfi. Nic. 1106 b.

* E. R. Hughes, op. cit, p. 33.